Девушки из хижины

Минка Кент, 2019

В лесной глуши есть хижина, там живут две девушки. В их хижине нет электричества и почти не осталось еды. Однако они преданно ждут Маму и не рискуют выходить из леса в опасный внешний мир. Ждут уже шестьдесят три дня. А где-то далеко, в особняке у края леса, Николетта перебирает в комоде вещи своего мужа Бранта и случайно находит фотографию. Брант давно ведет себя странно, снимает тайно деньги со счетов и скрывает свои телефонные звонки. Но именно это фото заставляет Николетту впервые испугаться.

Оглавление

Глава 3

Рен

Я бы сделала что угодно, только бы научиться простодушию Сэйдж.

Живот урчит и урчит беспрестанно, голова раскалывается, а Сэйдж знай себе поет.

Я уже готова сорваться и накричать на единственного человека, кто еще как-то от меня зависит, но в последний момент делаю над собой усилие, отбрасываю эту мысль и направляюсь к оконцу на кухне. Смотрю поверх клетчатой занавески на лес, как делала уже много раз. Какая-то частичка меня надеется, что сейчас из воздуха соткутся и, устало улыбаясь, поспешат к дому, радуясь, что вернулись наконец из опасного путешествия, Мама и Иви.

Каждую ночь, лежа в постели, вижу их обеих, входящих в хижину, и просыпаюсь на мокрых от слез подушках. Меня никогда не баловали, в отличие от Сэйдж, но в последнее время к исходу дня кончается всякое терпение.

Хотя терпение — не единственное, что истощается.

Еще надежда.

И мое тело.

Наши припасы.

Сама жизнь.

Все это просто… сходит на нет.

И очень скоро ничего не останется.

От мысли о медленном угасании, о смерти от холода и голода вместе с простодушной, ничего толком не понимающей младшей сестренкой кровь стынет в жилах, но и думать о том, чтобы оставить дом и выйти из леса, я не могу.

Нам не разрешается выходить за пределы леса, и даже если бы мы на это отважились, кто знает, куда идти. Скорее всего, нас сожрал бы какой-нибудь голодный койот.

Если мне суждено умереть, лучше умру здесь, возле закопченного очага, согревавшего нас и готовившего нам пищу, свидетеля сотен и сотен часов, проведенных за слушанием любимых маминых рассказов. Лучше я умру со своими потрепанными книжками, блокнотами для рисования и собранием кукол, сшитых мною за эти годы для младших сестер. Пусть я умру, завернувшись в одно из старых маминых платьев, вдыхая запах лавандового мыла, изготовленного из козьего молока, чем буду лежать на земле, заваленная ломаными ветками и пожухлыми листьями.

— Сэйдж, довольно. — Голос мой звучит резко, заставляя ее замолчать. Возможно, не надо было запрещать ей петь, так как пение дает сестре доступную здесь толику радости. Но уже ночь, и чем скорее мы отправимся спать, тем скорее отдохнем от этого бесконечного дня, перестанем ощущать голод, усталость и одиночество.

Подойдя к двери, я проверяю засов, задергиваю занавески на оконце, как мы делаем всегда после захода солнца.

«Плохие вещи случаются по ночам, — постоянно предупреждала Мама. — Люди осмеливаются на такие дела, на какие ни за что не решились бы при свете дня».

Она никогда не говорила, что это за дела. Мне не хотелось знать; я могла только воображать.

«Мир — злое место, мои дорогие, — приговаривала она, убирая волосы с наших лбов и целуя на ночь в пухлые, пахнущие мылом щеки. — Здесь вы в безопасности. Со мной. Я не допущу, чтобы с вами что-то случилось».

Потрескивает огонь; Сэйдж спокойно качается в кресле, крепко обняв куклу, и, наклонившись, в скудном свете очага рассматривает кусочек головоломки.

Я переодеваюсь за дверцей платяного шкафа в углу комнаты. Платье мое падает на пол, и я через голову натягиваю одну из маминых ночнушек, расправляю ее на костлявых бедрах, и кружевной подол щекочет ступни. Заведя ладони под густые волосы, я связываю их пониже затылка, прежде чем идти к раковине умываться.

Старая жестяная банка, полная зубных щеток, стоит рядом с запасом воды на день, и я беру свою — ярко-салатового цвета. Мне всегда казалось странным, что все окружающее — белое, кремовое, коричневое или серое — удивительно унылое, но эта щетка восхитительно яркая, как коробка восковых цветных карандашей, заказанных Мамой для Иви на ее пятый день рождения.

Их для нее привез мужчина — тот самый, с которым Мама каждые несколько месяцев встречается, чтобы пополнить наши запасы. Она говорила, что есть такие места — магазины, — где торгуют разными вещами, продают корма для наших кур и коз, а еще ткани и нитки, которые нам нужны, чтобы пошить одежду.

Я как-то спросила у Мамы, не сможет ли она взять меня с собой в магазин, чтобы выбрать платье нового фасона или какие-то ткани, расписанные не в этот мелкий цветочек. У нее увлажнились глаза, и вместо ответа она велела мне начистить картошки на ужин и принялась напевать себе под нос «Простые дары».

Маму я слишком любила, чтобы ее расстраивать, и слишком уважала, чтобы снова возвращаться к этой теме.

Подобрав подол ночнушки, я склоняюсь к теплому пламени очага, возле которого сидит сестра, и подбрасываю дров в угасающий огонь. Добавляю три полена — этого должно хватить на несколько часов, а потом шлепаю по деревянному полу к своей кровати в углу и натягиваю пару самых теплых шерстяных носков.

Мгновение спустя юркаю под любимое мамино лоскутное одеяло и говорю:

— Тебе надо умыться.

Зевая, Сэйдж тянет руку к следующей детали головоломки.

— Я не устала.

— Ну конечно, — говорю я и, закатив глаза, добавляю: — Прекрасно. Как хочешь.

Сэйдж вздыхает:

— Они не вернутся, да?

Сев в постели, я оборачиваю талию одеялами и раздумываю над ответом.

— Сколько времени уже прошло, Рен?

Неудивительно, что дни считаю только я. Сэйдж через раз не может сказать, какой сейчас месяц, да и зачем ей это? За календарем постоянно следила я. В ее обязанности всегда входило мытье тарелок и сбор яиц, а от всего остального она уклонялась с помощью невинной улыбки.

— Времени прошло… достаточно. — Я не говорю ей, что минуло уже семьдесят три дня.

— Мама уже прислала бы кого-то за нами, как ты думаешь? — Она поворачивается ко мне, прижимая к груди нелепую тряпичную куклу, словно лет ей вдвое меньше, чем на самом деле.

— Здесь никто никогда не бывал. Кого ей посылать?

Сэйдж едва не до ушей подтягивает худенькие плечи, и кончики прямых темных волос тонут во впадинках ключиц.

— Я не знаю. Того человека, который все привозит?

— Откуда ему знать, как нас найти? — За прошедшие несколько недель я много раз задавала себе тот же вопрос и приходила к одним и тем же выводам. Мама всегда заботилась о том, чтобы никто не узнал о нашем местонахождении. Всякий раз, встречаясь с ним, она уходила по крайней мере часов на восемь или больше, а назад все катила на двух раздельных красных тележках, и никогда не позволяла нам помочь. Сэйдж была недостаточно сильна, чтобы совершить путешествие, а меня Мама оставляла дома смотреть за Иви. Кроме того, после наступления темноты молодым девушкам находиться в лесу небезопасно.

Там всякое может случиться — люди с оружием, лютые звери… Мне так всегда казалось, хотя за неполных двадцать лет жизни на этой земле я никогда ничего этого не видела.

Сестра не отвечает, баюкает свою детскую куклу и смотрит на огонь, лижущий стенки очага.

Снова ложусь, подтягиваю одеяло к подбородку и перекатываюсь на бок. Отяжелевшие веки закрываются.

— Думаешь, с ними что-то случилось? — спрашивает Сэйдж, когда я уже наполовину погружаюсь в сон.

Хмурю брови, но глаз не открываю.

— Сэйдж, ложись. Пожалуйста. Утром поговорим.

В лачуге раздается скрип качнувшегося кресла, за ним следует мягкий удар — тряпичная кукла падает на пол.

— Мне нужно в отхожее место, — негромко объявляет Сэйдж, потому что знает: она затянула с этим делом.

Весь остаток сил уходит на то, чтобы перевернуться на спину, и, открыв глаза, я вижу возле кровати сестру, которая смотрит на меня, отчаянно морщась.

— Я уже заперла дверь на ночь. Ты не могла сходить раньше? — спрашиваю ее.

— Мне действительно нужно. — Она кусает нижнюю губу, пританцовывает на месте, ладонями прижимает платье к низу живота. — Я сейчас обмочусь.

Сбрасываю с ног одеяло и вылезаю из постели. Сколько себя помню, у Сэйдж всегда были проблемы с мочевым пузырем. В детстве она слишком долго не обращала внимания на позывы, а потом, обмочившись, всякий раз плакала, говорила, что жжет, и это заставляло ее терпеть еще дольше. После этого Мама стала заказывать антибиотики в таблетках.

В прошлом месяце они закончились.

Взяв ее под руку, хватаю с крючков у двери наши куртки, зажигаю керосиновую лампу, потом смотрю в окно и отпираю засов. Под покровом ночи, под безлунным небом мы мчимся по траве мимо загона для коз, между курятником и садовым сараем к покосившейся уборной на краю участка.

— Давай быстрее, — тороплю я, ловя дверцу, распахнутую сестрой. Обхватываю себя руками и стараюсь согреться — промозглый воздух проникает сквозь куртку и тонкую ткань ночной рубашки. Клацая зубами, спрашиваю, закончила ли она.

— Почти, — откликается Сэйдж.

Рассчитывая спрятаться от безжалостного северного ветра, шагаю к южной стенке уборной и смотрю в темнеющую массу Стиллуотерского леса, в сторону той самой полянки, на которой семьдесят три ночи назад пропали с глаз Мама и Иви.

Если бы я знала, что больше их не увижу, то могла бы напоследок сказать, как сильно их люблю. Могла бы поцеловать маленькие пухлые пальчики Иви, а Маму обняла бы так сильно, что меня пришлось бы оттаскивать от нее, чтобы дать ей возможность вздохнуть.

Я бы поблагодарила Маму за все. За то, что берегла от зла, царящего в этом мире. За горячую пищу, теплую одежду, кров над головой, защищающий от холода. За веселые песни и ласковые колыбельные. За книги, питавшие разум, позволяющие мне бесконечными летними днями уноситься в другие миры. За рассказы о ее прекрасном детстве, когда мир был приятнее и добрее, за истории обо всех членах семьи, с которыми мы не успели встретиться до того, как в мире воцарились корысть и стужа.

Но прежде всего я поблагодарила бы Маму за ее безграничную любовь.

Дверь в уборную со скрипом открывается, ветер подхватывает ее и бьет о стенку ветхого сооружения.

— Рен! — зовет меня Сэйдж.

— Я здесь. — Выхожу из-за стенки, беру ее за руку, веду назад к дому, и теплые отсветы огня в оконцах озаряют нам путь. — Легче стало?

Она кивает.

— Теперь пойдешь в постель?

Сэйдж снова кивает.

— Обещаю, утром мы поговорим, — произношу я на полпути к двери в дом. Не знаю, что скажу ей, если сама пытаюсь — и не могу — успокоиться в последние недели, но изо всех сил постараюсь, чтобы в этих милых глазах цвета кофе не угасла последняя надежда.

В лачуге я вешаю на место куртки, а Сэйдж переодевается в ночную рубашку — длинную сорочку из белого хлопка с кружевной оторочкой, некогда принадлежавшую мне. Смотрю, как она натягивает еще одну пару серых шерстяных носков на уже надетые.

В последний раз запираю дверь на ночь, отгораживаясь от тишины, напоминающей о том, насколько мы одиноки в этом мире, на этом участке, который Мама всегда называла «уголком небес на земле» и «местом, где никто и никогда не причинит нам вреда».

Подобрав с пола куклу Сэйдж, я кладу ее на подушку сестры и обещаю себе, что завтра буду с ней добрей. Быть может, спою ей одну из любимых маминых песен и найду способ хотя бы ненадолго отвлечь ее от всего этого.

— Я не допущу, чтобы с нами что-то случилось, — говорю я сестре, укладываю ее в постель и целую в лоб, как всегда делала Мама. — Обещаю.

Вернувшись в свою кровать, с головой накрываюсь одеялом, с удовольствием ощущая, что постель еще хранит тепло моего тела.

Мы не умрем.

Не здесь.

И не так.

Мы не умрем от холода, одинокие и покинутые.

Мама не захотела бы такой смерти для своих дорогих.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Девушки из хижины предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я