Мэвр

Марк Полещук

Мир на границе двух измерений. Две жизни, противоречащие всем правилам.Два непохожих героя оказываются связанными судьбой. Юдей Морав, бывший археолог и ныне преподаватель, вынужденная жить с тяжелой тайной. Хэш Оумер, пришелец из иного измерения, лишенный своей родной культуры и народа.Невероятное приключение столкнёт чужеродную биологию с силой человеческого разума, и заставит героев шагнуть сквозь портал в свои собственные души, чтобы найти ответы на вопросы, которые им задал мир.

ГЛАВА 2

Носилки прогибаются под весом её тела, будто чья-то рука качает детскую колыбель. Но умиротворение перекрывают чудовищные волны боли. Они рождаются где-то справа, поднимаются выше, до ключицы, и уже от неё одним мощным рывком расходятся по всему телу. Стонет позвоночник, ноют рёбра, надсадно бухает сердце. Блузка намокла и льнёт к телу. Удушающе пахнет влажным бетоном и медицинским спиртом.

— Сердце отказывает…

— Не откажет.

Сознание раздваивается. Снаружи Юдей колотит от холода, но внутри всё горит.

— Внутренние…

— Нормально. Держите.

Резкий порыв ветра обволакивает женщину нежным пузырём, слизывает испарину, превращает кожу в кристально-чистый голубой лёд, под которым полыхает инфернальное пламя.

— Если бы ты успел…

— Но я не успел, — холодно отвечает глубокий низкий голос, — теперь твоя очередь. Она обращается?

«Обращаюсь? Я?» — отстранённо думает Юдей, но мысли перечёркивает агония. Сотни кривых зубов впиваются в желудок, печень и почки, терзают глотку, прокусывают язык. Или это она сама?

— Кровь!

— Лёгкие?

— Нет, язык. Почти откусила. Дайте кляп.

Чужие пальцы действуют быстро и профессионально. Во рту появляется что-то плотное, но мягкое. Безвкусное. Юдей кусает его на автомате, и неведомое вещество обволакивает зубы и застывает.

«Воздуха», — думает Юдей. Лёгкие и носоглотку будто разъело ядовитым газом, и теперь каждый вдох расцвечивает страдания новыми красками. Она и подумать не могла, что бывает такая боль. Мысли путаются, дробятся на ничего не значащие обрывки, в них вплетается речь невидимых и незнакомых ей людей. Сознание погружается в глубокую тьму, испещрённую багряными протуберанцами.

— Она в сознании?

— Вроде того.

Секунда невесомости, и Юдей оказывается на твёрдом холодном столе. Треск ткани, клацанье ножниц.

— Халат! Хэш, покинь операционную.

— Вместе с тобой, Реза.

— Тогда и ему халат!

— Хэш, я здесь не останусь.

— Тогда увидимся на обеде, мам.

— Хорошо.

Голоса тонут в неразборчивом шёпоте, хлынувшем прямо в уши. Юдей не различает слов, но их звучание складывается в слепок идеи, которая пронизывает её насквозь и оборачивается холодной песней ненависти ко всем теплокровным, думающим, дышащим, чувствующим.

Агония выедает глубокие полости внутри Юдей, и их быстро заполняет этот шелестящий и неумолимый голос страшного существа. Она и не пытается ему противостоять, от неё первоначальной — той Юдей Морав, которой она была ещё утром — почти ничего не остаётся. Что-то уничтожает её, медленно и планомерно, кусочек за кусочком. Пока не включается свет.

Он пробивается сквозь веки. Расплавляет их, как тонкую преграду из рисовой бумаги, и рвётся дальше, проникая в мозг, в артерии и вены. Он вымывает шёпот из ушей и гонит тьму. Питает Юдей изнутри, превращает её в ангела и возвращает ей саму себя. Крик, рвущийся из горла, рождён не болью, но радостью.

— Что с ней?

— Не мешайте.

— Доктор…

— Не мешайте!

Юдей выгибается дугой. Полости носа затапливает горячим и красным, первые капли скользят по едва видимым руслам вокруг рта, перемахивают через подбородок и стекают дальше, подгоняемые сёстрами.

— Доктор.

— Я прикажу вывести вас, если вы не заткнётесь!

Юдей бьётся в припадке. Она уже не понимает, кто она. Её сознание одним махом становится больше тела, вырывается наружу и захлёстывает комнату невидимым вихрем из агонии и наслаждения. Женщина заболевает и выздоравливает, падает и взмывает к небесам. Умирает и рождается заново. Что-то хрустит, но это её не заботит.

— Твою же… Жгут. Надавите здесь. Три кубика эссенции…

— Доктор, это уже третья…

— Колите. Мы на пике.

— Не удержим.

— Так позовите ещё кого-нибудь! Вон, два охламона стоят…

— После…

— Будет после, мар Ипор. Держите. Крепче держите!

Юдей видит небо. Оно раскидывается прямо за стенами комнаты, подбирается к ней и готовится поглотить в один присест. Всех людей внутри. Сплошной бастион туч формирует второй горизонт параллельно первому, а между двумя линиями облака рисуют таинственный узор. Они пытаются что-то сказать, но Юдей не понимает их языка. Она отворачивается и смотрит внутрь комнаты.

Распластанное на хирургическом столе тело кажется Юдей незнакомым. Да, оно совсем не походит на ещё живое существо — истекающее кровью, изломанное чудовищным процессом, который ещё до конца непонятен никому из присутствующих — как оно может быть вместилищем живой души?

«Это я? Нет! Не может…» — думает Юдей, но её непреодолимо тянет к этому обезображенному куску мяса. Она вяло сопротивляется, поворачивается обратно к небу, но оно в секунду исчезает, растворяется в черноте. Юдей вновь смотрит на тело…

…и открывает глаза.

— П… получилось? Доктор?

— Пик пройден, а дальше… На всё воля Элоима.

— Она в сознании?

— Нет, это рефлекс. Сестра, палата для гэвэрэт Морав готова?

— Да.

— Вымыть, переодеть и установить круглосуточное наблюдение. Сообщать о малейших изменениях состояния. Посторонние, пожалуйста, покиньте операционную. Мар Ипор, кажется, вы хотели прояснить какой-то вопрос?

Халаты, измазанные кровью и вязкой чёрной жижей, аккуратно снимают и бросают в подготовленное высокое ведро с плотной крышкой. Две медсестры в толстых перчатках и защитных масках приносят большие тазы с тёплой водой и осторожно, но быстро ополаскивают пациентку.

Юдей Морав скорее напоминает впопыхах сшитую куклу, чем живого человека. Всего за несколько часов она потеряла такой объём телесных жидкостей, что должна была испустить дух, но грудь медленно поднимается и опускается, а глаза, стоит приподнять веко, реагируют на свет.

— Ну что, выкарабкается бедняжка? — спрашивает одна медсестра другую, когда операционная пустеет.

— Может и выкарабкается, — отвечает вторая, пожав плечами. — Но ничего хорошего её не ждёт. Лучше б померла.

>>>

Кто-то рядом.

Она чувствует это кожей, будто существо посылает невидимые сигналы. Мышцы напрягаются, пальцы под тонким одеялом сжимают простынь в комок, слух обостряется. Юдей «видит» комнату, чувствует каждую вибрацию, исходящую от движения. Стоит незнакомцу приблизиться, она тут же бросается на него.

— Тише, тише, — слышит она, открывая глаза. Рядом с кроватью женщина в тёмно-зелёной форме медсестры: блуза с узким рукавом, широкая длинная юбка, белый фартук. Светлые волосы собраны в пучок и прикрыты шапочкой.

— Кто вы? — спрашивает Юдей. — Где я? Что это?!

Всё тело пациентки перехвачено широкими кожаными ремнями. Изнутри они подбиты войлоком, потому кожу не натирают, хотя затянуты туго.

— Давайте по порядку, хорошо? — предлагает медсестра, мягко улыбаясь. — Вы были сильно ранены, и вас доставили в госпиталь. Некоторое время пробыли без сознания. Ремни нужны на случай дискинезии. Теперь я задам несколько вопросов. Как вас зовут? Какой сейчас год?

— Госпиталь? Что за госпиталь?! Мы… как я сюда попала?! Отвяжите меня!

Юдей дёргается один раз, второй. Сильная боль в руке заставляет её зажмуриться. Она замирает настороженным зверьком и смотрит на медсестру, не скрывая подозрений, но бросив всякие попытки освободиться.

— У вас… у вас могут быть провалы в памяти. Я позову доктора, как только мы закончим. Пожалуйста, скажите, как вас зовут?

— Юдей, — чеканит пациентка, — М… К… Монраф?

Разворошённая дикарями библиотека — вот чем обращается память женщины, привязанной к кушетке. Привыкший к порядку мозг вслепую шарит в горах воспоминаний, пытаясь выудить ответы.

— Я не помню год, — шепчет Юдей, и на глазах появляются слёзы. — Я не помню, какой сейчас год! Пожалуйста, отвяжите меня. Отпустите домой. Я никому не скажу, что была здесь.

— Гэвэрэт Морав, прошу вас, — медсестра садится на кровать, берёт ладонь пациентки в свою, — успокойтесь. Вам не нужно бояться, всё позади. Память обязательно восстановится. Амнезия и спутанность — самые безобидные последствия операции. Сейчас тысяча девятьсот десятый. Что последнее вы помните?

Всплывающие в голове картины иногда чёткие, а иногда размытые, но Юдей не может сказать, где реальность, а где попытка заменить утраченное выдумкой. Она отчётливо помнит замок в горах, на удивление хорошо сохранившийся, и, вместе с тем, смутно припоминает тёмно-бежевый фасад с массивной лестницей, обрамляющей фонтан. Что из этого Университет, а что — Унтаглейская крепость, Юдей сказать не может.

— Что со мной случилось? — звенящим голосом спрашивает она. — Я упала? Поранилась? У меня сильно болит рука. И что это за госпиталь?

Юдей старается говорить спокойно, но истерика прорывается наружу непрошеными модуляциями голоса.

— На вас напали, — отвечает медсестра. — Помните?

— Я…

Паук прыгает на Юдей из глубин памяти. Она резко дёргается. Рука вспыхивает новым приступом боли.

«Ч… что?».

Теперь силуэт чудовища подстерегает её в каждой мысли, в каждом случайном образе, возникающем в голове. Он селится на периферии сознания и не вступает в круг света, который сделал бы его реальным, но незримо преследует носительницу. Ей хочется проверить, не спряталась ли тварь под кроватью.

— Паук…

— Мы называем их кизеримами, — говорит сестра, и по её вмиг округлившимся глазам Юдей понимает, что услышала то, чего не должна была слышать. Медсестра убирает руку, встаёт, поправляет юбку и делает шаг в сторону двери.

— Как? Кизеримы? Это какой-то новый вид…

— Простите, — резко прерывает пациентку сестра. — Я не должна была этого говорить. Забудьте.

— Что это значит?! — Юдей не хочет даже пытаться держать себя в руках. — Почему вы не объясняете, что напало на меня?!

— Гэвэрэт Морав, пожалуйста.

— Мне плохо. Я задыхаюсь. Выведите меня на улицу. Пожалуйста. Мне нужен свежий воздух.

— Гэвэрэт Морав, успокойтесь…

— Выпустите меня отсюда!

Юдей напрягает все мышцы, как вдруг понимает, что едва может пошевелить даже пальцем на руке. Это не паралич — полное бессилие. Злые слёзы текут по щекам, рот кривится беззвучным воем. Паника и гнев вытесняют сознательные импульсы, и она продолжает тянуть ремни, то ли пытаясь порвать их, то ли надеясь, что они исчезнут сами собой.

«В ловушке! В ловушке!» — повторяет про себя Юдей, а в это время медсестра судорожно готовит инъекцию. Руки трясутся, игла бьётся о стенки ампулы с белёсой жидкостью. Профессионализм оставляет сестру, она вновь чувствует себя юной девушкой, которая только пришла в Городскую больницу наниматься на работу. Кровь, грязь, крики. Сочувствие, смешанное с цинизмом один к одному.

Подготовив шприц, медсестра оборачивается и встречается с Юдей взглядом. Для женщины, которая пришла в себя после трансформации и почти месячной комы, в ней слишком много энергии.

«Обманывала нас? Всё это время?» — думает сестра, делая шаг вперёд. Пациентка скована, едва шевелится, но медсестра всё равно боится, что та каким-нибудь образом освободится и бросится на неё. Всё внутри говорит отложить шприц и бежать, бежать как можно дальше, из госпиталя, лаборатории, а может быть и города, потому что злобный взгляд обещает ей самую мучительную смерть из всех возможных.

Пересилив себя, сестра подходит к кровати и заносит иглу.

— Не смей, — шипит Юдей. Медсестра замирает. Голос чужой, нечеловеческий. Как будто говорит кто-то, для кого речь и язык — новый и непривычный способ общения. Медсестра никогда не испытывала ничего подобного. Чистый первобытный ужас.

— Я…

— Замрите, — произносит кто-то за её спиной. Женщина вскрикивает, роняет шприц, и он, громко звякнув о металлический поручень кровати, падает на пол. Осколки брызжут во все стороны, несколько хрустят под каблуками туфель, когда медсестра разворачивается. Тень у двери палаты обезличивает высокую массивную фигуру, но сестра и так знает, кто это.

— Мар Оумер, я…

— Ничего страшного. Кажется, мар доктор звал вас.

— Д… да.

— Всего доброго, — чуть слышно произносит мар Оумер. Дверь закрывается за выскочившей пулей медсестрой. Щёлкает замок.

— Что ж, гэвэрэт Морав, позвольте представиться. Хэш Оумер.

Женщина на кушетке цепенеет. Она смотрит на тёмную фигуру и пытается по голосу представить себе того, кто сейчас выйдет к ней. Отдельные детали, вроде тяжёлого квадратного подбородка или массивных бровей, никак не удаётся собрать в более-менее общую картину.

— Я…

— Вам тяжело говорить?

— Что?

— Вам тяжело говорить? — повторяет мар Оумер медленнее.

— Нет.

— Хорошо. Хотите пить?

Юдей глубоко вздыхает, прислушивается к себе.

— Да.

— Тогда сейчас я налью воды в стакан, сниму ремни и дам его вам. Хорошо?

— Хорошо.

Он двигается мягко и быстро, с опасной грацией хищника, хотя в первую секунду Юдей кажется, что обладатель такого массивного тела обязательно должен быть неуклюжим. Широкие плечи, длинные руки. Гость постоянно остаётся в тени, так что рассмотреть его как следует не удаётся. Тогда Юдей закрывает глаза и принюхивается. Обострившееся обоняние тут же вычленяет лёгкий след пота и духов медсестры, какой-то яркий химический запах, исходящий от белья и одежды, призрачный кисловатый аромат инъекции и сырой штукатурки, сухой дух дерева. Хэш Оумер будто бы не пахнет вовсе.

«Но ведь это невозможно».

— Пожалуйста, не открывайте глаза. Прошу.

Юдей подчиняется, чувствуя, как ослабевает давление на ногах, потом выше — на бёдрах, на поясе, груди, обеих руках и, наконец, шее. Ей тут же хочется открыть глаза и поблагодарить спасителя, но что-то удерживает. Будто в словах гостя скрывался гипнотический приказ.

«Свой», — думает Юдей и тут же понимает, что эта мысль принадлежит не ей, а кому-то другому. Тому, у кого только-только появился голос в её голове. Юдей напрягается, ёрзает и всё-таки открывает глаза.

Хэш Оумер стоит рядом с кроватью, держит стакан, наполненный до краёв. Мужчина выше, чем Юдей представляла, но поражает её совсем не это. Хэш не человек.

Кожа на его лице и руках — иссиня-чёрная и будто матовая. Цвет настолько неестественный, что больше походит на грим.

«Но зачем…»

— Слишком рано, гэвэрэт Морав. Торопливость может вас погубить, — говорит он, протягивая стакан. — Держите. Лучше левой. Правая сильно повреждена и до сих пор не восстановилась.

Юдей пытается взять стакан, но едва-едва отрывает руку от покрывала. В носу щиплет. Хэш склоняется над кроватью, бережно просовывает руку под плечи женщины и приподнимает её. Второй он подносит стакан к её губам. Юдей пьёт жадно, так что даже не сразу замечает, что вода ледяная. Кашель не заставляет себя долго ждать, но у пациентки хватает сил повернуть голову в сторону от посетителя.

— Торопливость, помните? — напоминает Хэш, садясь рядом. Он даёт Юдей спокойно прокашляться, бесстрастно наблюдая за ней.

Вблизи Юдей удаётся разглядеть больше. Оказывается, всё это время гость скрывает глаза за большими круглыми очками, похожими на те, что носят авиаторы. Затемнённое стекло не пропускает свет. Очки скрывают не только глаза, но и внушительную часть лба. Другое дело — нос. Широкий и будто слегка приплюснутый, отчего Юдей находит в чертах гостя сходство с амфибией. Большие губы чуть светлее оттенком, чем кожа. Мысль о том, что Хэш зачем-то наложил на себя грим, не покидает Юдей ни на секунду.

— Интересно, — говорит он. В его голосе почти нет ярких интонаций. Вспоминаются фантастические истории об автоматонах, которые мыслят, но не испытывают чувств.

— Что вам интересно? — спрашивает она. Голос дрожит, так что получается немного визгливо. Юдей морщится.

— Ваше лицо. От сапранжи вам достались глаза и цвет кожи, но нос, губы, лоб как у чистокровного закатника. Ваша мать родом из Западной Великой империи?

— Д… да.

— Уникальная комбинация. Думаю, вы уникальны, гэвэрэт Морав.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Вам стало лучше?

— От воды?

Хэш молчит. Юдей чувствует, что он смотрит ей прямо в глаза, но из-за очков не может понять, так ли это на самом деле.

— От воды, от того, что на вас больше нет ремней, от пробуждения. Вы долго были в коме.

— Долго? Какое сегодня число?

— Двадцать девятое сентября, — отвечает Хэш.

— Что?! Я не… Кашива…

— Прошу, гэвэрэт Морав, не волнуйтесь. Вам вредно волноваться. Мы уведомили вашу соседку, что вы срочно отбыли на раскопки, которые спонсирует Университет. Также мы внесли плату за квартиру на год вперёд.

— М… мы? Какие раскопки?

Юдей внимательно смотрит на Хэша, стараясь удерживать панику в узде. Двадцать девятое сентября?! Она провалялась на койке в неизвестном ей госпитале почти месяц, а единственный человек, который стал бы её искать, обработан!

— Я не знаю. Легендой занимается другой отдел.

— Легендой?!

— Да. Легендой.

— А… чем занимаетесь вы?

Хэш долго не отвечает. Юдей чувствует, что пауза затягивается, и ей становится не по себе. Чем таким может заниматься этот странный человек, что это требует таких долгих раздумий?

— Я охотник, — наконец отвечает он.

— Охотник?

— Да.

— На… простите, я даже не знаю, водятся ли в Тифрту…

— Я охочусь не в лесу, — перебивает её Хэш.

— В море?

— Нет.

Юдей в замешательстве отводит взгляд в сторону.

— Простите, я не…

— Я охочусь в Хагвуле, гэвэрэт Морав.

С губ Юдей срывается вскрик. Руку и голову одновременно пронзает боль, а перед глазами вспыхивает картина. Мужчина в тёмно-сером плаще выходит из дверей Южного крыла и просит её отвернуться.

На Хэше нет плаща. Он одет в шерстяную чёрную водолазку и такие же тёмные штаны. Кажется, она разглядела металлические набойки на тяжелых ботинках.

— Это вы… Вы! На лестнице!

— Да, гэвэрэт Морав. Это был я.

— А тот… тот паук.

— Кизерим.

— Что?

— Кизерим. Мы называем их кизеримами.

— Их? Так это не одно существо?!

— Их очень много, гэвэрэт Морав.

— Где?! В Хагвуле?! Я никогда не видела ничего подобного. Даже не слышала.

— Вы и не могли. Потому что в Хаоламе кизеримов крайне мало.

— Тогда…

— Я здесь, чтобы кое-что вам рассказать, — прерывает поток вопросов Хэш. — Похоже, вы пришли в себя. Хотя бы отчасти. А значит готовы воспринимать новую информацию. Вы ведь готовы?

Юдей кивает. Ей хочется сесть, и она пытается опереться на руки, но те хоть и дёргаются, но совсем её не слушаются.

— Простите, мар Оумер, не могли бы вы…

— Конечно.

Гигант встаёт и тянется к чему-то у изголовья кровати. Механизм лязгает, спинка плавно поднимается всё выше и выше, пока Юдей не «садится». Рука пришельца настолько близко, что она не сдерживает порыв — вытягивает шею и быстро принюхивается к его коже.

Ничего.

Пахнет одежда — смесью порошка, цветочной отдушки, жареного мяса и смолы. Но больше ничего.

«Не может быть», — думает Юдей, пока Хэш возвращается на место.

— Так лучше?

— Да, спасибо.

Ей не нравится слабость, но чего можно требовать от тела, которое не двигалось почти месяц? Удивительно, что оно вообще делает хоть что-то.

— Хорошо. Может быть, вы зададите мне какие-нибудь вопросы? Так будет легче.

— Д… давайте. Вы назвали то чудовище…

— Кизерима.

— Да-да, вы назвали чудовище…

— Гэвэрэт Морав, прошу. Не чудовище, не монстр, не тварь. Кизерим. Мы здесь называем этих существ кизеримами.

— Простите, вы не могли бы снять очки? — просит Юдей. — Тяжело разговаривать с человеком, когда вместо глаз смотришь в блестящие стекляшки.

На деле стёкла очков матовые. Они целиком поглощают свет и напоминают скорее два иллюминатора, смотрящие в бархатную южную ночь.

Хэш замирает. Проходит минута. Кивнув самому себе, он стягивает очки с лысой головы. Юдей охает.

Ей часто говорили, что у неё «золотая пыль» в радужке. Но сегодня она видит перед собой существо, которому достались целые слитки. Глаза Хэша больше человеческих, и они ярче. Кажется, что изнутри их залили металлом.

— Так лучше?

Юдей кивает. Она поражена тем, кто сидит перед ней. Мысль о том, что Хэш Оумер — не человек, пугает и будоражит одновременно.

— Вы спрашивали про кизеримов.

— Да. Кизеримы… — Юдей кое-как сосредотачивается на разговоре. — В… вы сказали, что в Хаоламе их крайне мало. Откуда они берутся?

— Правильный вопрос, гэвэрэт Морав, — говорит Хэш. — Кизеримы обитают в мэвре.

— Мэвре?

— Да.

— Что это?

— Другой мир.

Юдей хмурится. Голос пришельца всё так же нейтрален. Будь это кто-нибудь другой, она подумала бы, что её пытаются обмануть, но Хэш — живое свидетельство существования «другого мира».

— Как это?

— Что, простите?

— Как это может быть? Другой мир… Вы имеет ввиду, что кизеримы — пришельцы с другой планеты? Не с Хаолама?

— Нет, гэвэрэт Морав. Родина кизеримов — мэвр — находится в другой Вселенной. Он лежит за пределами того мира, в котором обитаем мы.

Юдей несколько секунд переваривает услышанное.

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что это невозможно, мар Оумер.

— Откуда тогда прибыл я?

Юдей вскидывает голову. Вот он, прямо перед ней, живой представитель существ, которых в Хаоламе, во всём этом огромном мире, который ей доступен, просто-напросто нет.

— Не знаю. Может быть, какой-нибудь отдалённый регион, затерянное в горах поселение. Я не знаю, откуда вы прибыли, мар Оумер, но точно не…

— Я из мэвра, гэвэрэт Морав.

Юдей вздрагивает.

— Вы… тоже… кизерим?

Хэш щурится. Юдей представляет, как две янтарные щёлки превращаются в тончайшие лезвия и разрезают её голову пополам.

— Нет, гэвэрэт Морав. Как можно заметить, я похож на людей, умею общаться и не пытаюсь сожрать вас живьём.

— Простите, — шепчет пристыженная Юдей. Хэш молчит и смотрит на неё. Через пару минут янтарные прорези вновь превращаются в фонари.

— Извинения приняты. Извиниться должен и я. Вы только что пришли в себя, а я требуют от вас самоконтроля здорового взрослого человека. Простите.

— Да… да ничего…

— Нет, гэвэрэт Морав, я настаиваю на том, чтобы вы приняли мои извинения.

— Принимаю.

— Хорошо. Тогда я продолжу. Мэвр — это другой мир, гэвэрэт Морав, с которым Хаолам связан с помощью окна. Мы называем его кхалоном. Предвосхищая ваш вопрос, мы не знаем, когда и как он появился. Некоторые учёные придерживаются гипотезы, что кхалон существует давным-давно, а старые города, расположенные в этом месте, занимались примерно тем же, чем и мы, но ни доказать, ни опровергнуть это невозможно.

— Простите, мар Оумер.

— Да?

— Вы постоянно говорите «мы». Кто эти «мы»?

— Об этом я и хочу рассказать. Гэвэрэт Морав, вы находитесь в госпитале специальной лаборатории по исследованию мэвра. Коротко — СЛИМ.

— Я… ясно. Вы исследуете мэвр.

— Я — нет. Другие отделы занимаются исследованиями.

— Вы охотник, я помню.

— Да.

— А где… где находится СЛИМ?

— В Хагвуле. Под Университетом.

— Под…

— СЛИМ — обратная сторона Университета. Благодаря ей Хагвул и Хаолам спокойно существуют, не испытывая на себе негативных последствий близкого соседства с мэвром.

— Но…

— Да?

— За столько лет… я ни разу не слышала о СЛИМе. Даже слухов!

— Для Резы Ипора это будет звучать как комплимент.

— Для кого?

— Познакомитесь с ним позже, гэвэрэт Морав. Но важно не это.

«Зачем он мне это рассказывает? — думает Юдей. — Зачем раскрывает тайну, да и сам показался. Разве что…»

Что-то меняется в её глазах. На долю секунды женщина исчезает, и её место занимает кто-то другой. Хэш никак на это не реагирует, хотя и замечает перемену.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спрашивает вернувшаяся Юдей, и предательский шепоток нарастающей паники вновь меняет её голос.

— Гэвэрэт Морав, вынужден сообщить, что вы больше не человек. Как существо, представляющее опасность…

— Что?!

–…вы будете помещены на карантин СЛИМа, обучены и направлены на работу в отдел фюрестеров — охотников за кизеримами.

— Что вы несёте?! Какую опасность?! Как я могу перестать быть человеком?!

— Гэвэрэт Морав, пожалуйста…

— Я человек. Взгляните!

Юдей дёргает рукой так, что она вываливается из-под простыни и свешивается с кровати.

— Видите! Видите?! Цвет кожи?! Глаза?! Так выглядят люди! Я человек! В отличие от вас!

Она силится закинуть руку обратно на кровать, и это стоит ей таких чудовищных усилий, что кожа мгновенно покрывается испариной, а голова словно взрывается от боли. По-животному рявкнув, Юдей особенно сильно дёргается и закидывает руку на живот. Она победно смотрит на Хэша и переводит взгляд на свою кисть.

Чёрные блестящие наросты виднеются от ногтей до самого основания пальцев. Они блестят в свете ламп и напоминают кусочки чёрного базальта, неведомым образом присоединённые прямо к коже.

Юдей пытается вдохнуть, но воздух застревает в глотке. Она смотрит на руку, чувствует её, даже слабо шевелит пальцами — но совершенно не ощущает чужеродных образований. Ей кажется, что она попала в кошмар и вот-вот должна проснуться, но сон всё никак не кончается.

— Ч… что это? — спрашивает она севшим голосом. Хэш не торопится отвечать.

— Что это?! — вопит Юдей, не отрывая глаз от наростов. — Что это?! Что это?! Что это?!

Она не слышит, как щёлкает замок и открывается дверь, а в комнату входят два крупных санитара и давешняя медсестра с уже готовым шприцем. Инъекция другого цвета, не мутно-белая, а лилово-прозрачная, но об этом Юдей тоже не знает. Хэш молча кивает вошедшим, занимает своё место в тени у двери. Санитары встают по обе стороны от кровати, тот, что слева, освобождает немного места для медсестры. Морав продолжает кричать, но не двигается. Нижняя челюсть трясётся, подбородок блестит от слюны.

Сестра быстро и метко вгоняет иглу в предплечье пациентки, нажимает на поршень. Едва ли треть жидкости покидает шприц, а Юдей уже оседает. Санитары опускают спинку кровати, деловито застёгивают ремни и выходят. Медсестра остаётся — нужно убрать осколки предыдущего шприца.

Хэш выходит вместе с санитарами. В коридоре в паре метров от двери его ждёт невысокий человечек в элегантном светлом костюме. От его улыбки, которая многим показалась бы лучезарной, Хэш кривится.

— Как прошло? — спрашивает человечек.

— Вы слышали.

— Да брось, мы же договорились, — журит гиганта человечек.

— Ты слышал, — поправляется Хэш. — Я говорил, что так быстро…

— Это в любом случае было бы шоком, не беспокойся, — отмахивается он. — Я попросил сестру больше не накрывать кисти гэвэрэт Морав, чтобы она постоянно видела свои новые… кхм… приобретения. Тебя заботит совсем не её состояние.

Хэш нехотя кивает. Он не любит разговаривать с директором, но внутри лаборатории от его компании не скрыться.

— Нужно действовать мягче.

— Хэш, — человечек останавливается и смотрит ему в глаза. — Мы говорили об этом. Ты должен быть искренним с теми, кто о тебе заботится. Мар Гон, гэвэрэт Арева, я…

— Хорошо, — гигант смотрит на свои руки. — Она права, я не человек.

— И?

— Не знаю. Это сложно.

— Ни в коем разе, мой друг! Ты и вправду не человек, Хэш, но в этом нет ничего плохого. Поверь, мы очень рады, что ты такой, какой есть.

Слова директора правильные, в чём-то даже искренние, но Хэш всё равно морщится, будто нащупал языком саднящую ранку во рту, но тут же возвращается к бесстрастности.

— Спасибо, мар Наки.

— Хэш, ну брось ты эти формальности! Мы же договорились, что ты будешь звать меня по имени и на «ты».

— Прости, Мадан.

— И хватит постоянно извиняться!

Директор СЛИМа и гигант скрываются за двойными дверями. А в это время Юдей беспокойно ворочается во сне: что-то чёрное и мерзкое смотрит на неё из пустоты, но пока не решается напасть.