Сны о России

Михаил Дорошенко

Придумать свой параллельный мир, населить его персонажами и магическими предметами и через этот калейдоскоп созерцать ставшую фикцией реальность – писательская способность Дорошенко (М. Рыклин).Не устаю выражать благодарность Татьяне Кузнецовой за творческое прочтение книги.

Импровизаторы

— Фамилия моя Немноговздоров, вернее Невздоров, а вы, стало быть, и есть тот самый Неблагодаров, коего ваши родители при рождении на меня подменили в трактире своем?

— Что за вздор вы несете?

— Вот-вот? Вздор-с получается. Вы в хоромах господских пребываете, а я в трактире всю жизнь прозябаю. Несправедливость!

— Да что вы несете, милейший? Да, вы кто такой?

— Я — Неблагодаров на самом деле, а вы, как оказалось, — Невздоров. Взгляните на портрет вашего папеньки. Сходство с вами весьма отдаленное. Ну, а теперь на меня поглядите, сходство разительное.

— Да, известное сходство с вами имеется. Папенька мой был большим охотником до трактирных красоток.

— Вот вы уже и папеньку моего оскорбляете. Я оскорблять его не позволю.

— Помилуйте, да какой же он вам папенька? Он мой па-пень-ка?

— Я на вас в суд подам за кражу моего доброго имени и состояния.

— Вот она, где собака зарыта! Состояние мое подавай ему на тарелочке.

— Посмотрим, что вы запоете на суде, когда с портретом предстану папеньки нашего. Что Мария Антоновна скажет? Как на вас дочка ее поглядит?

— Да вы шантажировать меня вздумали, милейший? Вас, мерзавца, нарочно подыскали похожего на папеньку. За сколько портрет уступить собираетесь?

— От моих родителей за тридцать тысяч серебряников предлагаете отречься?

— Ну, тридцать, пожалуй, для такого прохвоста, как ты, многовато, а вот за триста рублей ассигнациями, полагаю, согласишься портрет уступить.

— За триста согласен.

— Эх! Кабы не подловил меня перед свадьбой портретом, я тебе, мерзавцу, и гроша ломаного не дал бы. На вот тебе триста рублей, и исчезни с глаз долой. Провались!

* * *

— Стало быть, вы Событин?

— Фамилия моя от матушки моей Событиной, а могла быть ваша, к примеру.

— На что это вы намекаете? Вам деньги понадобились дармовые, должно быть?

— Нет, деньги мне не нужны. Я сам вам деньги привез. Матушка на смертном одре повелела: отвези своему отцу пять тысяч наличными на память от рабы божьей Елизаветы. Вот, подтвержденье в письме.

— Да вы — образец добродетели! Иные все из дому норовят утащить, а вы так все в дом. К тому же вы, как я понял, наш сын. Как вырос, не узнать, а похож, как похож! Что из наследства осталось тебе?

— Да я своим капиталом владею изрядным. К чему мне мамашины крохи?

— Ну, так уж и крохи? Пять тысяч наличными!

— Я потому задержался, чтобы к поездке к вам дело одно приурочить. Вы уж меня за задержку простите, отец, если позволите так называть.

— Ты меня, сынок, тоже прости. Не припомню я твоей матери. Сколько было всего! Позабыл! Лизавета? Кто такая?

— Лизавета Матвеевна, актриса, царство ей небесное.

— Да, да, царствие небесное, да? Хорошая женщина, должно быть, была, хотя и актриса. Что ты сказывал насчет какого-то дела?

— Помещик Кукуев продает свою землю за сто пятьдесят. Хочу прикупить.

— Да ты что! Землица его поганая и пятидесяти не стоит.

— Может быть, и не стоит, а ежели посмотреть с другой стороны, так и стоит.

— Да с какой стороны ни смотри, не стоит! Обмануть тебя вздумал старик.

— Та землица была — пятьдесят», стала — сто пятьдесят», а будет все — триста.

— Это как же: была, стала, будет? Что-то я совсем запутался.

— Немец недавно сыскал в сей землице руду. Мало того: через землю сию будут проложены рельсы. Смекаете?

— Сме-ка-ю. Еще как смекаю!

— Я вот пятьдесят тысяч привез, да немец проболтался, должно быть, вот Кукуев и загнул втридорога. Вот только про завод, коей здесь собираются строить, еще не узнал.

— Еще и завод! Нужно срочно землицу у него прикупить, покуда не помер, а то наследнички набегут, а они молодые, смекалистые.

— Да вот только придется за деньгами ехать в Москву. Можно было бы вступить в пай с человеком каким-нибудь честным, да, где их возьмешь, честных-то?

— Да, как же нет честных? Я-то на что? Вот, что, любезный мой сын. Мы прямо сейчас отвезем ему деньги, у меня они дома. Он, конечно, будет нахваливать свою землицу никчемную, а ты поторгуйся, авось сбросит тысяч пять, а то и все десять.

— Сомневаюсь, однако, попробовать надобно. Чем черт не шутит?

* * *

— Что мне твои пардоны, Афанасий? Ты вот стань предо мною вместо ступеньки, а я на коляску взойду.

— Это что же вы, Агафон Степанович, басурманский обычай в христианской стране возрождать вздумали? Где это видано, чтобы по живой спине прохаживались, аки по тротуару? Как бы вам не прослыть ретроградом.

— Так ты меня, милейший, ретроградом вздумал обзывать!

— Ваше превосходительство, ни в коем случае. Только вот, приватно, не при всех бы. Эх, была, ни была! Становись, Агафон Степанович, только не на почки. За такое страдание к жалованью прибавить бы надобно.

— Ну, ты — нахал, Афанасий? Я тебя выгонять собираюсь, ты у меня прощенье вымаливаешь, а сам под шумок ангельских крыл моего всепрощения аферу вздумал провернуть!

— Ваше превосходительство, Агафон Степанович, да разве мы не в одном полку служили, не одну девку делили, вспомните?

— Вот, Афанасий, ты меня и — вашим превосходительством» выучился называть, а то Агафоном все обзывался.

— Нешто христианским именем называть оскорбительно?

— Не-по-чину-с?

— Аспид однорогий, Агафоша, вот, кто ты?

— Бунт на коленях, мятеж! Эдак ты меня на дуэль завтра вызовешь.

— Знаешь, не вызову, вот и издеваешься.

— Ладно, пошутил, не нагибайся. Верность твою собачью проверял. Молодец, выдержал — экзаман. Аспид однорогий — это смешно. Да только почему, милый Афанасий Сергеевич, однорогий? Ну, ладно, прощаю. Выдумает, шельма! Пожалуй, завтра Ивана Феодосиевича эдак обзову.

* * *

— Ба-а! Мысль созрела в черепной шкатулке, аки плод заморский.

— Кладезь мудрости вы у нас, Спиридон Порфирьевич! Что за плод?

— Плод познания добра и… справедливости. По справедливости, мне бы велеть тебя выпороть, а по доброте душевной не могу.

— Ну уж так и выпороть! Не те нынче времена.

— Да уж не те, а жаль…

— Токмо из любопытства праздного спрашиваю, за что?

— Пожалуй, за услужливость, вот за што!

— Помилуйте, да кто же за услужливость наказует? Наоборот — поощряют.

— Так ты, наглец, еще и награду требуешь?

— Сапогом хотя бы не бросались в меня по утрам.

— Чем же тебе мой сапог не понравился?

— Шпорою, ваше благородие.

— Да, чем ты, наглец, таким отличился, чтобы сапогом в тебя не бросать, хоть и со шпорою?

— Ну, уже тем, что вы, ваше благородие, должны мне триста рублей.

— Должен, согласен, да ты пойди, получи у меня.

— Только за эти триста рублей не я у вас, а вы у меня служите, как медведь на ярмарке.

— Ах ты, наглец, да как ты осмелился такое произнесть?

— Не вы ли, ваше благородие, казачка станцевали не далее, как вчера? За полсотни рублей.

— Ну, я! Не вставая с одра моего безденежья временного. Символически, можно сказать. Однако, в накладе не остался.

— Как же не остались? Остались! А дворянская честь?

— Честь, она со мною осталась и пятьдесят рублей тоже.

— А, проиграете? Что же вы, и перед господами казачка спляшите?

— Вот за это я велю тебя бросить на съедение… львам или голодным котам!

— Ну, вы, ваше благородие, — прожектер.

— Не-с-ка-жи! В начале нашей беседы я сообщил о созревшем плоде добра и справедливости. Вынимаю краеугольную косточку из плода, горькую косточку справедливости, из коей следует выпороть тебя, но… поручая это дело тебе, я предусматриваю, что ты, мошенник, сам себя не накажешь, и вот в этом-то и есть, мякоть плода, так сказать. А посему давай мне взаймы еще сто рублей, да и дело с концом!

* * *

— Милостивый государь, разрешите задать вам вопрос деликатного свойства?

— Деликатного свойству? Задайте!

— Имеется ли у вас какое-нибудь желание, искушение, так сказать, коего вы не в состоянии побороть?

— Да, пожалуй, и нету.

— Ну, а у меня так имеется.

— Любопытно было бы узнать, какое. Поведайте, не стыдитесь.

— Дать вам в рожу, милейший.

— Мы как будто с вами незнакомы. Нет повода, можно сказать.

— В том-то и повод, милостивый государь, что вы уже битых две минуты сидите тут рядом со мной и выпить мне не предлагаете.

— Ну, а ежели я предложу вам мадеры?

— Тогда мы с вами друзья до гроба.

— Эй, человек, налейте-ка рюмку вина, да плесни энтой особи в рожу. Я заплачу.

— Ваше благородие, оне только того и добиваются, чтобы их оскорбили, а оне с вас откупные затребуют.

— Че-рез-суд! Не примите за оскорбление, а сочтите за шутку. В прежние времена подобными шутками развлекался, признаюсь, а нынче иными.

— Чем же вы занимаетесь нынче, милейший?

— Памфлетирую злейших врагов человечества.

— Враги человечества? Кто такие? Масоны?

— Человек сам себе враг. Вы, к примеру, сам себе враг наизлейший. Ибо не только плоть, но и душу сгубить свою надобно, сказано. Я помогу. Пропамфлетирую так, что родная жена не признает.

— Зачем же мне худыми словами себя поносить?

— Вам не надобно, я сам все за вас сделаю, а вы мне — гонорар.

— За что же, милейший? За оскорбления?

— Нет, не за оскорбления, а за то, что вы все про себя разузнаете.

— Да я вас на дуэль за оскорбление вызову!

— Ну тогда выбор оружия за мной. Будем кусаться, согласны?

— Да вы… да вы… вы, милостивый государь…

— Я — да, а вы, стало быть, — нет, ежели я вас правильно понял. Не желаете кусаться, давайте лбами сшибаться. Однако заранее предупреждаю: я твердолобый. Дверь прошибаю с разбега насквозь.

— Вы — мерзавец, каких еще свет не видывал.

— Вот вы меня и оскорбляете, милейший, а я, может быть, цесаревич: хожу по ресторанам и все задеваю, а затем изумляю открытьем себя. Вы внимательней всмотритесь в меня. Разве простой чиновник эдакое позволит себе? Я — великий князь, но и вы тоже князь — в своем роде. Этот, как его… Мышкин.

— Ваше сиятельство, простите меня. Я не князь, извините, я — чиновник простой, а, впрочем, что это я горожу? Какой из вас князь?! Прощелыга, прохвост и нахал! Ах, мошенник: обманул, разыграл!

— Нас, любезный нанял вон тот господин за соседним столом. Нанял меня, ну, а вы подыграли прекрасно. С него гонорар за двоих.

* * *

— Господин импровизатор, как это у вас здорово выходит? Вы что же: учились или от Бога талант имеете?

— Да хоть и учится человек, а все от Бога.

— Не хотите ли выпить с нами?

— Почему бы не выпить? На дармовщину даже медведи на ярмарке пьют. В Казани, к примеру, медведи Прошка и Прокруст… водочки тяпнут, попляшут и — спать до утра. Да что там медведи! Вот я вам — хотите — золотой проглочу, а то и два?

— Ну, золотые и мы горазды глотать. Вы лучше сымпровизируйте нам что-нибудь.

— На любую тему, господа. Вы только назовите.

— Скажем, я беден, но горд, и за копейку не нагнусь.

— Ну, а за десять?

— На сцене вы отвечали пространней.

— Задайте еще что-нибудь.

— Честность, скажем… не помеха. Да, честность не помеха.

— Кристальной честности мошенник! Ужаснейший пройдоха! Прохвост первостатейнейший! Взятки берет после того, как встанешь перед ним на колени да заумоляешь его, каналью, до седьмого поту.

— Ну, вы нашему начальнику не в бровь, а в глаз попали.

— Я в любом трактире ужин смогу заработать — за час. Цены мне бы не было, если б копил, а так пропиваю с друзьями-коллегами. Я ведь — дурак, провизатор гороховый. Шут, господа!

— Пожалуй, ты заработал у нас золотой, да вот только у нас его нет у самих. Вы бы заняли нам или буфетчику… дрянь человечишко… заплатили бы. А, провизатор?

— Ну что ж, господа, я вижу, коллеги мы с вами.

— Коллеги, коллеги, милейший. Чиновники мы, а мундиры гусарские — это для форсу. Чтобы начальству назавтра доложили: видели в опере нас, а мы скажем: то братья родные, похожи на нас, близнецы. Почет, уважение, боязнь!

— Я вас угощаю! Буфетчик, шампанское нам! Кутить до утра! Наше актерское счастье в вине, господа!

— Наше чиновничье счастье, пожалуй, в другом.

— Счастье от бесчестья, господа. Пока ты несчастен, ты — честен, а как подфартило — мошенник. Счастье не ловят, его отнимают. Вам для полного счастья чего не хватает?

— Орденок бы в петлицу, да тайного советничка…

— Ну, орденок — это просто! Нищему дайте полтинник, а затем заберите назад, да и мелочь его всю заставьте отдать. На завтра вам — орден в петлицу. Нежданно!

— Всего-то? Ну, нищему от сего не убудет.

— Действительно. Можно его другим днем одарить.

— Ну, это уже лишнее.

— Вы делаете успехи. Вам сейчас уже можно орден давать.

— Ну, а тайного… тайного-то советника как получить?

— За тайного нужно сиротку обидеть.

— Сиротку оби… да-как-же-так?

— А вот так — взять, да и обидеть.

— Нет, сиротку нельзя обижать, никак нельзя! Так что же — на всю жизнь оставаться без тайного?

— А вы послужите примерно по чести и совести — лет эдак тридцать.

— Ну, уж нет! Сиротку! А нельзя ли чиновника какого-нибудь нахального обидеть вместо дитяти невинного? Приятеля моего, например!

— Это что же ты, мон ами, на меня указуешь?

— Да ты погоди со своими обидами. Это я в шутку. Лучше послушай, что умный человек посоветует нам.

— Нет, только сиротку. Чиновника всякий обидит. Приятеля — тем более.

— Экая жалость! Какую сиротку, а то бывают такие сиротки! Сто очков вперед дадут любой столичной конфузнице. И все-таки: как можно обижать?

— Да обижать-то не вы будете, другие. Обидеть всегда найдется кому. Вам лишь согласие надобно дать.

— Ах, другие! И кто такие?

— Да родственники ейные.

— Родственники, говорите? Ну, из любопытствия праздного только: как обидят, кто обидит?

— Наследство отымут после смерти родителя.

— А кто таков родитель? Какого звания?

— Вы будете родителем сим несчастным.

— Да у меня не только детей, а и жены не имеется. Я только собираюсь жениться.

— Ну вот, женитесь, через годик дочку родите, а еще через пару лет помрет ваша жена. Вы еще пару годков протяните да за нею последуете. Родственники сиротку и обидят — наследство отымут.

— Я лучше жениться и вовсе не буду.

— Правильно, дольше проживете.

— Нельзя ли без вредительства тайного заполучить?

— Ну как же нельзя, — можно. Еще как можно! Да только побоитесь.

— Да вы уж поведайте.

— На днях к вам сановник прибудет из Санкта с ревизией. Ваш начальник закатит обед в ресторации для всех в его честь. Вы поднимитесь с бокалом для тоста, да и выльете начальнику вашему красное вино за воротник, а затем провозгласите, что будете лить вино за воротник до тех пор, пока он не перестанет с вашей невестой в коляске раскатывать.

— Да меня от ваших слов холодным потом прошибло.

— А вы что думали, — тайного советника легко получить?

— Что: и взаправду разъезжает в коляске с мерзавцем?

— Для дела разочек прокатится. Ничто с нею не станется.

— Это как же: не станется! Еще как станется! У Тимофея Харлампиевича коляска для сих целей приспособлена. Дом свиданий, можно сказать, на колесах. Сколько уже пострадало порядочных женщин на ней.

— Вот вы и отомстите за всех разом.

— За всех страдать не желаю. За тайного, разве что!

— За тайного, разумеется. После сего сказанного вы поведаете ревизору о прочих прегрешениях вашего начальника.

— Да неужто ревизор меня выслушивать станет?

— Еще как станет! У него самого жена в колясках разъезжает, как невеста ваша неверная.

— Далась вам эта коляска проклятая! Неужели нельзя без нее обойтись?

— Никак нельзя! Сами напросились. Кто вас тянул за язык правду о невесте своей сообщать. Зато ревизор вас за правду сию наградит Петербургом, со временем тайным, да и место подыщет получше.

— Да нешто в самом Петербурге сподоблюсь служить?

— Сподобитесь, а как же! Главное не оробеть. Ну, а коли боитесь…

— Боязно, весьма!

— Тогда имущество свое распродайте, экипажик перед ресторацией придержите, да и деру.

— Так что же это — не выйдет?

— Может и не выйдет, так деру, а коли верите мне, то и выйдет. Так вы на этом экипаже в Петербург вместе с ревизором и ука-ти-те. Начальника вашего снимут с должности, вас — в Петербург, а за вами — слушок. Так, мол, и так, ничего не боится — правду режет в глаза, будто с самим царем на брудершафты пивал. Входите вы в присутствие эдаким лихарем. Начальство переводит вас станет с повышением, чтобы избавиться.

— Уу-умно, ой, как умно! Ну, а как в обществе умным прослыть? Еще более.

— Для поумнения необходимо…

— Обидеть кого?

— Да, пожалуй, обидеть.

— Близкого человека?

— Да уж ближе и не придумаешь. Самого себя выпороть следует.

— Да как же я сам себя выпорю?

— Зачем же самому? Цыганка вас за трешку не токмо выпорет, а и в саже вымажет с ног до головы. Враз поумнеете!

— На всякого небитого у нас приходится по десять битых дураков. Что же они не умнеют?

— Дураки, они разве что еще более не глупеют, а умному человеку все впрок. К тому же цыганка искусница великая, так что и удовольствие получите от нее. Нежданное.

— Ну, а… дальше? Дальше как жить? Кому вино за воротник лить?

— А дальше не жить.

— Как так, не жить?!

— А вот так: умирать.

— Это зачем же?

— Время пришпеет.

— Что еще за пирог такой время? Пришпеет! А нельзя, чтоб не пришпело? Годочков бы на сорок отсрочку получить.

— Почему нельзя? Можно! Да только нужно сиротку обидеть.

— Опять сиротку?!

— Другую сиротку, чужую.

— И что же: наследства лишить?

— Нет, снасильничать.

— Да что же это такое?! Так и преступать всю жизнь законы божьи?

— Поздно вспомнили. Чем нищий от сиротки богатой отличается?

— Ну, нищий — мерзавец чумазый, ему поделом. А сиротку за что же?

— За удовольствие.

— Какое же тут удовольствие: деток малых растлевать?

— Ну, так уж и малых! Сиротка осьмнадцати лет.

— Осьмнадцати, говорите? Ну, это другое дело. Да чем же она жизнь мою продлит?

— Своею жизнью. Она-то вскорости зачахнет, а вы проживете. Да только влюбитесь в нее и всю оставшуюся жизнь горевать по ней будете.

— А без горя нельзя?

— Без горя нельзя, никак нельзя. Зато кубарем по жизни прокатитесь, не хуже кометы разгульной.

— Ой, больно! Душа вся горит: как подступится, как вылить вино? Неужели нельзя без страданий прожить?

— Нет, без страданий нельзя!

— Я бы еще раз женился.

— Напрасно! Я бы на вашем месте подумал, прежде чем на молодой жениться. Еще раз.

— Считаете: изменит?

— Изменит! Это еще мягко сказано.

— Да как же сию препакость пресечь?

— А никак! Вот Иван Сергеевич нанял меня однажды прогипнотировать свою жену, так она в таких вольностях напризнавалась во сне гипнотичном, что и меня, видавшего виды человека, изумила, а уж у Ивана Сергеевича волосы и вовсе встали дубом. Он, вместо того чтобы за плеть, да жену свою по дому погонять, бросился к обидчику — мстить. «Помилуйте, — говорит ему Кузьма Платонович, — у меня с Верой Ефимовной ангажман, не отрицаю, да вы то тут причем?» — «Какая такая Вера Ефимовна? — орет Иван Сергеевич. — Мою жену зовут Анфисой!» — «Правильно, вашу жену зовут Анфисой Васильевной, у меня грандплезьир с Верой Ефимовной, а вы-то тут причем?» Едва разобрались что к чему. Оказывается, Вера Ефимовна приезжала за день до того к жене Ивана Сергеевича да ей наболтала подробностей, а та, другая, тоже хороша: слушала, шельма, и запоминала. Вот и гипнотируй после этого дам!

— Все-таки любопытно было бы прогипнотировать будущую супругу. Да вдруг вас не окажется на месте в Петербурге.

— Я вам адресочек оставлю гишпанской гадалки. У нее книга имеется с зеркальными текстами. Вы посмотрите и все про свою супругу неверную разузнаете. Не в рассказе услышите, а уви-ди-те со всеми подробностями, словно сквозь решетку в серале.

— Так и буду мучатся от сего?

— По малейшему поводу будете бегать к гадалке да изводить себя картинами ейной неверности.

— А…

— Наказать ее не посмеете. Уж больно знатна будет ваша супруга и богата.

— Бо-га-та! Какая сладость в слове сем заключена!

— В слове, может быть, а в жизни — все наоборот.