Жизнь со вкусом Moёt

Марта Кауц, 2019

Ее любимая поза – женщина сзади. Москва, наши дни. Город тщеславия и пороков, хищных женщин и состоятельных мужчин. Красивая жизнь совсем рядом, только протяни руку. Погрязшая в серых буднях Венера, няня из детского сада, мечтает о новой, лучшей жизни. Она знакомится с эскортницей Оксаной, которая уверена, что любовь – это сказка для бедных и нужно самой диктовать мужчинам правила игры. Хотите получить рецепт сладкой жизни? Тогда будьте готовы обнаружить, что на вашей кухне к батарее прикован личный раб.Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Утром я встала как обычно в 5:30. Оксана сопела в подушку, а я уныло поплелась на кухню ставить чайник. Хотелось спать и немножечко умереть.

Утро было хмурым, но без дождя. И на том спасибо, как говорится. Необъятные лужи на асфальте ничем не отличались от Венеции. Вот только вместо запаха свежей выпечки несло шаурмой из ближайшего ларька, а вместо церковных благовоний — помойкой. Это бомж, подъехавший к мусорным бакам на белом самокате, копошился в пакетах. Вот даже у клошара есть средство передвижения, а у меня только проездной на месяц. Разве это справедливо? Где моя гондола?

Маршрутка подъехала почти сразу. Проводив взглядом своего «принца на белом коне», я вновь наткнулась на табличку «Ключ от аппарели». Вот приеду в садик и сразу загуглю.

В вагон метро набилась уйма народа. Жуткий запах страданий с верхними нотками вчерашнего перегара разъедал всё живое. С трудом выбравшись из подземного ада, я столкнулась с дальнейшими трудностями. На остановке была куча людей, а транспорта не было.

— Извините, — обратилась я к курящему в сторонке мужчине, — а что, дорогу перекрыли?

— Так и не первый раз уже, — отозвался тот и сплюнул на асфальт. — Из-за этого пиздюка все теперь на работу должны опаздывать.

— Да тут школа спортивная рядом, — пояснила женщина в цветастом платье. — Туда сына какого-то депутата с кортежем возят. И пока он едет, дорогу перекрывают.

— Не для того мой дед в сорок пятом воевал… — продолжил курильщик.

Толпа загалдела. Каждый считал своим долгом высказаться по поводу происходящего. А я ещё раз убедилась, что общественное мнение — это мнение тех, кого не спрашивают.

В садике всё шло своим чередом. Я целый день занималась глажкой, изредка отвлекаясь на смену памперсов моих подопечных. Запах свежевыстиранного белья поднимал настроение и переносил меня на Альпийские луга. Казённого кондиционера я не жалела. Во мне предательски зарождалось желание завернуться в пододеяльник. Желание я подавила, но на пару мгновений всё-таки зарылась носом в наволочки. Какие же они свеженькие! Утюжок был современным и лёгким, поэтому физически глажка была несложным процессом, а вот внутренний голос, который змейкой проскальзывал в мозг, значительно усложнял работу.

— А что дальше?

Это был тот вопрос, который я обычно старалась себе не задавать. Напротив меня сидел мой двойник, который вопросительно смотрел на меня.

— Венера, ты и дальше хочешь гладить эти простыни?

— Опять ты! Давай не умничай мне тут.

— До пенсии будешь бегать с памперсами? Хотя какая пенсия? Ты даже официально не устроена.

— Замолчи, пожалуйста. Дай мне догладить бельё без самокопаний.

— А как же семья? У каждой женщины должна быть семья.

— Сдалась мне эта семья! Вон у Марины вечная история: то сходятся, то расходятся. Упаси господь от такого.

— А дети? Ты должна состояться как мать. Твои яйцеклетки уже дряхлеют. Часики-то тикают.

— Ничего уже там не тикает, я вытащила батарейки из своих биологических часов и вставила их в вибратор.

— Твой сарказм — всего лишь маска. Мы оба это знаем. Ты хочешь, чтобы тебя любили.

— Я хочу, чтобы ты заткнулся.

— Ты ведь никому не нужна. Личной жизни нет, друзей нет, карьеры нет. В детской психологии разбираешься, как восьмидесятилетняя бабка в криптовалюте. Ты неудачница.

Я с силой встряхнула простынь. Голос любил давить на больное. Ему доставляло особое садистское удовольствие расковыривать все мои раны. Иногда я могла держать его под контролем, но бывали моменты, когда он брал бразды правления в свои руки.

— Ты никчёмыш, — продолжил голос. — Мать тебя ненавидит, брат презирает, любимый мужчина от тебя отказался…

— Венера, — раздался голос охранника. — Иди, я продукты привез.

Я с облегчением выключила утюг и побежала в столовую.

После ужина я переодевала новенького.

— Мама, а воспитательница сегодня сказала очень нехорошее слово, — заявил Артур.

Марина Павловна побледнела, а мама Артура заметно напряглась.

— Да? И что же она сказала?

И я, и Марина стали судорожно прокручивать в мыслях весь сегодняшний день. Где же мы успели накосячить?

— Я не могу такое повторять. Это очень плохо слово.

— Но маме ведь ты можешь сказать? Обещаю, что не буду ругать.

— Точно не будешь? — переспросил Артур.

— Тебя — нет, — ответила она таким тоном, что мы поняли, кто именно сейчас отхватит знатных люлей.

— Я на ушко скажу.

Мама наклонилась, малой ей что-то шепнул. Лицо мамы стало пунцовым.

— Что, прямо так и сказала?

— Ага, — кивнул Артур.

— Так, подождите, — затараторила Марина. — Мальчик что-то придумывает.

— Вы хотите сказать, что мой сын врёт? — пошла в контратаку мамаша. — Да я вам такую рекламу устрою! Персонал нерусский, педагоги матерятся!

Я понимала, что ситуация выходит из-под контроля.

— Артур, какое слово сказала Марина Павловна?

— Не заставляйте моего сына повторять за вами гадости!

— Ты сказала «сука», — радостно сообщил Артур, глядя на Марину. Получив индульгенцию от матери, малой решил пользоваться ею по полной.

— Это, по-вашему, нормально? Я сделаю так, чтоб вас уволили и нигде, даже в самом захудалом уголке Российской Федерации не приняли на работу даже поломойкой. Вас нельзя подпускать к детям!

— Артур, а когда Марина Павловна это сказала? — пыталась я всё-таки разобраться.

— В столовой за ужином.

— Артур, я вот тоже была с вами за ужином и не помню, чтоб Марина Павловна такое говорила. В какой именно момент она это сказала?

— Она сказала, чтоб мы пили, сука, компот!

Мне показалось, я начала понимать, в чём дело.

— Артур, а из чего был сегодняшний компот?

— Из фруктов.

— Не просто из фруктов, а из сухофруктов. Артур, Марина Павловна сказала, чтоб вы пили компот из сухофруктов, так?

— Ну да, — подтвердил малой. — Мама, видишь, няня тоже ругается.

Домой я спешила как никогда. Мне хотелось увидеть Оксану. Осознание этого удивило меня и немного испугало. Подруг у меня особо не было. Когда все девочки играли в Барби, я таскалась с младшим братом. Из-за этого довеска никто не хотел со мной дружить. Поэтому я привыкла быть одна.

Купив в магазине шоколадку, я поспешила домой. Блин, а вдруг она не ест шоколад? Я даже не додумалась вчера спросить.

Комната встретила меня кладбищенской тишиной. Лишь старые советские часы тихонько кряхтели у окна. Я расстроилась, что Оксаны нет дома. А потом разозлилась на себя из-за того, что расстроилась.

— А, это ты, — разочаровано протянул герой-любовник, заглянув к нам в комнату.

Я заварила себе чаю, без энтузиазма поела шоколадку и отправилась спать.

Диван скрипел и пытался сделать мне вскрытие ржавыми пружинами. Уснуть не получалось. В голову снова стал лезть Тихон. Ну вот зачем я мучаю себя? Зачем вспоминаю это снова и снова?

Мы познакомились весной. «Кошачье имя», — фыркала мама. Она явно была недовольна. Совсем не таким она представляла будущего зятя. А я поняла, что пропала. Он был старше меня на десять лет, но всё сразу стало каким-то правильным. Я нашла своё место в этом мире, свой дом, свою вселенную. Все мои увлечения до него, были ошибкой. Если б я знала, что встречу Тихона, то никому не позволила бы прикоснуться к себе.

У него была квартира в городе, но жить Тихон любил на природе. Это был маленький домик за городом, утопающий в зелени. Солнечная веранда, крохотная кухонька и удивительная мастерская. Там он писал свои работы. Это место стало нашим гнёздышком счастья. Над деревянной верандой склонялись тяжёлые ветви сирени. Одурманивающий запах пропитал всё вокруг. Из цветов волнительно торчали шершневые жопки. Это был отдельный мир. Мир, где были лишь мы вдвоём. Я просыпалась с улыбкой, нежась в лучах утреннего солнца. Помню восхитительный вкус парного молока, принесённого соседкой бабой Клавой. Запах красок и олифы. И утренний свет. Тихон гнался за ним, пытался поймать и запечатлеть на холсте. Но свет ускользал от него. Тихон злился, грозился сжечь все работы и уйти в монастырь послушником. Я смеялась, собирала разбросанные в порыве гнева краски и кисти, обнимала его, вдыхала его запах и говорила, что уйду в монастырь вместе с ним. И я бы ушла. Я пошла бы за ним куда угодно.

Тихон любил цитировать одну из героинь чеховской «Чайки»: «Кто испытал наслаждение творчества, для того уже всех других наслаждений не существует». Но я так мечтала быть ему нужной.

Его картины были прекрасны. Но люди не хотели видеть прекрасное. Они хотели свои портреты. Тихон презирал деньги, но был вынужден рисовать на заказ.

Его бывшая жена не верила в него. Она ушла к мужчине, который купил ей тачку и свозил на Бали. Я не понимала, как можно променять ЕГО на деньги. А он любил её до безумия. Иногда я ощущала себя лишь блёклым призраком Марты. Тихон хранил её портрет наверху. Картина была завешана старой простынёй. Но ревность просто отравляла меня, когда я вспоминала о том, что у него кто-то был до меня. Тихон больше не хотел семью, не хотел детей. Но он позволял себя любить. И это было самое главное. Я верила, что своей любовью и верностью смогу изменить это. Надо только подождать. Но даже в самые счастливые моменты меня охватывало это щемящее чувство отчаяния. Словно расставание было неизбежным. Я понимала, как хрупок этот мир и, по-моему, даже не дышала, чтоб не разрушить его.

Он был нежным любовником и интересным собеседником. Мы часто лежали в постели голые и говорили обо всём на свете. Иногда он брал гитару и играл. Тогда я прижималась к его спине, клала голову ему на плечо и тихонько подпевала. Я была счастлива.

Одна дамочка из местной элиты, посмотрев работы Тихона, пришла в восторг. Александра Анатольевна владела молокозаводом и хотела потешить своё самолюбие портретом в позолоченной раме. Тихон презирал её взгляды на жизнь, но согласился на заказ. Мы в шутку называли её АА.

— Как женщина может управлять бизнесом? — возмущался Тихон. — Это смешно. Это против всех законов природы. Посмотри, что лучше: берлинская лазурь или ультрамарин?

— Я бы взяла антрацит.

— А не слишком темно будет? — прищурился Тихон, покусывая кончик кисти.

— Тогда опал, — предложила я.

— Опал можно, — согласился он. — А здесь тогда немного нефритового, и будет неплохо.

А потом что-то изменилось. Тихон молчал. Я просила его поговорить со мной, но он был каким-то отстранённым. Его холодность сводила меня с ума и разрывала душу на части. Я больше не выдерживала.

— Тихон, в чём дело? Я вижу, что-то происходит. Ты просто убиваешь меня!

И тогда я узнала всю правду.

— Я не знаю, что сказать тебе, Венера, — вздохнул он, глядя куда-то вдаль. — Я выпил, и мы увлеклись. Она беременна и просит переехать к ней. Ей уже под сорок. Аборт делать поздно. Для неё это последний шанс стать матерью. Пойми, я обязан. Я не люблю её. Ты знаешь, она так душит меня, я просто пазл, дополняющий её жизнь. Я не вещь, я не аксессуар, я не собачка в сумочке. Но я должен так поступить.

Я помню только гул в голове. Мой мир рухнул. Это был конец.

— Что мне делать? — шёпотом спросила я. Меня словно положили в гроб живой и принялись отпевать.

— Живи дальше, — ответил Тихон, потрепав меня по плечу.

— Как? — искренне не понимала я.

— Ты всегда будешь в моём сердце, — приобнял меня Тихон. — Но мы не можем быть вместе.

— Почему?

— Не усложняй.

— Как я могу не усложнять? Ты — моя жизнь! Ты — всё!

Я видела, что этот разговор его утомил.

— Ты же видишь, в какой я ситуации, не терзай меня, — с укором сказал он. — Это новый виток, наши пути расходятся. Может быть, они когда-нибудь ещё сойдутся, но сейчас мы вынуждены быть сильными.

— Я не хочу быть сильной, — закричала я. — Я хочу быть с тобой!

Мне нужно было докричаться до Тихона, которого я любила. Передо мной сидел абсолютно чужой человек. Я накинулась на него с кулаками.

— Тише! Тише, девочка! — схватил меня за руки Тихон и крепко к себе прижал.

Почему он не слышал? Почему он не понимал, что я умру без него?

— Не отказывайся от меня! Не бросай!

У меня была истерика. Словно утопающий я хваталась за любую возможность выжить. Но Тихон ушёл.

Сначала я пыталась найти ему оправдание. Поверить в то, что он стал жертвой обстоятельств. Потом я хотела убить эту молочную королеву и вдвоём с Тихоном воспитать их ребенка. Я была готова на всё! Я забыла про гордость, про здравый смысл. Мне просто нужен был он. Я принадлежала ему полностью, а теперь чувствовала себя ненужным щенком, выброшенным на улицу в дождь. Я не понимала, что сделала не так. За что меня наказывают? И я не понимала, как Тихон может жить без меня, если я без него жить просто не умела. Я перестала есть и всё время плакала. Моё сердце словно вырывали из груди по кусочкам.

Наконец ключ в замке повернулся, хлопнула входная дверь, из коридора донеслись крадущиеся шаги. Свет Оксана, видимо, решила не включать. Потом раздался грохот и приглушённые маты.

Я тихонько засмеялась. Дверь в комнату приоткрылась.

— Ты спишь? — шёпотом спросила Оксана.

— Нет, заходи.

Щёлкнул выключатель, и я ослепла.

— Да твою ж мать, — возмутилась я и попыталась прикрыть глаза от резкого света руками.

— Не ной! — отмахнулась Оксана, скидывая туфли посреди комнаты. — Я с таким классным мужиком познакомилась. Владеет тремя автосалонами. Расстегни мне платье.

Я приподнялась, чуть подёргала заевшую молнию, и платье упало на пол.

— Весьма исчерпывающая информация, — съязвила я. — А сколько лет, как выглядит, чем увлекается? Или это всё не важно?

Оксана, которая расхаживала по комнате в умопомрачительном кружевном белье, фыркнула:

— Да срать мне, сколько ему лет. Чем старше, тем лучше. Быстрей помрёт.

— Какая ты циничная!

— Я не циничная, а здравомыслящая. И какая разница, как мужик выглядит? Мужик не должен нравиться. Главное, чтоб ты ему нравилась. А насчёт увлечений… Слушай, ты сигареты мои не видела? А, вот же они. Увлекаться он должен одним. Мной!

— А как же любовь?

— О мать! — засмеялась Оксана. — Всё плохо с тобой, как я погляжу. Ты это, кашку в садике есть переставай. По ходу, вам там подсыпают что-то. Любовь — это для бедных. Сказка такая, чтоб секс на халяву получить. Мужики используют нас. Истощают. Забирают нашу молодость, энергию, красоту. А потом выбрасывают, как высохший лимон. Любовь придумали, чтобы подешевле нас купить. А продаёмся мы все, — уверенно заявила Оксана, выдыхая облако дыма.

— Ну не все же замуж за богатых хотят, — возразила я. — Не все гонятся за деньгами.

— Так продаются и не только за деньги. Многие готовы довольствоваться крохами. Бабы специально выбирают себе плохеньких мужичков. Красивого и успешного точно уведут. А этот корявенький, плешивенький, ручки из жопы, зато есть шанс, что никуда не денется. Но и на таких есть спрос. Ведь это зыбкая иллюзия благополучия. Верят бабы, что они кому-то нужны, что о них заботятся. Ага, дармовая прислуга, которую терпят, пока не подвернётся вариант получше. Короче, забей ты на свою любовь и продавай себя как можно дороже. Давай спать.

— Ты просто никогда не влюблялась, — решила я для себя.

— Отнюдь, — возразила Оксана, поудобней укутываясь в одеяло. — Меня эта кара тоже не миновала. Это был мой первый парень. Мучилась, страдала, а потом как отрезало. Знаешь, что он мне что сказал? «Ты слишком красивая. На таких не женятся. Красивые — гулящие. Я собираюсь Лерке Кузнецовой предложение сделать. Она, конечно, невзрачная, зато готовит отлично и нервы не треплет. Так меня боится потерять, что и в сауну с пацанами отпускает, и подарков не требует. Я ей сковородку на 14 февраля подарил — она и рада. Короче, готова ноги мыть, воду пить. Ну ты не переживай, мы с тобой отношения прекращать не будем. Сиськи-то у тебя покруче будут».

Я зарылась в одеяло поглубже. Оказывается, и сиськи — не гарантия счастья.