Чёртов интернат. Когда дети читают сказки взрослым. Страшные сказки

Матвей Лебедев

Шестеро непростых подростков, четверо взрослых и две собаки оказались запертыми в интернате из-за внезапной метели в канун Нового года. Вокруг только лес, в котором, согласно поверьям, живут разбойники. Некогда их предводитель – Цыганский Барон – был проклят Чёртом и заточён в дупло векового дуба. Мятежный дух жаждет вырваться на свободу, и среди запертых в интернате, кажется, есть тот, кто хочет ему помочь. Остальных ждёт смерть.

Глава 2

Какая сила раскидала по аллее эти огромные камни? Даже отшумевшая метель, сколько ни старалась, не смогла засыпать их снегом. Будто внутри валунов бились горячие сердца, не позволявшие им остыть даже в самые лютые морозы.

— Ты ведь знаешь, как дети их называют? — голос поварихи выдернул меня из раздумий.

«Чёртовы пальцы». Все это знали, но не смели произносить вслух, словно это прозвище несло в себе цыганское проклятие. Взгляд тянулся к зияющим дырам в камнях, похожих на отверстия от пальцев, которые увязли в твёрдой породе, пытаясь вырвать из скалы кусок побольше. Сколько раз я проходила мимо молчаливых стражей, рассыпанных по всей территории интерната? Не счесть. И до сих пор не привыкла к той мрачной гордости, которую они источали.

— Не только дети, — осторожно уточнила я.

Снова этот заискивающий тон. Нет бы сказать: «А ты их не так зовёшь, что ли?»

Ира фыркнула.

— Веришь в эти сказки?

— Это не сказки, а легенда.

— Без разницы.

— Сказки оживают, когда их рассказывают. Легендам рассказчик не нужен. Они бессмертны. Сказки чему-то учат или пугают. Легенды нужны, чтобы помнить.

— Ну и философия у тебя, подруга. И о чём же мы должны помнить, смотря на эти уродские камни? Или на тот страшенный дуб, по которому пила плачет? Сказочки для непослушных детей всё это. Чтобы за ворота не выходили, вели себя смирно и кашу мою за обе щеки лопали!

Почему Ира так завелась? Она уже не говорила, а кричала. Размахивала руками, словно отбиваясь от стаи комаров, которым приспичило подышать свежим зимним воздухом, а заодно полакомиться тёплой кровушкой. Повариха отчитывала меня, как ребёнка, который по простоте душевной громко назвал сорокалетнюю женщину бабушкой. Похоже, Ира не могла смириться с глупостью и наивностью маленьких обитателей интерната, чья фантазия безнаказанно заселяла эти места духами.

Мы прошли мимо огромной песочницы, которая сейчас смахивала на заледеневший прудик. Летом ребята проводили здесь большую часть свободного времени. Дети с богатым воображением и золотыми руками строили песчаные замки и лабиринты. Другие лепили пирожки и посыпали их рыжей пылью, добытой в варварских набегах на кирпичную сторожку Петровича. Ребята попроще и без фантазии убивали время за рытьём непримечательных ям. Зимой «волчата» перебирались со своими играми ближе к основному корпусу, и песочница сиротела, становясь похожей на бельмо в глазу мёртвого великана.

Аллея осталась позади, мы остановились на площадке у трёхэтажного здания, построенного (если верить детским байкам) из монастырского красного кирпича на многовековом фундаменте, который (тоже если верить байкам) заложила нечистая сила. Здание смотрело на нас со снисходительностью языческого бога, готового подарить огонь смертным в обмен на поклонение и жертвы. Мраморный лестничный марш, обжатый строгими перилами, мог вознести на второй этаж к парадному входу, отделанному крупными камнями, а мог и низвергнуть вниз — к уродливым корням патлатого дуба. Его необъятный морщинистый ствол выкинул вверх сотни скрюченных пальцев. Они дружно тянулись к небу, будто пытались вырвать из него кусок. В центре дуба было дупло, заколоченное трухлявыми досками. Там Петрович прятал бутылки с самогоном. Рядом с величавым деревом грейдер, рваными движениями разгребавший снежную осаду у лестницы, казался игрушечным.

Здесь мы с Ирой разошлись. Кухня, как и все хозяйственные помещения, располагалась на первом этаже. К его неприметному входу с дверью, обитой дешёвым чёрным дерматином, вела уже вытоптанная тропинка. Похоже, её вытоптал Петрович, чтобы спозаранку перешерстить холодильник в поисках закуски. Проводив Ирину до двери взглядом, я стала осторожно подниматься по скользким ступенькам.

Когда половина пути была пройдена, рёв трактора за моей спиной смолк, уступив место грязным ругательствам его водителя. Я обернулась и увидела, как мужчина, словно шаман, размахивает руками вокруг грейдера, который зацепился гусеницей за выпирающий из-под снега корень дуба. Заметив моё любопытство, тракторист сплюнул и заорал:

— Чё зенки вылупила?! Топай к начальнику, пусть машину мне вызовет! Всё я на сегодня!

Начальника у нас не было. Точнее, он был, но чаще всего — за границей. Фактически руководила интернатом завуч Любовь Константиновна, которую дети звали Скотиновной. Разумеется, только между собой.

Не найдя что ответить, я поспешила наверх.

Нецензурная тирада всё ещё доносилась с улицы, когда холл принял меня в свои тёплые объятия. Ковры, электрические канделябры, деревянные панели, высокие потолки, стены без окон. Мещанское убранство расслабляло, заставляя оставить за дверью все печали и тревоги и почувствовать себя как минимум принцессой.

Королевских кровей во мне не текло, поэтому вместе с приятной истомой я стряхнула с сапог снег и поковыляла в конец коридора к своему кабинету. Мне не терпелось скинуть тяжёлую обувь и переобуться в мягкие тапочки с ортопедической подошвой.

— Припозднились, Ольга Сергеевна! — Завуч встретила меня у лестницы сдержанной улыбкой. — Ирина Геннадьевна снова с собаками возилась?

Я развела руками, опустив глаза в пол. Рядом с завучем я всегда чувствовала себя неловко. Несмотря на то, что мы были ровесницами — обеим чуть за тридцать, — всем своим видом она указывала мне моё место. Её статус руководителя выдавали дорогой парфюм, строгий костюм, здоровые волосы, собранные в тугой пучок, и колючий взгляд. Кроме того, руки Скотиновны, то есть Любови Константиновны, были постоянно чем-то заняты. Сейчас она держала пухлые папки с личными делами воспитанников. Вероятно, тех, что остались на новогодние каникулы в интернате из-за ветрянки. Остальные дети накануне уехали в дом отдыха.

— Там трактор застрял, и водитель просил передать…

— Да, да, — перебила меня завуч, — к обеду, кстати, передавали усиление метели. Боюсь, что поезда могут отменить. Будьте готовы к тому, что придётся ночевать здесь. Ах да! Ещё сегодня привезут новенькую.

— Новенькую? Перед праздниками? Почему к нам?

Детей по реабилитационным центрам распределяли в управлении по делам семьи — одной из многочисленных структур, сотрудники которых работали с девяти утра до пяти вечера и старались не перетруждаться. Так что обычно до нашего интерната дети доезжали только в том случае, если остальные учреждения — в центре города — были переполнены. Перед праздниками такое вряд ли могло случиться.

Завуч поджала губы, давая понять, что её это тоже не радует.

— Это не в моей компетенции. Я знаю только, что девочка долго скиталась по приютам. Родителей не помнит, где жила, не помнит, когда родилась, тоже не помнит. Врачи разводят руками, говорят, что абсолютно здоровый ребёнок. Подозревают, что симулирует потерю памяти. Для чего? Никто не знает. Месяц назад она сбежала из детского дома, вчера её нашли на городской свалке в компании бомжей.

— Ну и отвезли бы обратно в детский дом. Чего сразу к нам?

Завуч поджала губы.

— Там не приняли без медосмотра. А в больнице под Новый год тоже никто не хочет заморачиваться с ребёнком, который месяц жил с бомжами. На вши и кожвен проверили и отправили сюда. Мол, после праздников, когда врачи выйдут, привозите. А сейчас — увольте, никто ответственность брать не будет. Сказали, что это наша работа. Так что принимайте, Ольга Сергеевна. Или надейтесь, что соцслужба не захочет ехать в такую погоду.

Завуч прошла мимо меня, бросив напоследок:

— Позвоните родным, предупредите, что переночуете здесь. Электричество могут вырубить в любую минуту. Лучше всё сделать заранее.

Всё вышло так, как говорила Скотиновна. К обеду метель, очухавшись от ночной гулянки, вновь взялась за своё. Ветер кричал, бился в окна, заметал аллею снегом. Стройные берёзы отвешивали непогоде низкие поклоны, сосны раскачивались на подтанцовке, ворота аплодировали скрипучими створками. И только старый дуб оставался равнодушным к необычному для здешних мест репертуару.

Я отложила томик Агаты Кристи и выглянула в окно, залепленное с той стороны снегом. Бесконечная аллея уходила в ярко-снежную зыбь, выщипывающую глаза. Она заканчивалась слабым огоньком со стороны сторожки, где забаррикадировались Петрович и водитель грейдера. Наверняка они уничтожали гостинцы Ирины, запивая их самогоном.

Я очень надеялась, что соцслужба не рискнёт отправиться с ребёнком в такую погоду чёрт знает куда. Однако блёкло-жёлтые глаза, вспыхнувшие вдалеке меж деревьев, дали понять, что я недооценивала своих коллег из города.

Я уже обулась, когда в кабинет заглянула завуч с постельным бельём в руках.

— Звонил Петрович. Придётся встречать, они дальше не проедут. — Женщина передала мне свою ношу и добавила: — Поезд ожидаемо отменили. Вы позвонили семье?

— Я могла бы уехать с соцслужбой, можно? Я быстро оформлю новенькую, они меня подождут.

Завуч покачала головой:

— Там только одно место, и на него уже заявил права грейдерист.

— Но у меня сестра дома совсем одна. Муж в ночную. — Перспектива впервые остаться в этом мрачном здании на ночь меня совсем не радовала.

— Ольга Сергеевна, ей шестнадцать лет. В её возрасте я уже пахала как папа Карло. Ничего с ней не случится. Идите встречайте.

Не знаю, каким чудом я добралась до сторожки. Снег упрямо забивался в сапоги, ветер щедро отвешивал пощёчины. Пару раз я, теряя равновесие, плюхалась мягким местом прямо в сугробы. Один раз умудрилась упасть вперёд, зачерпнув ртом и втянув носом снежную пудру. Единственное, чего мне хотелось, когда я вывалилась на худо-бедно расчищенную площадку у ворот, — прибить коллег за эту рискованную поездку. Пыл мой стих, стоило увидеть, что происходило у «буханки» — серого уазика. Смуглый парень, родом из ближнего зарубежья, склонился над шерстяным скулящим комком. Рядышком безвольными тенями жались друг к другу две шубы. Та, что была повыше, без устали повторяла горячие оправдания:

–…выскочил прямо под колёса, как нарочно! По такому бурану и не затормозишь сразу. Машину повело. Нам чуть зубы не вышибло.

Виновник аварии и пострадавший в одной морде старательно вылизывал багровые капли на неестественно подвёрнутой передней лапе. Завидев меня, Чарли трогательно похлопал хвостом по снежному покрывалу.

— Господи, как же тебя угораздило-то, балбес?! — Я опустилась перед псом на колени, он тут же ткнулся мордой мне в руки. — А где Честер?

Шубы молчали. Водитель уазика тоже не сразу сообразил, о ком идёт речь.

— Второй сбежал в лес. Испугался, наверное.

В голосе парня не было ни тени раскаяния или, на худой конец, волнения. Будто Чарли был не первым псом, угодившим под колёса его дребезжавшей колымаги. А может, и не «будто». Я тупо уставилась в белёсую пустоту за распахнутыми воротами.

— Он умрёт, — впервые подала голос низкая шуба. Это была девочка лет тринадцати.

— Ну что ты такое говоришь, Анечка! — всплеснула рукавами сотрудница службы опеки. — Он просто сломал лапку. Скоро поправится и снова будет бегать как ни в чём не бывало.

Что за сюсюканья? Так не разговаривают с подростком. По вскинутым редким бровям Ани я поняла, что девочка разделяет моё мнение.

Из сторожки, пошатываясь, в обнимку с клетчатым одеялом вышел Петрович. Понятно, почему он не рассказал Любови Константиновне о Чарли. Деловитая заведующая тут же примчалась бы разбираться, и еле стоящий на ногах сторож в первую очередь попал бы под раздачу.

Когда раненый пёс оказался аккуратно обмотан тёплым одеялом, соцработник поспешила откланяться.

— Она бывает жутковатой, — проговорила женщина, наклонившись ко мне, — но вы не обращайте внимания. Подростки. Сами понимаете. Анюта, до свидания. После каникул увидимся.

— Вряд ли, — попрощалась наша новая воспитанница.

Мы, не дожидаясь, когда машина развернётся и скроется в глубине леса, поползли сквозь снег к зданию.

— Может, я его в сторожке оставлю? Чего с ним тащиться-то? — крикнул через плечо Петрович, который до этого сам вызвался отнести собаку в корпус.

— Да вы же пьяный! Не уследите!

— Чаво?

— Не уследите, говорю!

— А-а-а-а…

— Ага!

В холле нас встретили как героев, сразивших невиданное чудовище. Пятеро любопытных детей — все в зелёную крапинку — свесили любопытные носы с перил.

— Куда же мы его? По правилам, собакам сюда не положено, — покачала головой завуч, когда я всё объяснила. — Он же как пить дать блохастый или заразный. А тут дети.

— Давайте его оставим на ночь! Ну пожа-а-алуйста! — завыла ребятня.

Любовь Константиновна грозно цыкнула:

— Никаких «давайте» и «пожалуйста». Дома с собаками возиться будете. У нас тут не зоопарк. Петрович, ты чего псину сюда-то припёр? У тебя в сторожке шесть таких разложить можно.

— Да я… Как бы это… — забубнил сторож, дыша перегаром в сторону.

— У-у-у-у! — пропела женщина, театрально отгоняя запах водяры от своего лица. — Всё с вами ясно. Раз уж на то пошло, придётся вам, Ольга Сергеевна, приютить у себя этого кавалера.

Шушуканье на лестнице переросло в смешки.

— Надеюсь, вы не Михаила Петровича имеете в виду? — холодно поинтересовалась я, взглянув на расплывшегося в ухмылке сторожа.

— Я тоже на это надеюсь, — вздохнула заведующая. В её бюрократическом сознании мужчины приравнивались к собакам. А кобелям, согласно всё тем же правилам, в интернате было не место.