Мэвр

Марк Полещук

Мир на границе двух измерений. Две жизни, противоречащие всем правилам.Два непохожих героя оказываются связанными судьбой. Юдей Морав, бывший археолог и ныне преподаватель, вынужденная жить с тяжелой тайной. Хэш Оумер, пришелец из иного измерения, лишенный своей родной культуры и народа.Невероятное приключение столкнёт чужеродную биологию с силой человеческого разума, и заставит героев шагнуть сквозь портал в свои собственные души, чтобы найти ответы на вопросы, которые им задал мир.

ГЛАВА 7

Три дня Юдей проводит в смутном ощущении, что её обманули. И крупно. Ей уже приходилось бывать жертвой мошенников, и тогда чувство было похожим.

«Почему я согласилась?» — вновь и вновь спрашивает себя Юдей, но стоит ей наткнуться на ответ, женщина тут же бежит от него, не желая признавать часть своей натуры. В конце концов, кто она такая? Всего лишь человек.

«Уже нет, — грустно думает Юдей. — Хотела быть не такой, как все? Получай».

Основное занятие пациентки — наблюдение за тем, как медсёстры меняют повязку на её руке дважды в день. Бинты присыхают намертво, несмотря на густой слой лиловой мази, которая неимоверно жжёт и заставляет Юдей поскуливать от боли. Когда медсестра выходит из палаты, Морав сворачивается клубком, свешивает руку с кровати и старается не тревожить её. Несколько раз Юдей думает о том, чтобы отрезать руку. Или отрубить. Ей снятся сны: в первый раз конечность отсекают топором, во второй — большим кухонным ножом. Просыпаясь, она ненароком трясёт или шевелит перевязанной рукой, и та вспыхивает новым приступом боли.

На третий день Юдей даже привыкает и перестаёт обращать внимание на жжение. Куда сильнее её донимает одиночество. Хэш Оумер так и не появляется, доктора на ежедневном осмотре что-то бормочут под нос, а если и говорят с ней, то отделываются общими фразами. Заходит Мадан Наки, но его женщина не выносит. Он кажется Юдей ненадёжным, в чём-то даже опасным: много слов, много мелких движений. Она устаёт от директора в первые пять минут, а он остаётся ещё на полчаса, чтобы «не дать гостье заскучать».

«Я пленница, а не гостья», — думает Юдей, но продолжает улыбаться и делать вид, что слушает Мадана. В бесконечном словесном потоке она часто слышит незнакомые термины и слова, явно относящиеся к СЛИМу, но не просит их пояснить, потому что до последнего отказывается верить, что её «да», сказанное под давлением и в состоянии крайнего изнеможения, окончательное.

«Я ещё смогу отказаться», — думает она и представляет, как вернётся домой, бросит пальто на крючок, сядет на кухне. Кашива, как обычно, будет помешивать что-нибудь ароматное в кастрюльке и попросит её рассказать о том, как прошёл день. За тихой беседой и ужином Хагвул незаметно и мягко укроет ночь, и, засыпая, Юдей подумает: «А не так всё и плохо».

«Вот только теперь мне придётся объяснять, где я пропадала целый месяц».

Четвёртый день обещал стать точно таким же, как и три предыдущих. Проснувшись, Юдей садится в кровати и упирается взглядом в дверь. Скоро придёт медсестра: принесёт завтрак и в очередной раз сменит повязку. Ночью Юдей снился какой-то сон, но она его не запомнила. Лишь обрывки: она и Хэш стоят над обрывом, а внизу бушует чёрный океан.

«Только ты сможешь его поймать», — говорит Хэш. Гигант одет во всё чёрное и сливается с обступившим их мраком, но его выдают глаза. Две ярко-жёлтых идеально круглых монеты. Они светятся и разгоняют тьму, но Юдей точно знает, что дальше ей придётся пойти одной.

«Ну и чертовщина».

Хочется лезть на стену от скуки.

Она слышит скрип задолго до того, как входит медсестра. Обострившийся слух — проблема для Юдей, она и до этого спала чутко, а теперь замечает каждый шорох. На адаптацию ушло два дня. Она подозревает, что трансформация затронула не только слух и кожу, но никто не торопится ей ничего объяснять, потому она изучает своё новое тело по мере необходимости.

— Доброго утра, — говорит медсестра. Юдей выдавливает улыбку и машет в ответ. Взгляд скользит по столику: тарелка с пресной молочной кашей, ложка, кувшин с водой, стакан, металлический поднос с ножницами. Банки с лиловой мазью нет. Пациентка хмурится, а медсестра, продолжая улыбаться, снимает поднос с тележки и кладёт его на кровать.

— Давайте сюда руку.

— Что вы…

— Давайте, не бойтесь.

Повязку снимают. Кожа выделяется светлым пятном, но сестра заверяет, что вскоре цвет придёт в норму. Юдей ожидала увидеть чудовищный рубец, но на руке вообще не осталось следов нападения кизерима.

— Я…

— Поначалу сбивает с толку, но дайте себе время привыкнуть. Кстати, вас сегодня выписывают. Ждём директора.

Юдей резко поднимает голову и смотрит на медсестру. Сплошное радушие, ни тени издёвки.

«Выписка?»

Возможность покинуть клетку, конечно, маячила на горизонте, но подсознательно женщина не верила, что сможет выбраться на волю. И свобода, так просто скользящая ей в руки, ошеломила Юдей.

«Не на волю…» — поправляет она себя, но надежда с радостью уже зашипела пузырьками под кожей. Доктор появляется где-то через час вместе с Маданом Наки, и Юдей тут же понимает, что мечты о Хагвуле, знакомой кухне и Кашиве останутся мечтами.

— Что ж, похоже, вы готовы покинуть сей приют! — говорит директор, широко улыбаясь. — Ваша комната готова. Сегодня вы ещё отдохнёте, познакомитесь со СЛИМом, а завтра начнём обучение. Ну что, скажем госпиталю «пока-пока»?

Он обводит руками комнату и усмехается будто бы беззлобной шутке, но Юдей ощущает знакомый укол раздражения, а сразу за ним — страх перед этим милым человечком.

«Чудовище», — настаивает внутренний голос.

>>>

Прогулка до комнаты становится и посвящением. Юдей запоминает немногое. В основном тусклый свет и целых два контрольно-пропускных пункта. Все, кого они встречают по дороге — солдаты в чёрной форме с диковинными ружьями наперевес. Строгие взгляды и казённая усталость, приобретённая будто одновременно со вступлением в должность, заставляют ёжиться и ждать подвоха. Юдей постоянно отводит глаза.

«Беженец на птичьих правах», — думает она, пока Мадан показывает документы. Директор не теряет жизнерадостности, старается втянуть проверяющего в какой-то бессмысленный разговор. Безрезультатно.

— Реза Ипор, их начальник, — говорит Мадан, стоит им пройти сквозь вторую толстую дверь и выйти на широкую лестницу, — строго относится к протоколу и требует того же от всех своих сотрудников. Они хорошие ребята, так что бояться не стоит. Просто работа… понимаете, они пытаются обеспечить секретность, а с каждым годом…

Юдей кивает так, будто понимает. Они поднимаются наверх на два этажа. Физическая нагрузка действует на женщину ободряюще: ноги заполняются бурлящей энергией. Неожиданный эффект. В пору спрашивать у директора, есть ли в СЛИМе спортивный зал. Но тут он распахивает очередные двойные двери.

«Кампус», как его назвал Мадан, не охраняется, хотя, прежде чем попасть в основной коридор, они пересекают предбанник, где вполне может уместиться контрольный пункт.

— У нас тут что-то вроде гостиницы, — поясняет директор, галантно придерживая дверь. Юдей проходит внутрь.

Коридор кампуса в действительности обставлен как отель средней руки. Она может поклясться, что останавливалась точно в таких же пристанищах по пути на археологические площадки Великой Восточной империи. Тот же толстый однотонный ковёр на полу, деревянные панели, полусферы плафонов, приплюснутые к потолку.

— Почему везде такой тусклый свет? — спрашивает Юдей.

— Заметили? — притворно удивляется Мадан. — Да, кое-какие проблемы налицо, но мы работаем над их решением.

— Университет производит весь далак в Хаоламе. Не можете позволить себе лишний генератор на этаж?

— Поверьте, Юдей, над этим вопросом бьются наши лучшие инженеры. Вопрос решается. Пойдёмте.

Она думает, что её поселят в комнате подальше от входа, но директор останавливается у двери с цифрой пять и достаёт из кармана изящный ключ.

— Прошу!

Комната небольшая, меньше палаты, но не в пример уютнее. Мебель, определяя назначение пространства, наделяет его смыслом, а значит — простором. Юдей нравится намечать будущий быт: небольшой закуток слева от двери подойдёт для переодевания, справа, там, где стол и книжный шкаф — для работы, а у противоположной стены удобная на вид кровать. Простые, но сделанные на совесть предметы. Пол, холодный и твёрдый, без каких-либо швов, намекает на цельный камень.

— Вещи мы подбирали на свой вкус, — говорит Мадан, открывая шкаф. — В будущем у вас будет возможность забрать кое-что из квартиры. Вашу подругу мы уведомили, для неё вы работаете над секретным археологическим проектом и временно вынуждены проживать на территории Университета.

— А что потом?

— Потом, как правило, люди забывают своих друзей. Жизнь идёт своим чередом, закручивает в стремительный круговорот: повышение, предложение от любимого, свадьба, обустройство дома, дети… Как славно, что вам не доведётся познать этот хаос.

Юдей пристально вглядывается в лицо директора, но в его глазах ни капли иронии.

Шкаф заполнен наполовину. В основном блузы и штаны, навроде тех, что подошли бы фехтовальщикам или любителям лесной охоты, да пара свитеров. Юдей уже забыла, каково это — носить что-нибудь, кроме больничной сорочки. Сбоку притаился длинный плащ, тяжёлый даже на вид, с широким поясом и глубоким капюшоном. Из обуви — две пары ботинок на толстой подошве и домашние тапочки.

— Бельё в тумбочке, — поясняет Мадан. — Дверь напротив кровати — ванная. Горячую воду дают с шести до восьми по утрам и с восьми до десяти по вечерам, но сегодня я попросил сделать для вас исключение. Там должно быть всё необходимое. Вам хватит двадцати минут на сборы?

— Вполне.

Директор кивает и занимает кресло в «гардеробном» углу. Женщина в недоумении смотрит на него, но он замирает, словно истукан, и не замечает взгляда свежеиспечённой хозяйки комнаты. Юдей кашляет.

— Да, простите? — спрашивает Мадан, отрывая взгляд от набалдашника трости.

— Не могли бы вы выйти?

Несколько секунд директор безо всякого выражения изучает её лицо, потом хлопает себя по лбу, виновато улыбается и выскальзывает за дверь. Оставшись одна, женщина медленно опускается на кровать и осматривает комнату.

«Похоже на Академию», — думает она, и сердце сжимается, но не от воспоминаний, а от горечи. Теперь Академия гэвэрэт Тохар для девушек кажется чем-то таким далёким, что до него вовек не добраться даже с помощью воспоминаний. А ведь она стоит на одной улице с Университетом.

«Я здесь, — думает Юдей, сбрасывая халат, выданный в госпитале, — и никуда мне отсюда не деться».

Она решает, что обязательно поговорит с Маданом после душа. Выйдет в коридор и скажет ему, что произошла трагическая ошибка, что она не может быть никаким охотником на чудовищ, что её место за кафедрой, там, в другом мире.

«А как же новый рубеж?» — неожиданно подаёт голос тщеславие.

— Как-нибудь переживу, — говорит Юдей и ёжится, замечая, как глухо звучит голос.

«А чудовища?»

Она и думать об этом забыла. Теперь кизеримы будут охотиться на неё, если верить Мадану, всегда. Твари вроде того паука, а может быть и того хуже, устремятся именно к ней из-за какой-то там дряни в её крови. Этот аргумент крыть нечем. Разве что жалеть себя?

Горячая вода и мыло справляются с частью невзгод. Больничные запахи уходят вместе с пеной, их сменяют ароматы незнакомых Юдей цветов: свежих и остро-мятных. Слегка побаливает ребро слева, и после беглого осмотра женщина обнаруживает тени синяков. Напоминают отпечатки вытертых пятен на деревянном столе. Причёсываясь, Юдей нащупывает шрам от «поцелуя» кизерима. Волосы легко его скрывают, но теперь причёску так просто не поменять.

Время она не засекает, но ей кажется, что нет ничего плохого в том, чтобы заставить директора немного подождать. Выйдя из ванной, Юдей не торопясь перебирает одежду, выбирает тёмно-серую блузу и чёрные штаны, одевается и смотрит в зеркало.

Блуза отчасти скрывает худобу. Но вот лицо превратилось в маску, туго обтянутую кожей: резко выделяются острые скулы, нос, подбородок.

Внешний вид не столько поражает, сколько выпячивает произошедшие в ней и с ней перемены. Из зазеркалья на Юдей смотрит другая женщина, чужачка, обманом прильнувшая к зеркалу с той стороны.

«Я тебя не боюсь», — думает женщина и усмехается. Улыбка походит на оскал. В животе урчит. До этой секунды Юдей не понимала, насколько голодна.

— Я хочу есть, — громко, чтобы услышали с той стороны, говорит она, направляясь к двери. Конверт подворачивается под ногу, она наступает на него и оставляет отпечаток подошвы на кремовой бумаге.

«Юдей» — размашистая подпись. Внутри тёмно-синяя книжица со скрещенными треугольниками на обложке и записка.

«Юдей, буду ждать вас в кафетерии. Он этажом ниже. Обязательно возьмите документы. Ваш Мадан».

Тот же почерк, что и на конверте. Будто бы писал ребёнок-эстет. Юдей раскрывает книжицу.

«Удостоверение», — читает она. Теперь всё официально? Разве она не собирается переговорить с Маданом и заново обсудить вопрос своего будущего? Всегда можно рискнуть и уехать на Острова. Мало ли, что он говорит. Психологический портрет… Какого чёрта? У неё есть право решать, и она точно не хочет охотиться на чудовищ, это не её работа. Разве к этому она шла? Этого хотела?

«Фюрестер первого класса», — значится в графе должность. О том, что среди охотников есть какие-то классы, она не знала. Никто ей об этом не рассказал. Пока что.

«И не скажет, — думает Юдей, опуская книжицу в карман штанов и открывая дверь. — Сейчас со всем разберёмся».

Коридор пуст. Конечно, ведь директор ждёт новую сотрудницу в кафетерии. Логичней всего пойти к лестнице, но её тянет в глубину кампуса. Метров через пятьдесят коридор обрывается двухсторонней развилкой и манит потенциальными возможностями. Юдей замирает на перепутье. Ряды однотипных дверей уходят в обе стороны, но только левый коридор заканчивается большим окном. Рама то и дело вспыхивает белыми огнями, и женщина, не думая ни секунды, бросается к свету.

«Мотылёк», — улыбается случайной мысли Юдей. Она надеется увидеть за стеклом кусочек неба, затянутого тучами, туманный Хагвул, свою старую жизнь, к которой ещё можно вернуться, несмотря ни на что.

«Фейерверки? Какой-то праздник?» — лихорадочно размышляет она, но в голову ничего не приходит, так что происхождение огней остаётся загадкой.

В первые секунды она принимает черноту каменного свода за небо и радуется, словно ребёнок, получивший в подарок бесполезный воздушный шарик. Юдей жадно всматривается в него, пока яркая белая вспышка не выхватывает из темноты чудовищное устройство. Металл, толстые кабели, сплетение труб. Мешанина, в которой угадываются знакомые очертания, возведённые в совершенно невообразимый масштаб.

«Генератор?»

Генераторы электрического тока появились в Хагвуле пятнадцать лет назад, когда Университет внезапно представил их городу и предложил канцлеру установить по одному в каждый дом. Массивная стройка, прокладка кабелей и проводки шла целых два года, но теперь электрический свет заливает большую часть улиц и зданий Вольного города. Потекли заказы от обеих империй и с Островов, но Университет отказывал им и продолжает до сих пор. Проблема в топливе. «Далак», как его назвали, производит только Университет и то в ограниченном количестве. Юдей не знает, в чём там сложности, но подозревает ректора в спекуляции.

— Заблудились? — раздаётся совсем рядом, и женщина, вздрагивая, оборачивается.

Хэш стоит посреди коридора, возвышаясь над ней на добрых две головы. Кажется, он не узнаёт её. По крайней мере, несколько первых секунд.

— Я…

Взгляд гиганта холодеет.

— Мадан ждёт меня в кафетерии, но я не…

Хэш кивает, закрывает дверь. Пока Юдей раздумывает, пойти с ним или подождать, он исчезает за поворотом. Она закусывает губу и быстрым шагом следует за нечаянным проводником

>>>

Хэш молчит. Он не говорит, а порой, кажется, даже не дышит. Его массивное тело производит на удивление мало звуков, из-за чего Юдей чувствует себя источником всех шорохов, стуков, бульканий и всего прочего, что настигает её уши по дороге. Смятение, охватившее женщину, сродни тому, которое испытываешь, слишком поздно осознав ошибку. Она пытается оправдаться. «Разве я не была больна?». «Мне было плохо!». Не настолько, чтобы грубить. Легко сбросить всё на бестактность: это же надо заявить человеку, что его жизнь более ему не принадлежит. Сочувствие могло бы смягчить удар.

«А разве его не было?» — спрашивает себя Юдей и не находится с ответом. Она плохо помнит разговор, память сохранила лишь ощущение всепроникающего ужаса, когда прозвучавшее «вы больше не человек» раскрыло перед ней глубокую впадину безысходности, мгновенно заполнившуюся гневом.

— Хэш! — кричит Юдей, увидев, что он уже у дверей на лестницу. Охотник останавливается. Тяжело понять, что он испытывает — монолитная фигура непроницаема. Юдей ускоряет шаг. Хэш оборачивается, и женщина натыкается на взгляд, похожий на скалу, о которую разбиваются волны.

— П… п… простите. Я… мне не стоило тогда… говорить… Мне жаль. Я вас обидела. У меня не было никакого права называть вас монстром, тем более, что я теперь, — она поднимает руку, показывает кисть, — куда больше похожа на чудовище, чем вы. Простите.

Его лицо остаётся бесстрастным, но меняется взгляд. Едва-едва, будто плотно закрытую дверь прорезает лучик света, пробившийся сквозь узкую щёлку. Он ничего не говорит, просто смотрит на неё. Спустя, как кажется Юдей, целую вечность, Хэш склоняет голову в кивке, слишком долгом, чтобы быть простой формальностью. Ещё не прощение, но возможность его получить.

— Проводите меня? Я ещё не вполне освоилась.

Очередной кивок.

Юдей осмеливается подойти ближе. Только сейчас она замечает, что раньше сделать это ей не давал барьер, возведённый не чувствами вины и стыда, а чем-то извне. Он был невидим, даже не ясен, но исподволь давил на больное место, слабую точку в психике, отчего фигура в плаще казалась опасной и недосягаемой. Как часто происходит с подобными чувствами, лучше всего оно описывалось через то, чем оно точно не являлось, а его наличие стало очевидно только тогда, когда оно пропало. Юдей настороженно смотрит на Хэша, но он такой же, каким она запомнила его. Разве что глаза блестят чуть ярче, но это, похоже, вина освещения.

— Главная лестница, — говорит Хэш, открывая двери и пропуская Юдей вперёд. — Она связывает все отсеки, кроме кхалона и арсенала.

— Кхалона?

— Окна. В мэвр. Портал. Дверь в другой мир. Мы уже говорили об этом. Память…

— Всё в порядке. Просто… слишком много информации. Так значит, в мэвр можно попасть?

— Да. В него можно попасть, его можно и изучать. Этим занимаются тцоланимы, ну и фюрестеры. Опосредованно. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да. Просто очень хочу есть.

— Пойдёмте.

Хэш направляется вниз.

— Чем ниже, тем важнее и секретнее отсек. Комнаты отдыха и кафетерий — второй и третий этажи. Первый… что-то вроде ширмы для СЛИМа. Там небольшая рабочая зона, подставные учёные. Четвёртый — госпиталь. Пятый делят пополам тцоланимы и мандсэмы, а на шестом проводят опыты. В основном вторые…

— Простите, Хэш, — перебивает Юдей, стараясь сделать это как можно мягче, — но кто такие тцо… тцоланимы, правильно? И мандсэмы?

— Тцоланимы исследуют мэвр. Составляют классификации, пытаются понять, как чужой мир функционирует. Благодаря им мы хотя бы примерно представляем, что такое мэвр, что в нём есть полезного или опасного. Их многие называют «жуками» из-за очков… Увидите и поймёте. Мандсэмы — наши инженеры и оружейники, название возникло слишком давно, чтобы кто-то помнил, что оно значит. Последние крупные научные прорывы Университета — их дело.

— То есть?

— Генераторы. Они открыли далак, изучили его свойства, потом собрали генераторы. Тот, что вы видели в пещере — особый проект СЛИМа. Как видите, со светом у нас туго.

— Я думала, генераторы придумал Сэкха…

— Подставное лицо. Вытянул золотой билет…

Западный корпус, в котором обучают инженеров и механиков, помимо традиции строить самую диковинную платформу на праздник Десяти Рыбаков, недавно прославился уродливой статуей Сэкхи Даруба, на голову которого студенты-первокурсники каждый год напяливают жестяной котелок.

— Но для нас мандсэмы, конечно, разрабатывают много чего. Тцарканы, кханиты…

— Подождите, я не совсем понимаю…

— Да, простите. Мне нравятся игрушки, — говорит Хэш и улыбается. При этом «игрушки» он произносит так обыденно, что, не зная контекста, Юдей бы в жизни не поняла, что гигант имеет в виду то оружие. Опасное, судя по тому, для борьбы с чем оно предназначается.

— В СЛИМе всего два… отдела?

— Это не столько отделы, скорее группы по интересам, и нет, их не два. Четыре. Есть ещё ибтахины — наша охрана и надзиратели, и фюрестеры. Мы.

— Охотники на чудовищ?

— На кизеримов, да. Последних немного. До вашего появления нас было всего двое.

— Двое?

— Почему вас это удивляет?

— Не знаю. После встречи с одним из них кажется, что лучше держать наготове целую армию.

Хэш хмыкает, но больше ничего не говорит.

— А чем занимаются ибтахины?

— Безопасностью, — в голосе Хэша прорезается раздражение. — Охрана СЛИМа, оперативная развёртка, контроль населения. Бывает, что кизеримы устраивают бардак в городе, тогда наши ребята обрабатывают свидетелей.

Замешательство Юдей выдают глаза.

— Не волнуйтесь, просто редактируют воспоминания с помощью газа.

— Как?!

— Есть способы, — пожимает плечами Хэш. Судя по всему, судьба очевидцев вторжения с той стороны его заботит мало. Юдей ёжится. Она отступает от гиганта на полшага, но пытается сделать это так, чтобы он не заметил.

Их путь подходит к концу. Дверь в столовую сделана из того же синеватого металла, что и остальные входы с главной лестницы. Похоже, каждый этаж по желанию руководства можно превратить в крепость.

«С кем они собираются сражаться здесь?»

>>>

Контрольный пункт встречает Хэша и Юдей хмурыми взглядами и небольшой очередью на входе. Видеть других людей, невооружённых и доброжелательных, непривычно. Мужчина и женщина лет сорока негромко переговариваются. Одежда простая, но принадлежность к учёным выдают белые халаты. Женщина о чём-то увлечённо рассказывает, активно жестикулируя, и Юдей замечает, что белые рукава покрыты буро-лиловыми подтёками. Мужчина внимательно слушает, улыбается и вдруг поднимает глаза и с любопытством окидывает взглядом Юдей. Она замечает у него на голове большие очки с вытянутыми фасеточными линзами.

— «Жуки»? — спрашивает она Хэша, незаметно кивая в сторону парочки. Гигант кивает. Юдей с удивлением отмечает, что охотник напряжён, хотя уж он-то точно проходит эту процедуру в тысячный раз.

Конец ознакомительного фрагмента.