Боль

Маурицио де Джованни, 2007

Неаполь, начало 30-х годов XX века. Луиджи-Альфредо Ричарди, комиссар мобильного отряда уголовной полиции округа Реджиа в Неаполе, известен удивительной способностью раскрывать самые безнадежные дела. Все поражаются его деловой хватке, и никто не знает о потрясающем даре комиссара. Ричарди чувствует боль умерших насильственной смертью, может прочесть последние мысли, услышать последние слова несчастных. Этой зимой он расследует громкое преступление, совершенное в Королевском театре, – убийство Арнальдо Вецци, величайшего тенора своего времени и любимца самого дуче. Певца находят мертвым в гримерной, с осколком разбитого зеркала, вонзившимся ему в горло. Ричарди осматривает место преступления, подмечает все детали и старается выстроить для себя картину преступления. Ему ясно, что убийство было непредумышленным. Однако пока у него нет ни одного подозреваемого.

4

Прошло двенадцать часов. В кабинете Ричарди изменилось лишь одно — освещение. Пыльная лампа с зеленым абажуром заменила бледное солнце конца зимы. Комиссар по-прежнему сидел, склонившись над столом, и заполнял бланки.

В последнее время он все чаще чувствовал себя служащим, который ведет реестр в учетной организации и обязан большую часть времени переписывать формулы и составлять колонки чисел. Статистика правонарушений, красивые фразы о преступности.

Около двух часов дня он проголодался и вышел без верхней одежды на холод, купить себе пиццу с тележки, стоявшей под стеной управления. Густой дым от кастрюли, где кипело растительное масло, манящий запах жареного, обжигающий жар теста манили его так же неудержимо, как всегда. Это была одна из тех минут, когда ему казалось, что город кормит его, как мать свое дитя. Потом он, как обычно, быстро выпил кофе в «Гамбринусе» на площади Плебисцита, глядя на проезжающие мимо трамваи. Каждый трамвай, как обычно, тянул за собой на прицепе веселых мальчишек. Уличные сорванцы крепко держались за вагон и скользили по рельсам, раскачиваясь из стороны в сторону.

Сжимая в замерзших пальцах чашку свежеприготовленного кофе, комиссар увидел, как к окну «Гамбринуса» подошла девочка. Взгляд у нее был хмурый. Правая рука висела вдоль тела, и в ней был зажат сверток лоскутьев, возможно кукла. Левой руки не было. Вместо нее из разорванных мышц выступал белый обломок кости, расколотый пополам, как полено. В боку виднелась вмятина, в нижней части грудной клетки — след пролома. «Попала под телегу», — подумал Ричарди. Девочка посмотрела на него, а потом вдруг приподняла свой сверток, протянула его в сторону комиссара и сказала:

— Это моя дочка. Я ее кормлю и купаю.

Ричарди поставил на столик чашку, заплатил и вышел. Теперь он будет мерзнуть весь день.

В двадцать тридцать в дверях снова возник Майоне.

— Доктор, я вам не нужен? Я ухожу домой. Сегодня у нас ужинают шурин с женой. Я все спрашиваю себя, у них что, нет своего дома? Почему я должен содержать их?

— Нет, Майоне, спасибо. Я тоже скоро уйду, только закончу работу и закрою кабинет. Доброго вам вечера и до завтра.

Майоне закрыл дверь, впустив в кабинет струю холодного воздуха. От ледяного сквозняка Ричарди вздрогнул, как от дурного предчувствия.

Должно быть, это и было предчувствие, потому что меньше чем через пять минут дверь снова открылась, и перед комиссаром вновь возник широкий силуэт коренастого Майоне.

— Один раз хотел уйти домой вовремя, доктор, и не получилось. Алинеи крикнул через рупор от ворот, что пришел какой-то мальчик, говорит, в театре Сан-Карло совершено жестокое преступление. Мы должны пойти посмотреть, в чем дело.