Осколки Нашей Реальности

Медина Мирай, 2021

Конфликт между Великобританией и Германской империей начался, и исход его предрешен. Расставание с Каспаром, давление общества, муки совести за грядущие смерти невинных сильно подкосили нового короля Великобритании – Александра Каннингема. Еще и Саша Клюдер пропал сразу после загадочного убийства Делинды. Рядом не осталось никого, кроме телохранительницы и подруги детства Робин. Но и она мечтает уйти, чтобы не участвовать в жестоком кровопролитии, прикрытым местью за смерть королевы. Никто не знает, почему на самом деле Александр, некогда сторонник мира, теперь решительно настроен против Германской империи. Цена правды слишком высока, и имя ей – жизнь. Но стоит ли она жизни миллионов?

6

Хьюзы и Клюдеры

Школа-пансион Институт Шлосс Витгенштейн в Бад-Ласфе, Германии, считалась одной из престижнейших школ мирового класса, о чем говорил не только жирный ценник на обучение, но и индивидуальный подход к развитию каждого ученика. Заведение напоминало средневековый замок на современный для 1973 года лад. Правда, часть кампуса действительно располагалась в средневековом замке и ежемесячно собирала в своих стенах не более пятисот учеников от десяти до девятнадцати лет для проведения мероприятий.

— Что есть душа с точки зрения науки? — спросил биолог, стоя у доски.

Преподаватели любили задавать интересные вопросы, на первый взгляд имевшие отношение к предмету, ведь когда дело касалось точных наук, ученики черпали ответы из заученной информации, и их внутренний мир и индивидуальные взгляды оставались под замком.

Одна из учениц уверенно подняла руку.

— Да, Аврора, — улыбнулся мужчина ее мгновенному порыву.

Порой всем казалось, что главным для нее было изъявить желание выступить первой, а уж ответ она придумывала в те секунды, пока вставала.

— Душа — скопление эфира. Невидимого и неуловимого. Согласно другой научной версии, душа — религиозная составляющая и в действительности не имеет никакого отношения к науке. Иными словами, не существует.

Темнокожая девочка за соседней партой, Селестия, с заплетенными в две косички кудрявыми волосами вздрогнула. Украдкой, с понятным только учителю взглядом черных миндалевидных глаз, отражающими ее недоверие и задетые чувства, взглянула на Аврору.

— Хорошо. Научная точка зрения нам ясна. Что же скажешь об этом ты сама?

Аврора часто заморгала, осмысливая вопрос.

— Сама… Разве это имеет значение? — Уверенность в ее голоске поутихла, и на долю секунды учитель увидел в ее больших голубых глазах, обычно таких умных и холодных, уязвимость.

— Да. Наука, конечно же, важна, но мне интересно, что думаешь об этом ты.

Она осторожно оглянулась на одноклассников, всем своим видом стараясь дать понять, что не готова обсуждать религию в присутствии людей разных верований и тех, кто не разделял ни одну из вер.

— Боюсь, что какую бы точку зрения я ни высказала, любой мой ответ ранит чужие чувства.

— Вовсе не это тебя волнует, — тихо пробубнила Селестия, но из-за гнетущей тишины ее услышали все.

— А что скажешь ты, Хьюз?

Она вздрогнула, в душе ожидая, что заберет все внимание себе. Приняв мужественный вид, она встала и заговорила слегка подрагивающим голосом:

— Я начну издалека. Говоря языком логики, школа, в которой мы находимся, построена людьми…

Она услышала за спиной презрительное цоканье языком. Селестия на секунду замолчала. Когда же продолжила, голос ее стал тише и задрожал сильнее:

— Парты, за которыми мы сидим. Одежда, которую мы носим. Книги, которые читаем. Все, что нас окружает, имеет своих творцов. Невозможно и глупо представлять, что все материальное появилось само…

— Хочешь сказать, что если я не верю в бородатого деда на небесах, то я глупец? — усмехнулся один из мальчишек за ее спиной. — Это уже угнетение.

— Не перевирай, я не так ска…

— У меня тогда встречный вопрос: если у всего есть творец, то кто создал бога?

Селестия окончательно растерялась.

— Э-это… за гранью нашего понимания.

— Конечно! Вот только человек — вершина эволюции. Ее лучшее творение.

— Н-но мы не можем называть себя высшими существами, если даже не можем осознать…

— Довольно, ребята. Юнас, была очередь Селестии отвечать. Неприлично перебивать.

— Она бы вам сейчас Библию начала пересказывать. Папа правильно говорил, что девчонкам нечего делать в науке…

— Юнас! — повысил учитель голос и выступил вперед. Его обычно умиротворенное выражение лица исказило раздражение. — Мы разные люди. Взгляды каждого нужно уважать.

— Мистер Уолберг, вы и сами знаете, что это не более чем призыв, а под уважением вы подразумеваете, скорее, терпимость или равнодушие. И она не уважала нас, детей науки, называя нас глупцами за то, что мы не верим в воду, превращающуюся в вино, и в воскрешающих пророков, которые то ли сыны божьи, то ли…

— Юнас! — крикнула на него одна из учениц.

— Ты сейчас ведешь себя даже хуже, — подхватили в классе.

— Замолчи уже.

— Вы все прекрасно знаете, что это правда. — Он скрестил руки на груди с чувством собственного достоинства и без тени жалости уставился на подрагивающую от переполняющих чувств Селестию. Она успела пожалеть о своем ответе. Как же она сразу не поняла, почему на самом деле Аврора не стала отвечать при всех: мнение в науке, особенно когда касается божественного, неприемлемо, и отстоять его так же сложно, как и быть человеком науки и веры одновременно.

Наступила тишина. Селестия нервно мяла руки. Губы ее дрожали, на остром подбородке появились ямочки, а лохматые брови были нахмурены. Она злилась, и злость ее была так сильна, что она, не замечая просьб преподавателя сесть, продолжала стоять и вцепилась в Юнаса пугающе жестоким для ребенка взглядом.

Мистер Уолберг жалел о вопросе, в душе стыдясь себе признаться, что задал его не столько для раскрытия детей, сколько из личного любопытства.

В школе собрались ребята из обеспеченных семей: только им под силу было оплачивать обучение. Но в обществе детишек элиты методом многолетних накоплений на обучение втиснулась дочь чернокожей эмигрантки, когда-то нянчившей детей белокожих людей, — Селестия Хьюз. Уолберг давно заметил, что она не из смелых, но очень старается к ним примкнуть. Пока единственное, что ей в этом мешало, — самоуничижение из-за ощущения несовершенности перед другими учениками: всегда чистая и без единой морщинки, но заметно дешевая одежда; мать, работающая всего лишь домработницей. Селестия любила ее всем сердцем, но страшно стыдилась, ведь большая часть учеников — дети знаменитостей, бизнесменов и научных деятелей. Среди последних были родители Авроры Клюдер — двенадцатилетней девочки-вундеркинда, привлекшей внимание преподавателей уже после первых занятий. Она проглатывала каждое прочитанное в учебнике и услышанное от преподавателей слово, будто готовилась к соревнованиям с одноклассниками. Она не была похожа на типичную зубрилу, коих на ее глазах высмеивали в младших классах: на бирках ее одежды можно было найти логотипы дорогих фирм, говорила она редко, но слова ее всегда звучали как гром среди ясного неба, а ответы с интересом ждали. Ничто в ее безукоризненном поведении не позволяло усомниться ни в происхождении, ни в ее возможностях.

Занятия закончились. Селестия вышла из класса одной из последних и в задумчивости направилась к лестнице медленной походкой. Она не придала значения приближающимся сзади шагам и испугалась, когда рука Авроры легла на ее плечо.

— Не обижайся на Юнаса. Он избалованный дурачок.

Враждебность к Авроре в мгновение сошла на нет.

— Я и не обижаюсь. Я злюсь. В том числе и на себя. Не надо было мне отвечать. — Селестия прижалась спиной к стене и закончила почти шепотом: — Больше никогда не буду говорить о подобном.

— Да, хорошо бы помалкивать.

— И с мальчишками тоже не буду разговаривать. Невежи. Они все невежи.

— Не все.

Селестия закачала головой.

— Мама тоже так говорит частенько, да вот в ее жизни… В общем, — она оттолкнулась от стены, — спасибо, но мне пора домой.

— Слушай, Селестия…

Хьюз замерла. Как же редко одноклассники обращались к ней по имени! И никогда — Аврора Клюдер. Неприступная, словно волшебное создание, далекое от людских забот и простолюдинов вроде Селестии. Она была красива, как фарфоровая шарнирная куколка: волнистые волосы, собранные в низкий хвост, на свету отдавали золотом; белая рубашка едва ли не сливалась с ее белой, как глина, кожей, и так получалось, что вдалеке первое, что обычно бросалось в глаза, был ее черный сарафан чуть ниже колен. Ее строгость часто путали с высокомерием. Подружиться с ней было огромной честью, а заинтересовать своей персоной — редчайшей удачей.

— Чего? — в приливе уверенности Хьюз не упустила возможности притвориться, что они на равных.

— Ты не закончила свой ответ в классе.

— Да, и что?

— Мне интересно услышать его полностью.

Хьюз демонстративно вскинула бровь и состроила такое выражение лица, словно забыла о вопросе преподавателя.

— О душе, что ли?

Аврора кивнула, в этот момент походя на маленького любопытного, но осторожного ребенка.

— Если коротко…

— А можно развернуто? — Селестии показалось, или уголки маленького рта Авроры дрогнули в улыбке?

— Ну, если развернуто, — растягивала удовольствие Хьюз. — Я считаю, ты только не смейся, что душа — это огромный мир. Такой же большой, как тот, в котором мы находимся.

В стыдливом жаре она выдержала короткую паузу, ожидая, что Аврора хотя бы усмехнется, но вместо насмешки услышала лишь более заинтересованное:

— Мир?

— Да, только невидимый. И необъятный. Все, что нас окружает, — по-своему мир для кого-то. Даже капля воды — это мир для микроорганизмов. Только в нашем мире вряд ли кто-то обитает. Он пустой, но в то же время нет. Мы и есть этот мир.

Как и ожидалось, в глазах Авроры поселилось непонимание, намекающее на абсурдность услышанного.

— Знаю, это больше похоже на сказки.

— Я бы хотела верить в это, — вдруг, поникнув головой, заговорила Аврора. — Одно дело то, о чем пишут в книгах, но совсем другое — то, что у нас в голове.

— Ты о чем?

— Просто… — Аврора покачивалась на месте. — Неважно.

Наступило неловкое молчание. Прервать его никто не решался, пока в голову Селестии не пришла наивная, казавшаяся совсем не к месту идея:

— Может, по мороженому?

Аврора пожала плечами.

— Давай. Только мне нужно вернуться домой пораньше.

— Зачем? Времени ведь для домашки полно!

— Да, но родители дают мне для чтения книги вне школьной программы.

— Ох и строгие они у тебя, наверное.

— Да. Ученые. Поэтому очень дисциплинированные.

Селестия улыбнулась. От радости сближения с одной из самых загадочных девочек школы она и не заметила ее отсутствующего вида и сосредоточенности на своих размышлениях.

* * *

— Я часто думаю, что все мы однажды умрем. Вот как мой дядя. Он был полгода назад, а потом раз — и нет его. Просто не стало.

Мысли о вечном и временном, жизни и смерти приходили в голову Авроре обычно ближе к ночи, и сонная Селестия за четыре года дружбы успела к этому привыкнуть. Но нечасто удавалось услышать о семье лучшей подруги. Она укрылась одеялом до самого подбородка и повернулась в сторону окна. Аврора лежала на спине, задумчиво уткнувшись в потолок.

— А давно он умер? — робко поинтересовалась Селестия.

— Когда мне было девять. До сих пор не могу поверить в это. Что он взял и исчез, и никак его уже не увидеть. А все, что он делал и планировал сделать, потеряло смысл. — Она повернулась к подруге лицом. — Когда я думаю об этом, мне становится так страшно. И я… не хочу верить в то, что мы просто возьмем и исчезнем. Или переродимся. Это…

— Лишает нашу жизнь смысла?

— Потому что все, что мы делаем, тогда бессмысленно. Ведь если с перерождением мы нынешние исчезнем… Если наши дорогие воспоминания, достижения и чувства просто испарятся и все начнется сначала или, что еще хуже, вообще исчезнет без следа, то… какой во всем этом смысл? Я просто… Я очень хотела бы верить в то, что мы не бессмысленные случайности. Что мы имеем большее значение. Мы ведь такие уникальные. Я просто не хочу верить, что вид вроде нашего живет так мало, а потом бесследно исчезает. И если… если душа есть, если она действительно бессмертна, то это доказательство того, что мы больше, чем думаем о себе.

— Я тоже хочу верить в то, что мы в этом мире не зря. Но если верить науке, то мы все — случайности. Появились из ниоткуда и исчезнем в никуда.

— Странно слышать это от тебя.

— Это мой взгляд со стороны. Но в душе я так не считаю.

Селестия закрыла слипающиеся от усталости глаза и испустила облегченный вздох.

— Ты слышала об апрельской революции в Афганистане? — услышала она.

— И?

— Как думаешь, много человек погибло?

— Не знаю.

Наступила тишина. Если за четыре года Селестия в чем-то и убедилась, так это в том, что если Аврора после серии вопросов резко замолкает, то стоит побеспокоиться или хотя бы не остаться безучастной:

— А почему ты спрашиваешь?

Аврора взглянула на нее украдкой. После недолгого молчания ответила тихонько:

— Как думаешь, когда все это закончится? Войны, революции, перевороты и восстания.

— Никогда, судя по всему. Эти мужчины не знают мира. Ради денег глотки друг другу перегрызут. А нас, женщин, в политику не пускают, мол, не женское это дело. Что именно? Убивать?

Аврора протестующе поморщилась.

— Помню-помню, — ухмыльнулась Селестия, откидывая одеяло. — Не все такие. Только ты сама этих «не всех» хоть раз видела?

— Мой отец. Мой дедушка, — тише отвечала Аврора. — А еще Люк.

Селестия пристально вглядывалась в ее вечно отрешенное выражение лица. Притупив чувство зависти, она отвернулась и сдержанно ответила:

— Тогда тебе крупно повезло, потому что мой отец бил мою мать. И в пьяном угаре едва не задушил ее у меня на глазах.

Она услышала, как скрипнула соседняя кровать и зашуршало одеяло. Тихие босые шаги остановились у ее постели, на которую тихонько села Аврора. Селестия сглотнула ком в горле. Этого еще не хватало — вероятно, ее собрались жалеть из-за нелегкого прошлого, выпавшего ей как пуля в игре в рулетку. Почему-то, словно поранившийся ребенок в ожидании испуга взрослых, чтобы заплакать, она ощутила накатившую обиду в тот самый момент, когда услышала над ухом печальный вздох и почувствовала легкое теплое прикосновение на своем плече.

— Мне очень жаль, что он был таким… Зато у тебя очень хорошая мама.

— Спасибо. Здесь нет ничего такого. Мне только очень жаль маму. Она так и не нашла своего счастья. Не то чтобы мужчина обязательно должен быть воплощением этого самого счастья, но она заслуживает любви человека, который будет ее уважать и понимать.

— Конечно, — Аврора поглаживала ее по плечу, — но, хоть и медленно, мир меняется к лучшему.

Селестия села на кровати и подставила за спиной подушку.

— Не знаю, доживу ли до этого. Ты вот о войнах и массовых смертях, а люди даже уважать друг друга не могут из-за отсутствия у некоторых отростка между ног.

Аврора смущенно хихикнула в кулак.

— Но ведь…

— Не все такие. Да, точно. — Селестия закатила глаза. — Мифические «не все такие». Где-то я их видела… Ах да, в мультфильмах.

— Ну же, Си, не будь занудой. Уверена, однажды ты встретишь такого. Как минимум такого же умного и уважающего людей независимо от их происхождения во всех смыслах этого слова.

— Я разве говорила, что хотела бы себе парня? Нет уж, дудки! — Она подняла ладони, словно сдаваясь. — А вот у вас, мисс Клюдер, кажется, намечается роман с многоуважаемым… Как его там…

— Люк. И мы просто друзья.

— Ты можешь держать в дураках всех, но только не свою лучшую подругу. Знаю я, чем обычно заканчивается такая дружба. В фильмах видела.

Аврора лишь сильнее засмущалась, чувствуя, как щеки обжигает румянец. Селестия, как и всегда, зрила в корень и была слишком прямолинейна. Аврора и не заметила, как за время общения с набирающей уверенность в себе красноречивой подругой стала на ее фоне тусклой и непримечательной. Это вовсе не расстраивало ее, а, напротив, расслабило: ей больше не приходилось учиться и отвечать под гнетом любопытных восхищенных взглядов. Большую часть внимания в их дуэте теперь неосознанно забирала Селестия. Но Аврора была этому только рада.

* * *

Аврора и Селестия окончили институт в 1980 году и в возрасте 19 лет поступили в научный Институт Роберта Коха в Берлине. Но не они одни пришли туда из Шлосс Витгенштейн. Селестия нашла лишь одну причину поступления Люка Крауса в институт вирусологии — привязанность к Авроре, возникшая еще с подростковых лет. Это был на первый взгляд гиперактивный парень с каштановыми волосами и зелеными глазами, любящий подурачиться; живое доказательство утверждения, что девочки взрослеют раньше мальчиков. Однокурсники часто задавались вопросом, как мог шумный чудаковатый парень из среднестатистической семьи поступить в один из самых престижных институтов страны, и ответ пришел после первого же экзамена по математике, в котором он набрал высший балл.

Все чаще Аврора проводила время вместе с Люком, и настал день, когда Селестия сочла себя третьей лишней и решила остаться в стороне. Люк не вызывал в ней теплых чувств. Это было, скорее, раздражение с редкими легкими приступами злости. Несмотря на его природное дружелюбие, она не подпускала парня к себе дальше формальных приветствий.

В один из вечеров в комнате общежития Аврора заговорила с ней об этом:

— Почему ты с ним так холодна? Мы же знаем его с Шлосс Витгенштейна. Практически с детства.

Селестия отложила тетрадь с конспектами и глубоко вздохнула.

— Хочешь об этом поговорить?

Аврора поймала напряжение в ее голосе, и пыл ее ослаб.

— Он хороший парень.

— Он дурачок. Ты разве не видишь?

— Гений математики. Его ждет большое будущее.

— Да его с таким поведением даже преподавать не пустят.

Аврора вскочила с кровати.

— Ну почему ты с ним так?

— Потому что я ему не верю. И никому из якобы милых, добрых мужчин. Вот увидишь, милая, как только ты подпустишь его близко к себе, он тут же поставит тебя на место. Мужчины не любят сильных и умных женщин рядом с собой. Это оскорбляет их эго, и их самооценка летит к черту.

— Селестия, мы уже много раз говорили на эту тему. Не все мужчины такие. Может, твой отец был плохим, может, некоторым нашим подругам попадались плохие парни, но это не значит, что все мужчины такие. Люди бывают разными.

— Легко говорить девушке, выросшей в полноценной семье с нормальным отцом. Представь, Аврора, что я даю тебе коробку конфет. Ты съела одну, съела вторую, а третья оказалась комком грязи в шоколаде. Выглядит как другие конфеты. Пахнет как они. Текстура в разрезе одинаковая. И все равно на вкус грязь. Разве после этого тебе захочется есть остальные? Ты сможешь закрыть глаза на высокую вероятность того, что тебе снова может попасться грязь?

В дверь постучались. Аврора открыла ее Люку — потрепанному, с распахнутым воротом белой рубашки и в расстегнутом жилете без рукавов, — и хихикнула в кулак.

— Это тебе, — смущенно улыбнулся он и протянул ей букет полевых цветов.

— Спасибо! — Аврора прижала его к груди. — Тебе нельзя находиться в женском корпусе.

— Меня прикроют. — Он спрятал руки за спиной и переступил с ноги на ногу. — Слушай, Аврора, давай сходим завтра после пар в кино… вместе с Селестией. Ну, знаешь, чисто дружеская… посиделка. — Он ухмыльнулся.

За Авророй послышался скрип стула, радость на ее лице уступила сомнениям, и она мысленно вернулась к их с подругой разговору.

— Все нормально?

— Да, Люк, — она кивнула, — я спрошу у нее.

— Хорошо. Увидимся завтра. Спокойной ночи, — помахал он ей.

— Спокойной.

Аврора закрыла дверь и развернулась к Селестии, уже зная, что получит от нее укоризненный взгляд. Она положила букет на стол и наполнила вазу водой из-под крана в крохотной ванной.

— В кино завтра пойдете? — спрашивала Селестия как ни в чем не бывало. Авроре стало легче на душе.

— Да. Он, кстати, приглашает и тебя.

— Меня?

— Да.

Последовала долгая пауза — лучший исход, который ожидала Аврора. Она поставила вазу с букетом на тумбу у своей кровати, краем глаза наблюдая за Селестией, перелистывающей книгу «Вирусы и микробы» под теплым светом лампы.

— Я пойду. — Она развернулась к подруге. — Прости меня за мои слова. Я не хотела так наезжать на тебя. Возможно, Люк действительно нормальный парень.

— Ничего. — Аврора подошла к ней и обняла со спины, сцепила руки на ее груди и уткнулась подбородком в ее кудри на макушке. — Я рада, что ты пойдешь с нами. И я верю, что однажды ты найдешь хорошего человека.

— Я не ищу его. Просто боюсь, чтобы с тобой не поступили так, как поступают с другими.

— Я чувствую, что все будет хорошо. У нас обеих.

— Хочется верить.

Селестия обхватила ее руки и замерла.

— Ты порезалась? — Она развернула кисть ее руки ладонью вверх. — Давно?

— Уже заживает. — Аврора выпустила ее из объятий. — Ерунда.

— Когда ты так умудрилась? На выходных, что ли?

— Да. Я с родителями поехала в гости и, скажем так… Ты знаешь, что я плохо готовлю.

Во взгляде Селестии сквозило недоверие, и Аврора видела, как та жаждет задать вопросы. Но она лишь ответила:

— Это я знаю. Если выскочишь замуж за этого дурачка, то готовить придется ему. Вот, кстати, и способ проверки на его адекватность. Просто спроси, кто главный в семье.

— Выйти замуж? — Аврора зарделась от приливших к сердцу чувств и закрыла рот рукой. — Ты что! Слишком рано. И задавать такие вопросы парню… Мы еще не настолько близко общаемся, чтобы я могла его о таком спросить.

— Ты права. Нужно выжать из него побольше букетов, конфет и бесплатных походов в кино. А потом уже спросишь.

— Ох, какая же ты корыстная! — Аврора рассмеялась.

— А что? — Селестия развела руками и состроила забавную гримасу. — Это стратегический план. Лучше задать все интересующие вопросы сейчас, чем после того, как он наденет тебе кольцо на палец. А это, чувствую я, не за горами.

* * *

Весна.

Как и предсказывала Селестия, не прошло и двух лет, как Люк и Аврора окольцевали друг друга. Их свадьба стала ярчайшим днем в памяти Селестии — одним из тех дней, которые она хотела бы проживать снова и снова. Казалось, все лучшие моменты, которые может пережить человек, и эмоции, которые он может прочувствовать, были собраны в этом дне. В нем были страхи, улыбки, переживания, неконтролируемая дрожь, слезы невесты и ее близких, мечты о лучшем будущем, предвкушение от новой жизни и зависть Селестии. Она любила свою лучшую подругу так, как не смогла бы полюбить никого, с кем ее не роднит одна кровь, и ради нее она когда-то дала себе шанс и полюбила Люка. И в то же время она завидовала. Наблюдая за тем, как Аврора в шелковом платье с двухметровым шлейфом, фатой и букетом направляется к алтарю, к будущему мужу, от восхищения и радости прикрывающему рот рукой, пока слезы наворачиваются у него на глазах, она с горькой досадой словно заглянула в будущее и убедилась в том, что у нее никогда не будет так же. Не встретить ей такого же хорошего парня, как Люк, не создать с ним подобного прекрасного союза и не видать такой же пышной свадьбы, оплаченной по большей части обеспеченной семьей Клюдеров. Но будь перед ней выбор: забрать это все у Авроры или остаться на всю жизнь одинокой и в душе жаждущей любви, она бы без раздумий выбрала второе. Она стерла слезы радости, обняла Аврору и благодарно кивнула Люку — растерянному, немного напуганному, но бесконечно счастливому, готовому, казалось, запрыгать от переполнявших его эмоций.

Так прошли церемония бракосочетания, банкет и наступила ночь. Аврора беседовала с родителями, когда к Селестии на балконе дома молодоженов подошел Люк.

— Поздравляю тебя еще раз, — улыбнулась ему Хьюз.

— Спасибо тебе.

— Тебя что-то беспокоит?

— Это так заметно? — Он коротко засмеялся, расстегнул пиджак, ослабил узел галстука и положил руки на перила.

— Не думала, что за советом о начале новой жизни ты придешь именно ко мне.

— Я не за этим. Я хотел поговорить с тобой об этом давно, но в свадебных хлопотах никак не удавалось выкроить время.

— Так что случилось?

Он облизнул губы и сглотнул, глядя куда-то вдаль.

— Ты не замечала в Авроре ничего странного?

— Она много переживала в последние месяцы, конечно, но я бы не назвала это странным поведением для девушки, которая выходит замуж в двадцать два и еще не окончила институт. А что?

Он хлопнул ладонями по перилам, развернулся к ней лицом и произнес:

— Тогда ничего. Все нормально. Извини, если напугал.

Несмотря на порой предвзятое отношение к отдельным типам людей, Селестия неплохо разбиралась в их природе, что нередко помогало ей в общении. Она уличила Люка во лжи, но, несмотря на жгучее желание, не стала ни говорить об этом, ни намекать.

* * *

Селестия вышла замуж спустя три года после Авроры за профессора из института Роберта Коха. Это был Олдман Шуппе, белый голубоглазый мужчина с копной редких светлых волос, человек интеллигентный, порядочный, придерживающийся строгих правил. Все эти качества, а также наличие большого роскошного дома под Берлином позволили матери Селестии закрыть глаза на внушительную разницу в возрасте между дочерью и женихом — пятнадцать лет — и одобрить брак. Никогда еще Селестия не чувствовала себя такой окрыленной. Потаенная ненависть к мужчинам уступила воодушевлению и надежде на счастливое будущее с мужем, и она была готова списать свои сомнения на отголоски страха.

Только после свадьбы, спустя пару недель совместной жизни, Селестия с сокрушительной досадой поняла, что то были вовсе не отголоски страха, а дурное предчувствие. Она смотрела в прошлое, старалась отыскать причину, по которой теперь связана с Олдманом узами брака, и к собственному разочарованию находила одно и то же: несмотря на прежние взгляды, она стала жертвой навязчивого чувства одиночества и не менее навязчивого утверждения, что утолить его можно, лишь выйдя замуж. Поэтому она окутала свою связь с Олдманом обманчивой романтикой, наградила его приятными качествами, не предусмотренными в его природе, недостатки оправдывала тем, что все люди не без греха, приняла симпатию за любовь и, наконец, убедила себя в том, что сможет прожить с ним счастливую жизнь. Он покупал ей подарки, цветы, наряды, но всякий раз, когда вручал их, лицо его не озарялось улыбкой, глаза не горели огнем восторга, а голос его был каким-то подавленным, точно его заставили все это делать.

Какое-то время Селестия пыталась внушить себе, что его хладнокровие и сдержанность, проявляемые им даже после того, как она стала его женой, — неотъемлемая часть его существа, которую нужно принять. В конце концов, она ни в чем не нуждалась, и жизнь ее стала стабильной. Но затем, окончив обучение, она устроилась в закрытую лабораторию при институте Роберта Коха, и сдержанность Олдмана превратилась в пассивную агрессию. Как человек неконфликтный, он не мог позволить себе в открытую рассказать о своем недовольстве работой жены, но не упускал случая выразить тихий протест, который легко можно было спутать с рекомендацией во благо.

Так в один из вечеров в гостиной, сидя в кресле и не отрываясь от книги, он заговорил:

— Как дела на работе, милая?

Селестия отодвинула кресло напротив чуть дальше от зажженного камина, села в него и сложила руки на коленях.

— Ты знаешь, я не могу разглашать такую информацию.

— Но милая, я ведь твой муж и имею право знать, чем занимается моя жена.

— Не могу. Прости.

Олдман взглянул на нее исподлобья и вскинул бровь.

— Полагаю, ты работаешь на совесть, раз даже не можешь поговорить со мной о работе. Это достойно похвалы. — Он вновь обратился к книге. — Ты не могла бы приготовить мне сэндвич и кофе, дорогая? Или в окружении десятков мужчин в лаборатории ты начала уподобляться им и забыла о некоторых своих женских обязанностях?

Селестия застыла с раскрытым ртом. Никогда он так не разговаривал с ней до свадьбы. Впрочем, до свадьбы, исходя лишь из встреч и свиданий, она и представить не могла, как сложится их совместная жизнь.

— Я шучу, милая, — снисходительно добавил он. — И все же не откажусь от перекуса.

— Да, сейчас.

Чувствуя, как мерзкая дрожь пробегает по ее телу, она встала и направилась на кухню. Она не могла отделаться от мысли, что на мгновение, слыша от него добровольно-принудительную просьбу, почувствовала себя в клетке.

Она поставила на поднос тарелку с сэндвичем, чашечку кофе и вернулась в гостиную.

— Милая, — обратился к ней Олдман, отпив кофе, — ты же знаешь, что я люблю кофе без сахара.

— Прости, я задумалась.

— Ничего, бывает, когда работаешь на столь напряженной работе. Не дай бог, выпустишь на волю какой-нибудь смертельно опасный вирус, — усмехнулся он, что случалось редко, отложил книгу на столик и приступил к сэндвичу.

— Почему ты так считаешь?

— Как?

— Что я могу выпустить вирус.

Олдман застыл с поднятой до плеч тарелкой и ответил рассудительным тоном:

— Пойми меня правильно, дорогая, я ни в коем случае не принижаю твои умственные способности, ведь кому как не мне — твоему бывшему профессору — знать о них. Но все же я считаю, что вирусология и уж тем более работа с вирусами — это не женская работа. Быть ассистентом — возможно, младшим научным сотрудником — допускаю, но…

— Но я старший научный сотрудник. Тебя это оскорбляет?

— Что ты. Вовсе не оскорбляет. Право же, ты звучишь как эти феминистки.

Селестия напряглась всем телом.

— Чем тебе не нравятся феминистки?

— Они не то чтобы мне не нравятся. Просто их позиция кажется мне смехотворной. Прав им не хватает, видите ли. Больше всего вводит в ступор то, что от нормальных их не отличить на первый взгляд.

— Почему наша борьба так ранит тебя?

— Наша? — Он выпрямился и уставился на нее в изумлении. — Так ты из них?

— Да.

— Я знал, что ты человек, придерживающийся… скажем так, необычных взглядов, но не ожидал, что настолько. Ранит? Ох нет, деточка. Господь наш с самого начала рассудил и уготовил для мужчин и женщин разную долю, потому что у него к нам разное отношение.

— Господь тебе лично сказал о том, что любит мужчин больше женщин? И с чего ты решил, что вы заслуживаете бо́льшей любви, чем мы?

Селестия внезапно осознала, что еще ни разу не испытывала к нему такой злости и раздражения. Казалось, с каждым словом они отдаляются друг от друга. Олдман ответил не сразу, но с прежней уверенностью и легкостью:

— Если вы так боретесь за равенство, то автомат в руки и бегом в армию.

И тут что-то перемкнуло в ней. Наружу, разрывая ее изнутри, рвался бунт. Она свела брови на переносице, и лицо ее помрачнело.

— Я бы, может, и пошла бы в армию. Хотя бы для того, чтобы научиться защищаться, но лучше, вместо того чтобы в любой момент стать призывником и пойти убивать таких же людей, как я, потрачу эти несколько лет службы на то, что научит меня не лишать жизней, а сохранять их.

— Сохранять жизни? Разве ты не смотрела статистику? Грядет перенаселение и, насколько я помню, ваш отдел тем и занимается, что разрабатывает способы этого не допустить. Да, я знаю, чем вы занимаетесь. Не такой уж это великий секрет для работников института. Так что, милая, вы сами по колено в крови. Но нам нужно, чтобы ваши труды были настолько выдающимися, чтобы вы были в крови хотя бы по локоть. Мы дали вам, женщинам, возможность заниматься любимым делом и в каком-то роде дали власть. Чего вам не хватает? У вас, ко всему прочему, достойная плата…

— Меньшая плата за одинаковую работу.

— Мужчинам всегда нужно больше денег.

— Неужели так тоже рассудил Господь?

Он вновь усмехнулся и поманил ее к себе взмахом руки. Словно недоверчивая кошка, Селестия осторожно направилась к нему и села на колени.

— Поспорили и хватит. Разные взгляды не отменяют моего отношения к тебе.

Она взглянула в его насмешливые глаза и окончательно осознала: не ее это человек и ее никогда не станет. Она хотела встать и уйти, но он обхватил ее талию и прильнул щекой к ее груди.

— Не обижайся, милая. Видно, не прошел еще твой вздорный характер. Вы, женщины, умеете удивлять.

Его рука скользнула вниз по бедру, и Селестия почувствовала, как задирается ее платье. Отвращение нахлынуло на нее, и она тут же вскочила с его колен.

— Не трогай меня.

— Селестия, успокойся. Давай забудем об этом разговоре. Ну же…

Она не желала его слушать. Дрожа от ярости, обиды и омерзения, побежала к лестнице, влетела в спальню, хотела закрыть дверь на замок, как вдруг резким движением руки та раскрылась с обратной стороны нараспашку. На пороге стоял Олдман.

— Селестия, что с тобой происходит? Ты не в порядке.

— Ты пугаешь меня. — Она пятилась назад. — Оставь меня одну.

— Ты не в себе. Все ведь было нормально. Что случилось?

— Мне нужно побыть одной.

— Я считаю иначе.

Еще не раз после Олдман скажет: «Муж не может изнасиловать свою жену», а Селестия, вспоминая свои крики, слезы и нестерпимую боль, будет смотреть на него пустым взглядом и думать о том, сколько несчастий принесла ей слепая надежда и навязанная Авророй вера в «не все такие».

В один из дней, когда Олдман отправится на работу, она соберет все свои вещи и уедет к матери, в душную маленькую квартиру, чтобы постараться начать жить заново. Мать вплоть до своей кончины в 1988 году так и не узнает истинную причину развода. Ее поминки продлятся недолго, ведь, как известно, на смену смерти всегда приходит жизнь.

Это был октябрьский день, когда Селестии пришлось снять черные одежды и надеть летнее платье с шляпкой. Она приехала в больницу, как только ей позвонили, и к моменту, когда добралась до палаты Авроры, медсестра принесла ее новорожденную дочь. Поразила ее вовсе не крошечность маленького существа, не рождение новой жизни, а Люк: его слезы, раскрасневшееся от приливших чувств лицо и то непередаваемое счастье, какое увидишь не у каждого отца. Когда Аврора передала дочь в его дрожащие руки, казалось, он разревется в голос. Новоиспеченный папаша поцеловал Аврору в лоб и, не переставая улыбаться, принялся рассматривать спящую малышку.

— Как назовем? — спросила Аврора.

— Даже не знаю. Сложно подобрать имя, которое будет полностью передавать всю чудесность этого ребенка.

— Ох, Люк, какой же ты сентиментальный, — хихикнула Аврора. — Селестия, садись, не стой в дверях.

Селестия села на кровать напротив Люка на стуле.

— Я так рада за вас, — говорила она слабым голосом. — Малышка действительно прекрасная.

Аврора села на кровать и положила руку на ее плечо.

— Мне очень жаль, Си. Уверена, твоя мама сейчас в лучшем мире.

— Ее нет уже месяц, а ты все еще выражаешь соболезнования?

— Не могу иначе.

— Все в порядке, правда. Не будем о грустном. Сегодня ваш день и день вашей дочери. Так как бы вы хотели ее назвать?

— Я забыл все имена, которые рассматривал для нее, — ответил Люк. — Нужно будет заглянуть в блокнот, в который я все выписал. Он остался в машине.

— Я помню эти имена, — буркнула Аврора. — Ни одно из них мне не понравилось.

— И что ты предлагаешь тогда?

— Эмилия?

— Может, Эльза?

— Может, Марлин?

— Саша? — предложила Селестия. — Отличное имя для девочки.

— «Защитница человечества»? — ответил Люк. — Даже не знаю.

— Мне нравится, но, кажется, оно ей не подходит. — Аврора добавила: — Но я запомню это имя на будущее.

— Будущее? — Люк вытянул лицо в удивлении.

— Что, мистер Краус, испугались? — Аврора рассмеялась.

— Н-нет, конечно, просто рановато еще даже думать о других детях.

— Все с вами ясно, мистер Краус, — продолжала играть Аврора. — Не ожидала от вас такого.

— Ну, милая…

— Нет-нет. Довольно оправданий.

— Аврора, ну перестань.

— Да шучу я!

* * *

Холодная война достигла своего предела. Люди чувствовали, что недалек тот день, когда она перерастет в реальные военные действия.

С момента рождения дочери, которую Люк и Аврора в конечном итоге назвали Инджеборг, Селестия сильно отдалилась от их семьи. После неудачного брака и насилия она с головой погрузилась в проблемы современных женщин. В свободное время посвящала себя организации семинаров с привлечением специалистов для женщин, попавших в безвыходное положение, будь то насилие, преследование, невозможность развода, финансовая зависимость от мужчины и «стеклянный потолок», препятствующий получению более высокой должности. За стремлением помочь другим она не придавала значения той ненависти к мужчинам, что росла в ней после каждого разговора с участницами семинара.

Мир облачался в темные тона. Осознание невозможности быстрых перемен не давало ей покоя, и в какой-то момент Селестия поняла, что не только не сможет создать идеальный спокойный мир, но и не доживет до момента, когда человечество будет к нему близко. Мало акций, шествий, митингов, статей о правах женщин, большинство из которых отвергались прессой и вызывали смех, мало статистики и историй жертв несправедливости.

Так прошло время, пока в ноябре 1990-го в реальность не воплотились худшие опасения людей: холодная война между Российской империей и США за звание сильнейшей сверхдержавы перешла в реальный конфликт. Большая часть европейских стран, включая Германию, предпочла остаться в стороне. Несмотря на это, Селестия не могла отделаться от мысли, что война между двумя государствами в случае нажатия красной кнопки очень скоро может перейти в тотальное уничтожение жизни на планете.

Переполняемая противоречивыми эмоциями, она впервые за многие месяцы наведалась в гости к Авроре.

— У меня очень дурное предчувствие, — рассказывала Селестия. — Кажется, еще чуть-чуть, и красная кнопка будет нажата. Радиация, изменение климата. Все живое и неживое будет низведено до атомов. И нужно же им было придумать такое оружие. Как это глупо — создать оружие, которое не оставит ни живой души. Кому нужна борьба, в которой не останется победителей? Мужчины — идиоты!

— Си, успокойся. Никакой ядерной войны не будет. Они не доведут до такого. — Аврора поставила на столик поднос с чаем и села в кресло напротив. — Они все прекрасно понимают, что такая война бессмысленна.

— Знали бы — не стали бы создавать такое оружие.

— Все будет хорошо.

— Уже гибнут невинные люди. Вводятся все новые и новые санкции.

— Мы в безопасности, Си. Германия не станет…

— Ты слышишь себя, Аврора? Очнись. Разве ты не понимаешь? Не прошло и пятидесяти лет после окончания Второй мировой, а они начали Третью. Ради чего? Ради первенства! Воистину, нет причины глупее для войны. Если бы мужчины знали, как тяжело породить жизнь, они бы так просто не разбрасывались жизнями людей. Но им все равно. Ох, Аврора, как я устала жить в таком мире! Ни дня покоя. Я могла бы, как ты, спрятаться в своем доме и игнорировать происходящее в мире, но не могу, пока знаю, что где-то там гибнут невинные.

Она опустила взгляд и перевела дыхание.

— Прости.

— Я понимаю твои чувства. — Аврора развернула правую ладонь с белесым шрамом после раны, полученной в студенческие годы. — С самого детства меня волновало то же самое. Мир очень жесток, жизнь непредсказуема. Сегодня ты сидишь дома в тепле в окружении близких, а уже завтра с винтовкой наперевес перебинтованной ногой хлюпаешь по грязи под свист пуль. Меня никогда не перестанет поражать то, насколько хрупок наш покой. Стоит кому-нибудь у власти захотеть, и мир наш превратится в ад. Никто никогда не спросит у людей, хотят ли они участвовать в военных действиях. Не спросят, ведь знают, что не хотят, и потому действуют по-своему. С другой стороны, я могу отчасти понять воюющие государства. Они стараются обезопасить себя и готовы ради этого убивать. Боюсь, мы ничего не сможем с этим поделать. Я не смогла ничего поделать.

— О чем ты?

Аврора поникла головой и положила руки на колени.

— В каком смысле «я не смогла»? — не унималась Селестия.

— Настоящая причина войны заключается не только в борьбе за первенство. Я… Моя семья, династия Клюдеров, как ты знаешь, ученые еще с начала прошлого века. Но мы не всегда действовали во благо людей. Мне неприятно и больно вспоминать рассказы об этом, но… Мои предки ставили эксперименты над людьми в концлагерях. Некоторых из них в конечном итоге казнили, а других выгородил орден, ныне называемый Creatio Azazel. Это новое религиозное течение, восхваляющее Азазеля как своего бога. Я всегда была единобожницей, но вступление в этот орден обязательно для всех Клюдеров как дань благодарности за их помощь когда-то. У них большие связи с политиками и аристократией со всего света. А еще у них большие деньги и влияние. Когда я вступила туда, то подписала договор собственной кровью и начала исследования на благо ордена. Поначалу было тяжело. В силу юного возраста и пола меня не особо воспринимали и относились со снисхождением. А затем я представила им проект, свое любимое детище — «Зазеркалье Нашей Реальности». Мир, в котором не будет ни боли, ни насилия. Компьютерная симуляция с одним неразглашаемым нюансом. Проект был очень сырым, но ордену понравилась его задумка. Они решили привлечь инвесторов из высших слоев общества разных стран. Закончилось это тем, что в США захотели полностью выкупить этот проект. Потом захотела и Российская империя. Я видела в ЗНР спасение, они видели угрозу в случае, если этим проектом завладеет недружественная страна. Точно не знаю, что они сделали бы с ним, завладей они ЗНР. Возможно, уничтожили бы. Возможно, создали бы на него спрос. Так или иначе ЗНР стало камнем преткновения и последним шагом на пути к горячей, по сути, искусственной войне. Так что в происходящем сейчас есть и моя вина.

Селестия не могла подобрать слов. Минуту они сидели в тишине.

— Ты не виновата в том, что кто-то увидел угрозу в твоем детище, — наконец заговорила она. — Виноваты здесь только они. Одно мне ясно теперь точно, и ничто не убедит меня в обратном: насилие у мужчин в крови. Львиная доля войн была начата мужчинами по самым глупым причинам. Это нужно прекратить. Пресечь на корню.

— Опять ты обобщаешь, Си.

— Ты и сама знаешь, что я права! Зачем отрицать очевидное? Потому что у тебя хороший отец? Потому что тебе достался любящий муж? Аврора, ты просто огромное исключение. Ты вытянула счастливый билет. Тебе повезло. А мне нет. И миллионам других тоже. За мир чаще всего борются именно те, кто познал войну, или боль, или насилие. Те же, что с рождения жили в лучших условиях, не думают о бедах других, пока сами не попадут в беду. И если начистоту, ты могла бы уничтожить свой проект, но ты оставила его.

— Я верю в лучшее…

— Не будет лучшего! Ты уже взрослый человек, ученый, но так наивна и глупа, раз не понимаешь этого. — Селестия встала с кресла и закончила низким голосом: — Я всегда считала, что один человек не может изменить мир в лучшую сторону. Больше я так не считаю.

* * *

Спустя три недели сводки о военных действиях уступили шокирующей статистике смертности в Германии: резко возросла смертность среди представителей мужского пола. Предполагаемая болезнь, способствовавшая этому, не была найдена, и ученые и вирусологи пришли к выводу, что вирус был создан в лабораторных условиях предположительно в качестве химического оружия.

После первых заявлений об этом не прошло и двух недель, когда болезнь, которую в народе окрестили мужской, добралась практически до всех стран мира. Спустя месяц ученые сделали следующее шокирующее заявление: рождаемость мальчиков идет на убыль.

Войну немедленно остановили, был объявлен карантин. В сердца людей закралась настоящая паника. Никто не знал ни причины, ни источник, ни способ борьбы с эпидемией. Под подозрение попали все лаборатории Берлина, но расследования не дали результатов.

Вскоре Аврора похоронила отца. Селестия прибыла на похороны уже к концу, когда гроб был опущен в землю. Обняла подругу, выразила соболезнования всем родственникам. От горя никто не придал значения ее сдержанному поведению. Легкая заинтересованность с помесью сожаления возникала в ее глазах, когда она смотрела на неустанно пребывающих на кладбище людей, чтобы похоронить своих мужчин.

Всюду слышался плач.

После похорон Селестия встретилась с Авророй в небольшом кафе у берлинского водоканала.

— Мне очень жаль, что так случилось.

Аврора приложила платок к носу и всхлипнула. Было непривычно видеть ее в черных одеждах.

— Я так теперь боюсь за Люка, Си, — заговорила она сиплым голосом. — Если и с ним что-то случится, я этого не вынесу. Самое ужасное, что мы не знаем, откуда ждать беды. — Она глотнула кофе и громко вздохнула, казалось, сдерживая плач. — Столько людей умирают, и никто даже не может понять из-за чего. Даже войну прекратили.

— Поговаривают, может быть переворот и даже смена власти вплоть до изменения формы правления.

— Д-да. Власти ничего не знают. Люди в отчаянии требуют незамедлительных мер. Если они не придумают вакцину, страшно представить, что произойдет. Никто сейчас не может мыслить здраво. Все трясутся за своих близких, ради сохранения их жизней готовы на все. — Она зажмурилась, стерла выступившие слезы и громко сглотнула. — А что говорят у вас в лаборатории?

— Все то же самое. Никто ничего не знает.

— Зато теперь твоя мечта сбылась.

— Мечта?

— Война закончилась, и пока человечество не оправится от этой болезни или хотя бы не привыкнет к ней, новые войны не предвидятся.

— Не привыкнет?

— Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.

Они сидели в молчании несколько минут. Аврора, чтобы отвлечься или потому что действительно была голодна после изнурительного дня, ела пирожное, поглядывая на часы. За окном темнело. Селестия оплатила счет, и они вышли на прогулку к реке Шпре.

— Вода обладает удивительными свойствами, — начала Селестия. — Она кажется нам в порядке вещей, частью нашей жизни, ее центром, учитывая, что наши тела на восемьдесят процентов состоят из нее. Но как по мне, она же представляет собой опасность. Например, если в центральной системе произойдет какой-нибудь сбой, мы получим нефильтрованную и — кто знает? — возможно, даже опасную воду. Мы выпьем ее, и даже если у нее будет странноватый вкус, скорее всего, не придадим этому большого значения. Вода сама по себе — источник жизни, но стоит приложить руку, как она же станет источником смерти.

— К чему ты это говоришь?

Селестия молча смотрела ей в глаза, точно хотела донести свои мысли. Ей не хватало смелости признаться, что знает причину, по которой тысячи людей сейчас оплакивают и хоронят своих мужей и сыновей, но более наблюдать за терзаниями лучшей подруги она не могла.

— Си… — выдохнула Аврора, и глаза ее наполнились ужасающим осознанием и слезами. — Наш последний разговор у меня дома имеет отношение к происходящему?

Селестия прикусила губу и опустила виноватый взгляд. Из Авроры вырвался сдавленный крик. Она прикрыла рот рукой и содрогнулась всем телом.

— Я не хотела, чтобы так случилось с твоим отцом. Но так нужно было сделать, пойми. Он — жертва во благо. Его смерть не напрасна.

— Что ты несешь?! — рыкнула Аврора. — Какое благо?

— Война закончена. Человеческой жестокости пришел конец. Настанут лучшие времена, — утверждала Селестия, словно одержимая.

— Ты отравила воду? Что ты в нее добавила?

— Это неважно. Процесс уже запущен. Даже если мужчина не пил воду, он легко заразится вирусом от того, кто выпил.

— Селестия! — вскрикнула Аврора. — Что ты наделала?! Ты должна все исправить! Останови это!

— Нет, — качала она головой, глаза ее блестели от подступающих слез, и брови были сведены в решимости.

— Ты должна придумать антидот!

— Нет.

Аврора взяла ее руки. Лицо исказила гримаса отчаяния, и она заговорила тихо, почти шепотом, иногда всхлипывая:

— Умоляю, Си. Я тебя умоляю. Останови это. Только тебе под силу. Я никому ничего не скажу, только останови. Ты своего уже добилась, война закончена. Молю, не отнимай у нас с дочерью Люка. Прошу, Си. Ч-что… Что мне сделать, чтобы ты согласилась? Что я могу тебе дать? Только скажи. Все, что угодно. Только дай антидот хотя бы для Люка. Хотя бы для него!

Селестия лишь медленно качала головой.

— Смирись, Аврора. Процесс уже запущен.