Сны о России

Михаил Дорошенко

Придумать свой параллельный мир, населить его персонажами и магическими предметами и через этот калейдоскоп созерцать ставшую фикцией реальность – писательская способность Дорошенко (М. Рыклин).Не устаю выражать благодарность Татьяне Кузнецовой за творческое прочтение книги.

Пандор и Протея

— Что вы делаете, Вера Никитична? Вы же своему мужу рот закалываете — шпилькой!

— Да что ж в том предосудительного, Илья Владимирович?

— Так ведь больно же ему!

— Да вы ему больнее делали, когда развлекались со мною в постели — недавно.

— Не верьте ей, Кузьма Петрович! Ваша супруга шутит. Да выньте шпильку, наконец! Невозможно смотреть!

— Да что ж тут невозможного, милый Илья Владимирович? Эфиопского царя гвоздями к трону прибивали, чтоб не сбежал.

— Да как такое может исходить из женских уст? Что вы говорите, сударыня, опомнитесь!

— Илья Владимирович, не вы ли промеж поцелуев обещали вызвать моего любезного на дуэль да избавить меня от супруга постылого?

— Вера Никитична, да как вы при живом-то муже осмелились такое заявлять?

— Вот именно, обещали.

— Не признаюсь вовек! Вы то, что молчите, уважаемый Кузьма Петрович?

— Сиди, мне говорят, болван, и молчи. Ну так, скажи кое-что, когда обратятся к тебе… к тебе — это значит ко мне… скажи, мол, что тебе, то есть мне, все позволено — ешь, пей, веселись, да только пробки из пупка не вытаскивай. Шампанское брызнет.

— Что-то и вы каким-то странным штилем изъясняетесь. Ну, вы подумайте, разве может приличная женщина такие вольности во всеуслышание произносить?

— Что же она такого неприличного сказала?

— Будто промеж нами роман.

— Да что ж в том предосудительного?

— Не узнаю вас, Кузьма Петрович. Вообще ничего не узнаю вокруг. Где я: у вас в гостях или в притоне каком-то?

— Где вы, я не знаю, а я лично в клубе.

— Действительно, в клубе! Я же к вам ехал, а как в клубе оказался — не могу понять.

— По рассеянности, должно быть.

— По пути, правда, туман был невиданный. Заблудились, представьте.

«Как зовут тебя, дубина, — спрашиваю извозчика, — Харон или Хирон?»

«Харитон».

Вывез меня на берег какой-то речки.

«Я, — говорит, — барин, сейчас вам чудо покажу».

Я прошелся по берегу, смотрю: человек из реки воду лакает, как собака.

«Присоединяйтесь, — говорит, — здесь на всех хватит».

«Чего, — спрашиваю, — хватит?»

«Шампанского».

«Какого шампанского?»

«В речке, — отвечает, — попробуйте».

— Это что! Недавно один мой знакомый ротмистр на шинели Неву перешел, аки посуху. Снял шинель, бросил на воду и пошел.

— Неужто одной шинели на всю Неву хватило?

— Никак нет-с, одной не хватило. Под шинелью у него еще одна шинель оказалась, а под той еще была припасена, да не одна. Вот он на них Неву и перешел и даму свою перевел — на коне.

— Вот именно это, Кузьма Петрович, вам и позволено сказать?

— Вот именно это — не позволено. Это — нет, а другое — да.

— Да вы только подумайте, Кузьма Петрович, что вы несете? Оно, конечно, смешно, да вы ли это? Не узнаю, право, не узнаю!

— Илья Владимирович, не вы ли про речку с шампанским рассказывали только что?

— Кузьма Петрович, я сам шампанское в ладошку зачерпнул и пригубил.

— Да все и позабыли.

— Клянусь, господа, все так и было! Вообще-то все стало престранно. Не узнаю Петербурга. Туман над землей и в умах, господа. «С кем вы общаетесь постоянно, несчастный?» — спрашиваю на днях у коллеги в присутствии.

«С запредельными сущностями», — подлецы отвечают..

«С какими такими сущностями?»

«С самыми, что ни есть разнообразными. С оборотнем, к примеру».

«Во что же он оборачивается?»

«Не во что, — поправляет, — а лицом своим на затылке. Иного полу!»

«Презабавно. Ну, а за мною вы что наблюдаете?»

«За вами — коридор, а вы в него — дверь».

«Ну, а в конце коридора какая энигма, милейший?»

«Туман, милостивый государь».

«Стало быть, дальше туман?»

«Да, туман».

«Убогая, однако же, у вас фантазия, милейший».

«Что вижу, — заявляет наглец, — о том и повествую».

— Илья Владимирович, вы лучше взгляните в Умную Книгу.

— Да ничего в этой книге и нету, пустые страницы. Одна белизна.

— В том-то и дело, что умная. Кто поумней, тот и в белизне провидит, а кто поглупей, вроде меня, так тот и по писаному не прочтет. Ну, а как вы?

— Позвольте! Действительно вижу: туман, господа, а в тумане — камин и в огне ледяного Гермеса. От него и исходит туман.

— Вы, я вижу, не дурак, а я ничего различить не могу. Мне, чтоб Истину увидеть, необходимо отхлебнуть хорошенько бургундского. Я тогда сквозь стены начинаю прозревать — через позорную трубу. Нашу с вами Гефестину со всеми, кто ни попадя, к примеру, наблюдаю по утрам.

— Что это вы свою супругу кузнецким именем называете?

— Потому как всякая женщина — кузнец своему счастью.

— У вас обстановка в гостиной под стать вашим шуткам сегодня.

— Да вы же в клубе, а не у нас в гостях.

— Вы, может быть, и в клубе, а я так у вас в гостях. Вы обратите внимание лучше на статую, там у стены. Рыцарь на крылатом щите, а на плечах у него амазонка.

— Чистое золото! Ценный статуй!

— Да не в этом дело, что золотая, хотя и это достаточно странно. Вы на сюжет обратите внимание. Верхом на мужчине — верх неприличия!

— Помилуйте, Илья Владимирович, не вы ли со мною не далее, как вчера, вытворяли такое…

— Да вы в своем уме, Вера Никитична? Нет, такого не может быть. Женщины так себя не ведут!

— Как себя не ведут? Как на статуе?

— Я сегодня определенно в аду нахожусь. Ничего не пойму, что происходит? Кузьма Петрович, угомоните супругу. Не вызывать же мне ее на дуэль! Что происходит, объясните?

— Прелюбодействовать вам ничего не мешало, а как отвечать, так не нравится.

— Что же это — я умер или мне снится?

— Может, вы, Илья Владимирович, и умерли, а я так живая. Взгляните.

— Вера Никитична, да что же вы юбку при всех задираете, словно кокотка французская?

— Мадам Дез Эспань! Это я в рифму. Смотрите: никто не конфузится, вы лишь одни, а неделю назад…

— Вера Никитична, умоляю, молчите!

— Компрометантнейшая особа эта Вера Никитична.

— Совершенно с вами согласен, Егор Петрович, милый.

— С чем вы согласны, милейший… забыл, как по имени-отчеству?

— Как забыли? Почему забыли? Сто лет с вами знакомы, и вы меня звать как забыли?

— Я человек без прошлого, живу настоящим. Вот сейчас пойду и ущипну Веру… забыл как по отчеству, ежели по пути не забуду, зачем подошел.

— Не рекомендую! Под кожей панцирь у нее — пальцы насадите.

— Не впервой, а, впрочем, что именно вы не рекомендуете? Уже позабыл.

— Каллистрат Тимофеевич, а вы на чем свихнулись?

— На шахматах, милостивый государь. Я — шахматный рыцарь. Мною кто-то играет, да и всеми остальными тоже. Мы, знаете ли, проваливаемся в шахматную преисподнюю. Я сейчас тоже провалюсь. Вы отвернитесь, а я провалюсь.

— Кузьма Петрович, вы обратите внимание на Василия Евграфьевича. Я нарочно за ним наблюдаю. Он уже полсотни рюмок коньяка выпил, да несколько ведер вина, двух баранов употребил и трех поросят, да закусок, да дичи. Столько всего, что и две дюжины гусаров не съедят — вместе с лошадьми.

— Чем же вы недовольны? Мечта-с!

— Вас не тревожит отсутствие смысла?

— В хорошей еде да в напитках французских? Помилуйте, Илья Владимирович! Утопия, можно сказать.

— Что-то с нашим городом стряслось. Умотрясенье, должно быть.

— Да, хоть и произошло, однако не в худшую сторону. Я в присутствие стал заходить раз в неделю. Начальник от страха залезает под стол да там и скулит. Чиновники враз оживают — бокалы на стол: пьют, веселятся и даже поют.

— Что-то в веселости этой престранное есть, вы не находите? Нет, я в кошмаре!

— Да вы на машкераде, должно быть.

— Кузьма Петрович, позвольте вас спросить, а вы тогда где?

— На машкераде.

— На каком, позволю еще раз спросить?

— На машкераде жизни.

— А мне так кажется — наоборот.

— Чему именно наоборот, Илья Владимирович?

— Мне кажется то, что вас попросту нет.

— Илья Владимирович, вам не нужно Платона читать перед сном. Я вот все больше Шекспира употребляю. Водка английская так называется. Первейшее средство от сомнений.

— Да вы на сюжет на стене изразцовый взгляните: меняется через каждые десять минут. Сейчас перед вами Персефона на коленях у Аида с головою Орфея в руке, а минутою раньше…

— Ну что вы, голубчик! Я лично вижу Семелу, пронзенную Зевсом насквозь на носу корабля Одиссея.

— Ваши фантазии переходят границы приличия.

— Это ваши фантазии, милейший. Я вам кажусь, как вы сами изволили мне заявить, и все, что мне кажется, — ваше. Не так ли?

— Господин Долговзглядов, рассудите нас, пожалуйста. Что изображено здесь на стене?

— Пседопсфейсфер, меня зовут. Прошу не перепутать с Псевдопсфейсфером, ибо «псевдо» — это некая мнимость, тогда как «пседо» означает устойчивость, закономерность и значительность. Я — тиран в своем роде, ибо не признаю никакого учения, кроме пседопсфейсферизма. В центре моего учения я сам, мои проблемы, мои взгляды. Я сам — в каком-то смысле Прометей и орел, терзающий печень свою.

— Кто же из вас, господин Псевдовзглядов, в данный момент перед нами — в большей степени — все же?

— Прометей, только что свернувший шею орлу. Иными словами, перед вами гедонист, победивший в себе аскета.

— Вам к эскулапу обратиться следует, милейший… Иван Карлович, дорогой вы мой доктор, только подумал о вас, а вы тут, как тут.

— Я всегда тук-тук-тук.

— Чем мне лечиться от напасти всеобщей, скажите?

— Какой же напасти? Вид у вас бодрый, только растерянный. Да что ж тут терять в таком изобилии?

— Разум, уважаемый Иван Карлович! Разум!

— Категория, скажу я вам, в Петербурге ненужная. В Гамбурге, разве что, или же в Риме. Лечиться советую деревенскою девкой. Бросьте вы этих жеманниц! Как сойдете с корабля, сразу принимайтесь за лечение.

— С какого корабля?

— С того самого, на котором мы с вами плывем, уважаемый Илья Владимирович. Взгляните в оконце.

— Да я же в дому был весь вечер!

— Покуда вы с Верой Никитичной развлекались, дом тронулся и поплыл.

— Весь мир тронулся, ежели даже врачи с ума посходили. Да вы посмотрите, доктор, что ваши пациенты потребляют? У Максима Григорьевича рыбка живая трепещет в бульоне, к примеру.

— Илья Владимирович, все-то вам кажется. У вас лихорадка, вы немного простужены после купанья в реке. Вера Никитична, уложите больного в постель.

— Понимаю. Я — вместо грелки…

— Убирайтесь, сударыня к черту! Коляску мне, карету! Извозчика немедля!

— Чего изволите, ваше благородие?

— Где же гостиная, милейший? Только что была, и уже нет ничего!

— Да я перед вами стою битый час, а вы все ругаетесь с кем-то.

— Ну вот, наконец, объяснение в образе простого мужика. Я был пьян, набузил, мне казалось, Бог весть что! Отвези меня срочно домой, мой спаситель.

— Не изволите беспокоиться, барин. Я вас историей повеселю. В бытность мою адмиралом…

— Что ты мелешь, простолюдина? Какой из тебя адмирал? Да ты, мерзавец, в пенсне оказывается! Внешность твоя и впрямь профессорская.

— Как вы изволили заметить, внешность у меня профессорская, а сущность…

— Ну, ежели извозчики о сущностях заговорили, то конец свету сему…

— А сущность жертвенная. Я сам себя пожертвовал народу. Из адмиральского звания в извозчики снизошел, а денег не беру — сам ссужаю тому, кто нуждается. Подобно тому, как Наполеон при Ватерлоо сдался английскому офицеру, чтобы страну избавить от себя. Я и был тем офицером. Воодушевленный примером, пошел в извозчики. Я-то сам англичанин, но возлюбил русский народ — самый несчастный на мой взгляд. Приехал в Россию, постригся в монахи и вот — человеколюбствую.

— Скажи-ка, человеколюбец, тебе не кажется, будто мы не в Петербурге находимся, а в Вавилоне каком-то?

— Петербург — самый большой город в мире. Ежели на самую окраину выехать, то можно в Москву незаметно заехать, а Москва, как известно, больше Петербурга. Ее не измерить никак.

— Да ты, я вижу, славянофилом стал, англичанин?

— До мозга костей, ваше благородие. Я коляску из-за сходства избрал с кораблем. Радость людям, потеха себе, слава императрице Елене.

— Какой такой еще Елене?

— Ныне царствующей, да и ранее тоже. Той самой, которая была, есть и будет. Я могу рассказать, как все было, к примеру…

— Остановись! Прекрати, перестань!

— Да мы уже у вашего подъезда, ваше благородие.

— Как ты дорогу нашел, негодяй? Я тебе адреса даже не дал. Признавайся, мерзавец!

— Да кто ж вас не знает, известная личность. Во всем Петербурге один лишь такой, ибо всякий человек единственный в своем роде и племени. Вас с кем-то спутать нельзя.

— Убирайся, скотина! Пшел вон, балабол! Эй, Степан, ежели и ты объявишь себя испанским королем…

— Я не король.

— Ну, слава Богу.

— Я — испанский посол, а вы, сеньор — мой секретарь.

— Почему ты забыл свою роль, негодяй? Ты же дурак! Как ты с ума смог сойти, коли у тебя его не было вовсе?

— Времена меняются, ваше благородие: вы вчера были испанским послом, я — сегодня.

— Ну, коли ты испанский король, тьфу ты, посол, скажи-ка мне, в каком городе мы находимся?

— В Пительбурге, ваше превосходительство.

— Ты, стало быть, в Петербурге, а я — в Мадриде. Французские солдаты расстреливали меня тут недавно. Я вынул из кармана томик Овидия и зачитался — забыл про расстрел. Когда спохватился, французов разбили. Искусство — спасенье всему.

— Ваше благородие, да что с вами случилось? У вас лихорадка. Я анисовой вам принесу.

— Вот ты у меня и попался! Подыгрывать вздумал, как все? Стало быть, ты тоже свихнулся. Мне тебя жаль, как и всех.

— Рад стараться, ваше благородие! Я завсегда готов того… этого, как его?

— Наконец-то слышу родные интонации. Ты мой верный слуга! Меньше всех преуспел в умствовании. Скажи-ка мне, какой у нас нынче император?

— Парламент у нас, ваше благородие.

— Боярский или босяцкий? Я-то думал, у нас все еще императрица Елена на троне.

— Императрица на орле, орел на гербе, свинья под дубом, а Вера Никитична в спальне у вас, как всегда.

— Вера Никитична, говоришь? Не удивлюсь, ничему не удивлюсь. Все возможно.

— Куда же вы пропали, милый Илья Владимирович?

— Я — испанский посол, милостивая государыня, а вы кем изволите быть?

— Да будет вам! Расшутились, словно ребенок. Вы лучше в мешок загляните, я вам врага привезла. Бейте его!

— Помилуйте, сударыня, я — посол, а не палач. Кузьма Петрович, вылезайте, я не буду вас бить. Да, кто же это?

— Да это я перепутала, кота в мешке привезла. Тигра подсунул, мошенник, вместо себя.

— Что-то вы его не больно-то боитесь.

— Да он у меня ручной. Его бросаться обучили только на мужчин.

— Я, сударыня, уже не только ничему не удивлюсь, но и не побоюсь. Не запугаете. Я за сегодня уже всего насмотрелся.

— Нет, не всего. Вы на меня не смотрели сегодня.

— Сударыня, вы находитесь на территории Гишпании…

— Илья Владимирович, миленький, помилуйте, в какой же мы Испании? Вы за окошко взгляните — там снег!

— Нет, сударыня, вам, я вижу, палец в рот не клади. Полезайте-ка лучше в мешок.

Конец ознакомительного фрагмента.