Бездна

Марк Перовский

Бездна поглотит всех. Она – вместилище пороков и страхов, погибших надежд и разбитого будущего. Там живут те, кто в силах решать, кому жить, а кому умереть. И, кажется, только один человек на всей бренной земле может видеть, как они поглощают весь мир. И, к сожалению, он не знает, что со всем этим делать. Но понимает лишь одно: Бездна поглотит всех.

Глава VI

Через пару дней после того, как я впервые увидел Жнецов в городе, я решил сходить проведать Людвига. Наверное, он ждал меня, а может и забыл о том, что дал мне свой адрес.

Он жил всего в паре кварталов от меня, рядом с историческим центром, где все здания выглядели чуть лучше, а значит и люди жили там побогаче. Его пристанищем был трёхэтажный многоквартирный дом с фасадом грязно-зелёного цвета, высокими окнами с решётками и маленькой парадной дверью.

Я держал в руках салфетку, на которой Людвиг написал адрес. Прикинул, на каком этаже он живет, и отправился наверх.

Он жил на третьем.

Я долго стоял возле его двери, боясь постучать. За ней я не слышал ни звука, да и вообще во всей парадной не было слышно ничего, словно эта часть мира была свободна от любых звуков. Нога моя гулко стучала о кафель, и этот шум хоть как-то помогал не потеряться в вакууме.

Наконец я постучал. Несколько секунд стояла тишина, затем дверь со скрипом отворилась, и передо мной возник тот же самый юноша: в том же старом пальто, с тем же молодым, но усталым лицом, с впавшими серыми глазами и впавшими щеками. Его руки изредка начинали дёргаться, отчего он не мог держать кисточку. Но это я увидел позже.

А в тот момент мы стояли и смотрели друг на друга.

— Привет, — я первый нарушил тишину. — Помните, мы в кафе встретились? Вы пригласили меня быть натурщиком.

— В кафе… — он на мгновение прикрыл глаза, затем вновь взглянул на меня. — А! Адам?

— Да.

— Проходите, я вас ждал.

Я вошёл в его скромную обитель и присел на небольшой слегка потрёпанный временем диванчик, обитый серой тканью. Людвиг закрыл дверь на ключ и прошёл к небольшому шкафу, что высился в полутьме одной большой комнаты, заваленной различными инструментами художника. Краски, палитры, мольберты и холсты, огромные связки кистей, картины, развешанные на стенах. Однако, что меня удивило больше всего, так это творения самого Людвига. Ни одно из них не было дорисовано — лишь наполовину раскрашенные лица, пейзажи, словно мир на этих картинах разваливался на куски, что растворялись в небытие. Я где-то слышал, что любой пейзаж, ландшафт, отраженный на холсте — автопортрет. Картины отражают душевное состояние художника, то, что его гложет. Это можно заметить невооруженным глазом: какого цвета краски использует, мрачный ли сюжет, лёгкие мазки кистью или может усиленные нажатия на холст. Я мог бы сидеть и часами разбирать картины Людвига, но мне это показалось не очень интересным занятием, учитывая то, что он уже возвращался ко мне и ставил на кофейной столик перед диваном бутылку хорошего красного вина.

— Вы не против, надеюсь? — он с надеждой в глазах взглянул на меня.

— Если вам так удобнее, то пожалуйста.

— Нет-нет, это по другому поводу, — Людвиг сел в кресло рядом с диваном. — Я не работаю, когда пьян.

— И правильно. Ни к чему хорошему не приведёт.

— Может, поэтому у меня ничего не получается.

— Что вы! — возмутился я. — По-моему в них есть своё обаяние.

— Ну, мне они совсем не нравятся. Хотел бы сжечь их, но жаль потраченного времени.

Мы на некоторое время замолчали. Наконец, он повернулся ко мне.

— Может, начнём работать?

— Пожалуй, — пожал плечами я и встал.

Людвиг отвёл меня к окну и усадил на старую табуретку рядом, приказав смотреть в окно, откуда мне в глаза бил яркий солнечный свет. Он поправил моё положение головы и приступил к рисованию.

Сначала он просто смотрел на меня, что-то измеряя. Потом повертел головой, даже пару раз передвинул мольберт. В конце концов Людвиг всё же решился взять в руки кисточку и краски. Гуашь. Тёмная и склизкая. Мне больше нравилась акварель — в ней с виду не так много зла скрывалось.

Он принялся рисовать. Отложил краски и взял карандаш. Сделал пару набросков, выбросил их, потому что ему не понравилось. Нарисовал нормально и вновь в его руках оказалась палитра и толстая кисть.

— Да что ж такое?! — он, похоже, перерисовывал картину прямо там, на холсте. То ему не нравился цвет, и он уходил к большому шкафу с полупустыми банками с красками всех цветов, которые я только знал: и основные, и тонкие оттенки от терракотового, до индиго и персикового. Никогда мне не доводилось видеть столько яркости в одном месте. Жаль только, что Людвиг в итоге выбрал две серые банки и одну грязно-жёлтую.

— Вот так сойдёт, надеюсь, — сказал он, и у меня уже начинали закрадываться сомнения о его способностях художника. У меня затекла шея, и сидеть становилось всё тяжелее с каждой минутой. Солнце слегка сдвинулось в сторону горизонта, и его свет резал глаза не так сильно.

Затем на небе появились серые облака, и солнца не стало совсем.

— Не везёт что-то мне сегодня, — вздохнул он и отложил кисть. — Продолжим, когда вам будет удобно.

Я лишь глубоко вздохнул и повернулся в сторону мольберта. Шея приятно хрустнула.

— Может, немного прогуляемся? — сказал он мне, закрывая банки с краской. — Погода неплохая. Если бы только не эти облака…

— Я бы, наверное, не выжил, — шёпотом я закончил за него фразу и вновь присел на диван. Затем уже громко сказал:

— Почему нет? Заняться всё равно нечем.

— Вы ведь недавно здесь?

— Почти неделю.

— Тогда нам просто необходимо сходить в одно замечательное место. Оно в соседнем районе, но того стоит, — в глазах Людвига заблестел огонь.

— Что это за место?

— Там, где все деятели искусства находят свой дом.

— Надеюсь, это не какой-нибудь притон на окраине города? — я внимательно посмотрел на него, прожигая взглядом. Просто мне совсем уж не хотелось связываться с группой подпольных художников, либо ищущих способа забыться, либо ищущих признания среди таких же отбросов, как и они сами.

— Тогда, может, выпьем перед выходом? — Людвиг вновь взял в руки бутылку красного вина, что до этого времени стояла на столике, из кармана пальто достал штопор — мои брови невольно поползли вверх от удивления, — откупорил её и начал разливать тёмно-красную жидкость в бокалы. Запах у него был терпкий, даже немного кисловатый, отчего в первые секунды мне даже расхотелось пить. Но Людвиг уже стукнул свой бокал о мой и радостно сказал:

— Первый тост — за искусство! — и залпом осушил весь бокал.

Я сделал то же самое, но за три подхода.

— Ещё по одной? — спросил он, уже разливая вино.

— Мы же пойдём гулять, а не за новой бутылкой, вам не кажется? — нахмурился я. Мне претила мысль о том, что ночью я буду тащить его тощее тело на себе через несколько районов.

— К чему этот официоз? — Людвиг, казалось, стал чуть более раскрепощённым, нежели при нашей первой встрече. Теперь его глаза были полуприкрыты в сладостной истоме от кратковременного опьянения, а руки перестали дрожать. Хотелось даже сказать вслух, что лучше бы ему рисовать, будучи пьяным вусмерть, но промолчал.

— Давайте на «ты»?

— С удовольствием, — ответил я и осушил с ним ещё один бокал.

Уже через полчаса мы шли по морозному городу, огибая невысокие здания, слушая рёв пролетающих мимо машин. Солнце уже садилось за горизонт, и небо окрасилось в приятный розовый цвет. Облака неспешно плыли над нами, в вышине кричали птицы.

— Вот это здание было построено в начале восемнадцатого века, представляешь? — Людвиг ткнул пальцем в здание с очень странной архитектурой: низкие квадратные окна на первом этаже, высокие на последующих. На фасаде были барельефы колон и античных статуй и золотых элементов декора. Всё это выглядело так цветасто и уродливо, что на фоне остальной части города он выглядел архитектурным инвалидом.

— Какой-то граф, имени уже не помню, — продолжал Людвиг, идя дальше, — захотел себе построить самый необычный дом, который только увидит свет. Сейчас, конечно, есть здания и уродливее этого, но здесь оно просто не имеет конкурентов.

— И в нём кто-то живёт? — спросил я, раскидывая ногами снег, лежащий на мостовой.

— Там музей, больше ничего.

Мы прошли ещё дальше, проплыли мимо какой-то большой площади, где стояла целая толпа людей и с неподдельным интересом рассматривала высокую статую.

— Чего они там стоят? — я пальцем ткнул в сторону людей.

— А, плюнь на них. Собираются там каждую неделю, и никто не знает, почему. Видать, просто привычка, — Людвиг ускорил шаг. — Пойдём, мы почти дошли.

Он немного слукавил, когда сказал «почти дошли». На самом деле мы плелись ещё около двадцати минут, пока не свернули в какой-то тёмный грязный переулок. Я не мог оторвать взгляд от старой женщины, что стояла под одной из арок. Её лицо было разукрашено очень ярко и аляповато, и я мог лишь предполагать, чем она тут занималась. Наверняка торговала телом, как и многие отчаявшиеся люди. Ведь когда душу свою ты уже продал, остаётся только пустая плоть, а она всегда была ходовым товаром.

— Есть искры? — шёпотом спросила она, когда мы поравнялись. Людвиг ушёл немного вперёд.

— Искры? — вопросительно нахмурился я.

— Ну, ты же за этим идёшь, не так ли?

— Я просто иду за приятелем. У вас не все дома.

— Ох, у меня-то как раз все дома, — она рассмеялась и подкурила сигарету, выдохнув дым мне в лицо. — Ты поймёшь, о чём я. Иди, может, ещё увидимся, малыш.

«Кошмар, — подумал я и как можно быстрее догнал Людвига, стоявшего в десяти метрах от меня».

— Что она хотела? — спросил он меня, когда мы уже подходили к какой-то двери.

— Искры какие-то. Хрен его знает.

— О, зря она у тебя их попросила. Глупая старуха. Ну ничего, ты всё сам поймёшь.

— Если ты привёл меня в притон, то я ухожу, — я остановился прямо возле двери. Людвиг, хотевший уже дёрнуть за латунную обшарпанную ручку, остановился и снисходительно посмотрел мне в глаза.

— Это всего лишь сборы подпольных художников. Не кипятись.

— Ладно.

Мы вошли. Внутри было душно, пахло алкоголем и рвотой, сизый дым окутал это место практически полностью.

— Ну точно притон, — вздохнул я.

— Люди здесь расслабляются. Тебе тоже стоило бы этому научиться, — отнекивался Людвиг.

— А картины-то хоть есть?

— Этажом ниже.

Мы спустились по широкой лестнице. Возле стен стояли молодые люди. Все они были одеты очень странно и непривычно. Но в такой атмосфере особого вида веселья они были как рыбы в воде.

Я шёл сквозь потоки дыма, алкоголя, целующихся молодых парней, девушек, запивающих цветные таблетки, опрокидывая бутылку водки. Шёл и думал, о том, что в этом богом забытом месте забыл я: одинокий, слишком тихий и совершенно неприспособленный для этого. Во мне не было ни капли азарта, ни грамма желания такого рода приключений, но почему-то я был здесь, хотел отпустить всё, что меня держало, в том числе Жнецов. Наверное, это говорит во мне жажда перемен. Ветер подул с юга, и я решил броситься буквально с места в карьер. Я уехал из своего города, бросив всех, оказался здесь и теперь шёл непонятно куда с первым встречным парнем из кафе. Я невольно улыбнулся от абсурдности всей ситуации и понял, что этот вечер я либо вообще не запомню, либо он отложится в моей памяти навсегда.

— Пойдём к Шиллеру, мне нужно с ним поговорить, — Людвиг обернулся ко мне и, взяв меня за запястье, протащил через просторный зал, окутанный полутьмой и запахом перегара от молодых людей, выглядевших как школьники, сбежавшие с уроков. Где-то через виниловый проигрыватель играл задорный джаз.

— Что за Шиллер? — спросил я, не успевая за ним.

— Увидишь.

Наконец, мы дошли до другого конца зала с экспонатами (я заметил их не сразу, только после того как глаза привыкли к темноте) и остановились возле молодого парня — моложе Людвига — со светлыми кудрявыми волосами, хаотично лежащими на голове. Он был в хлопковой рубашке, жилетке и штанах в одном цвете. Выглядел как интеллигент, и мне это понравилось.

— Привет, — он помахал Людвигу рукой, мы с ним обменялись рукопожатиями. — Я Шиллер. Людвиг, наверное, уже рассказывал тебе обо мне.

— Адам. Да, упомянул только что, когда мы пришли.

— Славно. Людвиг, зачем на этот раз? — Шиллер скрестил руки на груди.

— А что есть? — он нагнулся чуть ближе к своему товарищу, и в тот момент у меня в голове появились глубокие сомнения, что это обыкновенная выставка.

— Вот, — он сунул ему в руку какой-то пакет с белыми таблетками, и Людвиг тут же спрятал его в карман своего пальто. Мы отошли вглубь танцующей толпы.

— Что за хрень, Людвиг? Ты сказал, что мы на выставке!

— А мы и на выставке. Посмотри, сколько картин на стенах, и многие из них были нарисованы теми, кто сейчас в этом зале, — он обвёл руками комнату. — Это искусство, Адам. Хорошее, не всегда понятное, но оно всё равно имеет право на существование. А уж под чем мы пишем свои картины, это не должно никого волновать.

— Что это за таблетки? — я кивнул в сторону топорщащегося кармана пальто.

— Не знаю, но от них весело. Шиллер называет их Искрами.

— Искрами? — в голове всё тут же встало на свои места. И зачем под аркой стояла та старуха, зачем люди прячутся, зачем устраивают такие дикие танцы и гулянья. Они просто не хотят, чтобы кто-то ограничивал их свободу убивать себя. Иронично слышать это от человека, который сам регулярно убивает себя, втягивая дым в лёгкие, заставляя себя задыхаться.

— Будешь? — он протянул мне одну таблетку.

— Я не знаю, хочу ли… — я нахмурился.

— Тебя никто не заставляет. Можешь просто чего-нибудь выпить. Стол вон там, — он указал куда-то позади себя, и я, хлопнув своего нового приятеля по плечу, прошёл сквозь толпу и, оказавшись возле стола, налил себе водки. Выпил две рюмки. Понял, что скоро мне ударит в голову, и я смогу отпустить себя, а именно этого мне и хотелось в тот момент. Ноги уже начинали подкашиваться спустя двадцать минут, но я не чувствовал удовлетворения. В полутьме мне иногда мерещились те самые ужасные жёлтые глаза, предвещающие чей-то конец прожитых дней. Мне хотелось напиться до беспамятства, до полной потери сознания, чтобы вокруг меня была тьма, хотя бы ненадолго, чтобы я смог отдохнуть. Если уж я не хочу принимать Искры, то почему должен ограничивать себя в чём-то ещё?

Ко мне подошла молодая девица в платье с широким декольте. Она незаметно прибилась ко мне, и мы танцевали вдвоём.

— Как вас зовут? — томным голосом спросила девушка, приблизившись к моему уху. Для этого ей пришлось встать на цыпочки.

— Не важно, и мне плевать, — ответил я. — Давайте просто потанцуем вдвоём, раз уж жизнь так сложилась.

Она улыбнулась и кивнула. Спустя пару песен она хотела потащить меня в женскую уборную, но я отказался, боялся, что вывернет прямо там. Поэтому эта молодая профурсетка нашла себе какого-то парня, помоложе меня и более сговорчивого — я видел как через пять минут она уже завела его в туалет и закрыла дверь.

Я продолжал пить, но уже ограничивался лишь пивом. Оно было совсем невкусное, словно сделанное из помоев, но я продолжал пить, не мог остановиться. И в один момент я просто сказал себе: «Хватит», — и просто поставил бутылку на стол.

Вышел на улицу. Закурил. Постоял несколько минут. Закат был на удивление красив, и небо по-прежнему выглядело слегка розоватым, облаков стало больше, и в воздухе чувствовался запах свежести приближающегося дождя со снегом.

Я выкурил три сигареты прежде чем Людвиг нашёл меня. Он осмотрел меня, спросил всё ли в порядке. Всё, что я смог сделать — это слабо кивнуть и тут же потерять сознание.

А затем я плавал в обжигающей и одновременно приятной тьме. Вокруг была тишина и спокойствие, лишь изредка я слышал какие-то окрики, стук, но эти звуки были настолько незначительны, что я продолжал лежать в забытье, в горячей воде сознания, где я мог с лёгкостью утопить себя, но продолжать оставаться на плаву. Казалось, ещё немного, и моя кожа покроется волдырями, настолько вода была горячей, но в голове почему-то было пусто, и меня совершенно не волновал тот факт, что я мог свариться заживо.

Но когда я открыл глаза в реальном мире, то обнаружил себя, лежащего на своей кровати, под тёплым одеялом. Я перекинутся через край и с трудом встал. Надел штаны и босиком пошёл в другой конец коридора. На дворе стояла глубокая ночь, и все уже ушли спать.

Я вдруг вспомнил о мистере Ройте, что грозился выкинуть меня отсюда, но бояться его больше не стоило, ведь я тоже был пьяный.

В ванной комнате тоже было тихо и пусто. Лишь грязный кафель бледно-болотного цвета нагонял тоску и уныние. Я посмотрелся в разбитое зеркало и понял, что не зря временами ненавижу себя. Именно Адама-алкоголика я ненавидел больше всего. Он всегда помятый, с некрасивой щетиной, синяками и порезами, в грязной майке или рубашке. Но что самое страшное, так это смотреть в глаза. Они были безжизненными, слишком… спокойными, как у мертвеца, и меня это пугало. Мне ведь хотелось быть живым, никогда не хотел я умирать. Даже если я ненавижу себя, то это не значит, что я не хочу жить.

Я умылся холодной водой, почистил зубы чьей-то зубной щёткой, слегка намочил засаленные спутавшиеся волосы, вернулся к себе и заснул крепким сном без всяких сновидений.

Лишь внутри я ощущал пустоту и холод. Впрочем, так было всегда. Почти всегда.