наша боль, наша связь, наш смысл

Мелонава

Сломанный… в этой горящей тюрьме, полной отчаяния и боли, я погибну, так и не сумев справиться со своим чувством вины. Почему вы смотрите на меня с жалостью? Мне не нужна ваша жалость. Ведь я знаю, что я заслужил всё это.

Глава 3. Тульская улица

Сегодня странное утро. Я и отец, мы сидим на кухне и завтракаем вместе под шум телевизора. Такое случается нечасто, раз в несколько месяцев. Отец предпочитает есть у себя, а я вообще завтракаю довольно редко. Бывает, когда прихожу в кафе пораньше, начальница пытается меня накормить, но я ограничиваюсь стаканом кофе, говоря, что плотно поел дома. Но это ложь. Мне приходится врать, чтобы не упоминать лишний раз о своей небольшой проблеме. Дело в том, что я не могу есть. У каждого из нас есть нелюбимое блюдо. Допустим, вы не любите капусту. Даже если дома будет пустой холодильник, вы не притронетесь к ненавистному овощу. У меня так со всей едой. Я не чувствую голода, не чувствую сытости, не чувствую вкуса. Приём пищи для меня сравним лишь с приёмом лекарств: ты понимаешь, что надо, хотя не хочется. Еда для меня не является пенопластом или что-то вроде этого, но она потеряла то разнообразие вкусовой палитры, которую может испытывать нормальный человек. Я могу условно разделить пищу на сладкое, горькое и солёное. Причём сладкое для меня по вкусу, как чистый сахар. Солёное, как соль. Горькое, соответственно, как перец. А еда, которая не обладает повышенной остротой, сладостью или солёностью для меня, верно, словно пенопласт. Так было не всегда. Просто в какой-то момент я не мог заставить себя проглотить даже кусочек еды. А когда смог, осознал, что больше не испытываю ничего приятного при приёме пищи.

Странно уже то, что я решил позавтракать. Вчера пришла доставка продуктов, и я подумал, что неплохо было бы съесть хлопьев. Когда-то давно я обожал шоколадные шарики, а молоко пил для того, чтобы побыстрее вырасти. Кстати, это не сильно помогает. В тот момент, когда я уже садился за стол, на кухню неожиданно зашёл отец, слегка напугав меня.

— Ты будешь это есть? — он подошёл поближе, с недоверием глянув в мою полупустую тарелку.

— А что, нельзя? — пробурчал я.

— Да нет, просто я удивился.

А он, действительно, удивился. Настолько, что решил присоединиться. Отец достал из холодильника два яйца, быстро приготовил их в микроволновке и подошёл к столу. Решая, где сесть: рядом со мной или напротив меня, он всё-таки остановился на втором варианте. Я не поднял глаза, но лбом чувствовал, что отец смотрит на меня. Я знаю, ему неприятно находиться рядом со мной, но он пересиливает себя. Мы едим молча, а я сосредоточенно хлюпаю молоком, пытаясь почувствовать хоть какой-либо вкус. Не выходит.

— Как ты спишь? — неожиданно спрашивает отец, и я напрягаюсь, ожидая неприятный разговор.

— Н… нормально, — выдавливаю из себя и осознаю, что любой человек, даже не будучи мозгоправом, понял бы, что я неумело вру.

— Артур, — сказал отец настолько серьёзным голосом, что я даже на секунду поднял глаза. Он немного замялся от этого, но, негромко кашлянув, всё-таки продолжил, — ты уверен, что тебе не нужны таблетки?

— Я не болею, — ответил я, сжав кулаки, — так зачем мне лекарства?

— Это не такие лекарства… — тихо произнёс отец, — они облегчат ситуацию.

Я выронил ложку. Отец замолчал и с напряжённым видом смотрел на меня. Я отвёл взгляд и уставился на каплю молока, которая упала на стол. Я не болен. Мне не нужны таблетки.

Создавшееся напряжение прервал голос из телевизора.

— Несчастный случай в городе. Вчера, второго марта, в десять часов вечера пьяным водителем насмерть была сбита шестнадцатилетняя девушка.

— Какой ужас, совсем ребёнок, — сказал мой отец. Я посмотрел на экран. Там показывали фото погибшей. Я сразу же почувствовал дискомфорт, который от желудка отдался куда-то в пальцы рук. Я сжал их, чтобы как-то перебить это ощущение.

— На Тульской улице, — снова продолжил голос с телевизора, — где произошла авария, собрались неравнодушные жители, которые приносят цветы в память о погибшей. Мы призываем вас быть аккуратными на дороге.

— На Тульской… — я снова почувствовал болезненный импульс, но в разы сильнее. Я сглотнул невидимый ком, подступивший к моему горлу. Какая-то часть меня говорила ни в коем случае не смотреть на отца, но другая, которая в итоге победила, заставила меня взглянуть на него. Отец, казалось, никак не изменился в лице. Но я заметил, как были напряжены его пальцы, а взгляд был направлен будто бы не на экран телевизора, а куда-то через него. Он сам когда-то научил меня подмечать эти детали.

— Да, — тихо сказал он. — На Тульской. Рядом с нашим старым домом.

…

— Артур, спасибо, что согласился задержаться, — с улыбкой произнесла Анастасия Борисовна.

— Да ничего, нельзя же было заставлять вас убирать все столы одной. В следующий раз подумаете, прежде чем отпускать всех пораньше, — сказал я не со зла, а, скорее, из-за беспокойства. Дело в том, что начальница всегда без особых проблем отпускала работников до закрытия. А, например, сегодня оказалось, что в кафе под конец дня никого не осталось. Так что я решил задержаться и помочь Насте убрать столы. В любом случае, для меня это был хороший повод подольше не возвращаться домой.

— Да… — ответила начальница и засмеялась, — ну что поделаешь, такой уж я человек!

— Вы хоть когда-нибудь бываете строгой? — я удивлённо поднял бровь.

— Ну, как сказать, — Настя наклонила голову, — бываю, просто тебе не приходилось это видеть.

— Даже так? — с лёгкой улыбкой спросил я.

— И лучше не видеть! — ответила начальница и засмеялась. Я лишь улыбнулся.

— Вот как.

— Ты всё ещё рисуешь? — спросила она неожиданно.

— Когда как.

— Здорово. Знаешь, муж предлагал заказать для украшения «Места» картины у городского художника. Но я не люблю эту пошлятину. Мне было бы гораздо приятнее, если бы стены нашего кафе украшали работы такого милого мальчика, как ты. Я уверена, что ты скрываешь от нас огромный талант!

— Вы преувеличиваете, — ответил я, немного смутившись, — ничего я не скрываю. Да и готовых картин у меня нет, одни черновики. Все мои картины остались в художке. Я просто любитель. Нечего мне скрывать…

— Я поняла, поняла, можешь не продолжать, — ласково сказала Настя.

…

Я ехал домой на автобусе, опустив голову на стекло и наблюдая за хаотичными огоньками, которые сменялись так быстро, что я не успевал ничего разглядеть. От неровной дороги меня клонило в сон. Я облокачивался на стекло автобуса, а на очередной кочке больно бился головой. Затем всё по новой. От таких манипуляций я вошёл в непонятное задумчивое состояние, граничащее с дремотой. Мысли спутались в голове, и я стал прокручивать недавние диалоги. Я и не вспомню, когда успел рассказать Анастасии Борисовне о своём прошлом деле — рисовании. Это действительно яркий и серьёзный этап моей жизни, который, в конечном счёте, ни к чему не привёл. Почему? Я окончил художественную школу за два с половиной года, меня звали на конкурсы, выставки, пророчили великое будущее. Но я сам похоронил свой шанс. Мне это не нужно. Я стал рисовать по своей личной причине, я рисовал не для других, а для неё…

Когда я шёл с остановки, было уже достаточно темно. Немногочисленные лампы с тусклым светом проигрывали ночной темноте, которая с большим успехом поглощала все надежды добраться до дома, не споткнувшись об какой-нибудь камень. Я шёл, по привычке опустив голову, будто надеясь, что ноги сами приведут меня домой. Мне практически не попадались прохожие, и я был рад этому. Сейчас мне хотелось тишины, которая заглушит мои собственные мысли. Тишина, на самом деле, — самый громкий звук на свете.

Я и не заметил, как чуть не налетел на девушку низенького роста. Почему-то она стояла прямо посередине тротуара.

— Извините, — сказал я, не глядя на неё, и быстрым шагом направился к дому, который уже показался из-за угла.

В голове почему-то мимолётно пронеслись события утра.