Школония

Медина Мирай, 2022

Тринадцать лет я жил обычной жизнью. Обычной жизнью инвалида. И не понимал, ради чего. Какую роль я должен сыграть? Чьи судьбы изменить? И кто изменит мою? А потом появился Данил – бездомный тринадцатилетний мальчишка. С ним открылась новая глава моей жизни – по крайней мере, так я считал. Но за светом всегда кроется тьма, и я не знал, что был в ней с самого начала. Смерти близких, друзей, предательства людей, за которых я отдал бы все, что у меня есть… И Школония – школа-тюрьма для юных преступников. Вот малая часть того, с чем мне только предстояло столкнуться…

Глава 10

Прошла неделя.

Беседа с полицейским при участии педагога не дала им никаких результатов, пусть я и рассказал (написал) о ШМИТ. Я хотел, чтобы преступники были наказаны, но если есть на свете справедливость, то это произойдет само собой.

Мои запоздалые показания отца не вернули бы, и меня прежнего тоже. Они лишь порождали пелену сомнений. Теперь всю оставшуюся жизнь я буду оглядываться в ожидании увидеть пару безумных глаз главаря ШМИТ и горящую зажигалку в его руке.

Настя приходила ко мне каждый день, что меня изрядно удивляло. Приносила с собой книжки, каких я раньше не читал, а однажды занесла в палату ноутбук с сохраненными на него мультиками. В общем, делала все, лишь бы отвлечь меня.

Но это ей не удавалось.

Я задумался над значением Настя в своей жизни. Хотел узнать о ней все: где она живет, как живет, есть ли у нее муж, чем она увлекается, чем занимается в свободное время.

А еще я кое-что понял за эти дни. Мир — это не всегда то, что нас окружает. Миром может быть каждый человек. Для меня Настя стала маленьким миром. В нем было уютно и тепло, из него не хотелось выходить. Каждый раз, когда Настя поворачивалась спиной, прощалась и уходила до следующей встречи, этот мир исчезал. Дабы не чувствовать холода действительности, я зарывался в одеяло, зажимал каждую щель, чтобы не пропустить свет, и фантазировал, додумывал то, о чем страшился ее спросить.

Я боялся быть навязчивым и оттолкнуть ее от себя. Но еще больше боялся, что она будет это терпеть и натужно улыбаться. От этого было бы только больнее — от осознания, что ты доставляешь человеку неудобства, а он их терпит.

Либо дорисовывай свой рисунок до конца, либо отправляй его в мусорную корзину. Нет смысла смотреть на этот набросок и думать: «Я бы мог дорисовать его». А потом откладывать его в долгий ящик, отчего он камнем ляжет на плечи. Не легче ли просто выбросить его к чертям?

Я не решался рассказать ей о ШМИТ сам, но, похоже, она знала о них и без меня: скорее всего, следователь или педагог Елизавета-как-ее-там ей наверняка все рассказали. Как я понял, Настя хорошо знакома с этой Елизаветой-как-ее-там.

Мне казалось, ШМИТ следят за мной, и скажи я правду, перережут мне горло во сне. Но что еще страшнее — Анастасии и всем, кто знают об их виновности.

Одни люди исчезли из моей жизни, но новые не заставили себя ждать. Жизнь менялась, пусть и не по моей воле.

Не знаю, почему меня держали в больнице целую неделю. Обычно ведь мечтают избавиться от бесплатных пациентов, чтобы поскорее заселить того, у кого кошелек набит до отказа и кто готов положить пару крупных купюр в карманы врачей и медсестер. А здесь я, какой-то мальчик, который денег, по сути, в руках никогда не держал.

Наступил восьмой день моего пребывания в больнице. В палату зашла Настя. Первое, что я заметил — это отсутствие с ней книг, конфет и даже ноутбука. Только черная сумочка на цепочке. На ее лице не было привычного оптимизма, и хотя Настя зашла с улыбкой, она была неискренняя, будто этой широкой фальшивой улыбкой она старалась замаскировать плохое настроение.

— Здравствуй, Марк! — сказала Настя с порога.

Я кивнул.

Гостья мешкала. Только ступила пару шагов и остановилась примерно в метре от меня.

— Как спалось? — спросила она уверенно и искренне, но, поверьте, годы, проведенные с моей сиделки, развили мое чутье.

Я закивал и улыбнулся.

— Вот и прекрасно, — с облегчением сказала она и села на стул. Я сидел на кровати, свесив ноги, — Марк, понимаешь… За дни, проведенные с тобой, я перестала относиться к тебе профессионально. С тобой мне не хотелось проявлять сдержанность, как с обычными пациентами, чьи родители платят мне за это деньги. С тобой я была искренна и честна. И благодаря этой связи и моей привязанности к тебе… я буду навещать тебя в детском доме.

Детский. Дом.

Тюрьма — первое, что пришло мне в голову. Я неоднократно видел в новостях передачи о воспитателях, целые журналистские расследования о том, как они издеваются над детьми и даже над инвалидами. Их обидеть проще всего. А меня так и подавно, ведь я не могу ходить и говорить. Не убегу и ничего никому не скажу. Я буду в ловушке.

По спине пробежал холодок. От мысли, что скоро меня будет окружать общество незнакомых людей, множество миров, в каждом из которых можно утонуть, начала кружиться голова. Так сильно, что я едва не свалился на пол.

— Марк, — Настя заметила резкую смену моего настроения, — все хорошо. Я знаю воспитательниц в этом детском доме. Они все очень заботливые и хорошие женщины, все замужние и с детьми.

Настя нежно провела ладонью по моим волосам и спустила ее к щеке, большим пальцем стирая мокрую дорожку. Ее глаза сверкали от подступающих слез, губы были слегка приоткрыты, но зубы стиснуты, будто за ними она сдерживала бесконечные объяснения.

— Прости. Я не могу тебя забрать, малыш. Не могу, потому что… — она закусила губу, — потому что просто некуда. У меня однокомнатная квартира, в которой я живу с мамой. Сейчас она больна, и я за ней ухаживаю. Не хочу ограничивать тебя в свободе, держать где-то в уголке комнаты и доставлять неудобства.

«Мне не так важно, где. Главное — быть с тобой».

— А там, в детском доме у тебя будет раздолье, — неожиданно оптимистично заявила Настя. — Ты заведешь много друзей, вот увидишь! И, что главное, — она сбавила тон, — там ты найдешь таких же сильных детей, как ты сам.

Мрачный образ детского дома в моем сознании стал медленно растворяться, уступая место светлому месту с приветливыми и заботливыми воспитательницами и детьми, готовыми подружиться со мной. Я найду таких же прикованных к инвалидному креслу, как и я. Узнаю, как они становятся сильными. Буду среди своих.

Такая жизнь кажется заманчивой. Неужели это мое вознаграждение после всего перенесенного ужаса? Ведь после всего плохого обязательно должно прийти что-то хорошее, и наоборот? Разве не это закон жизни? Но есть люди, которые живут по-особенному: для кого-то всегда приходит что-то плохое, а для кого-то — хорошее. Но понятия у всех свои. Для кого-то хорошее — это проснуться, не умерев во сне. Для кого-то плохое — молоко на три рубля дороже, чем на прошлой неделе.

— Я понимаю, Марк, — говорила Настя, глядя куда-то вниз, — тебе страшно, но каждый человек в жизни встает на новую ступень своего пути и каждая такая ступень кому-то дается легко, кому-то нет. А кто-то вообще боится сделать этот шаг и потому долго стоит на месте. Порой очень долго. И жизнь таких людей всегда неблагополучна, потому что нет места и желания развиваться. Я знаю, ты привык к постоянству, но тебе придется двигаться вперед. Преодолей свой страх, и ты увидишь горизонты своих возможностей.

Эти слова вдохновляли меня. Постепенно вытравляли из души страх и пробуждали желание изменить себя. Выйти из клетки. Стать другим. Все было решено за меня, но и я это решение поддержал, кивая, улыбаясь и стирая слезы с щек.

— Ты молодец, Марк, — прошептала она и уверенней потрепала меня за волосы, вместе с тем хихикнув. — Я начну собирать твои вещи. На улице нас уже ждут. И, кстати, я купила тебе кресло. Говорят, очень крепкое и надежное. Думаю, тебе понравится.

Она вышла из палаты, а после вернулась уже с креслом, о котором я даже мечтать не мог. Оно было с мотором! Больше никаких кручений колес! Я ахнул от восхищения. Боже, сколько же она потратила? Неужели я настолько вошел в ее жизнь, что она готова дарить мне такие дорогие подарки?

— Давай, Марк. — Настя, широко улыбаясь, придвинула кресло к моей кровати и помогла сесть.

Мягкое сиденье, удобные подлокотники, широкая спинка, прижавшись к которой, по моей спине будто пробежал легкий холодок. Боже, как я был счастлив! Я взял с тумбы телефон и набрал в электронном блокноте большими буквами: «СПАСИБО».

— Да не за что, малыш.

Впервые «поездка» по коридору не доставила мне неудобств. Старое инвалидное кресло, которое мне выделила больница, было ужасно скрипучим и, казалось, вот-вот развалится. Плюс ко всему, ржавые колеса крутить было сплошным мучением. А тут только кнопку нажимать — и все!

Мы оказались на улице. Возле входа стояла машина, ожидавшая нас.

Я остановился. Хоть и знал, что иного пути нет и нельзя свернуть назад, меня все равно сжал в своих объятиях страх перед неизвестностью.

А что, если там будет не так, как рассказывала Настя? Что, если я не найду друзей? Что, если надо мной будут издеваться? Что, если я никому там не буду нужен?

И тогда я начал фантазировать о том, какие дети там меня ждут. Наверняка они делятся на две категории: на безобидных и жестоких. Сердца первых обмякли, и надежда быть принятыми незнакомыми людьми в них умерла. Сердца вторых стали черствыми после неоправданных надежд оказаться в семье. Вторые духовно слабее первых. Они старались гневом затмить свою печаль, а порой, вымещая злость на других, пытались почувствовать от этого облегчение. Я не хотел бы попасть под горячую руку таких детей.

В воротах показалась машина скорой помощи. Она остановилась у дверей в больницу. Из нее неспешно вышли двое мужчин в больничной форме и открыли задние двери. На носилках они вынесли кого-то укрытого белой тканью. Один из врачей, что шел впереди, неожиданно остановился, когда едва не столкнулся со мной. От резкого толчка из-под белой ткани высунулась рука, теперь свисавшая над землей.

Меня будто окатили ледяной водой при виде этой руки. Эти часы…

Я протянул к врачам руку, чтобы остановить их прежде, чем они скроются за углом.

Настя, заметив это, крикнула:

— Стойте!

— Что такое? — недовольно спросил один из них. Тот, кто был сзади.

— Дайте нам пару секунд, — сказала Настя и устремила на меня взгляд, говоря: «Действуй».

Я подкатил к носилкам, находившимся ниже уровня моих плеч. Рука свисала над моими коленями.

Маленькая ладонь. Короткие пальцы. Такой знакомый циферблат часов. Поврежденное стекло. Дрожащей рукой я откинул белую ткань с головы тела. Данил.