Бездна

Марк Перовский

Бездна поглотит всех. Она – вместилище пороков и страхов, погибших надежд и разбитого будущего. Там живут те, кто в силах решать, кому жить, а кому умереть. И, кажется, только один человек на всей бренной земле может видеть, как они поглощают весь мир. И, к сожалению, он не знает, что со всем этим делать. Но понимает лишь одно: Бездна поглотит всех.

Глава II

Никто никогда не узнает об этом. Всё, что произошло в тот роковой день в лесу, все смерти и вся кровь, что теперь несмываемым пятном осталась на моей душе и руках, все крики отчаяния и тёмная красота погибели — всё это теперь там. В обычной жизни не место этому, не здесь, не в этом веке и даже не в этой Вселенной. Смерть для всех — это слово, вселяющее ужас. Оно заставляет нас бояться себя, других, Бога и молиться ему же ради спасения после того, как умрём. Но так не будет. Кто знает, хочет ли Он видеть нас рядом с собой, таких ничтожных, порочных людей, что прожили жизнь на огромном камне, летящем в бесконечной пустоте и начала времён во тьму обволакивающей бесконечности.

Крик Зака ещё долго преследовал меня. Просыпаясь в холодном поту после очередного кошмара, я стоял на крыльце своего ветхого дома на берегу моря и курил, пытаясь выгнать этим дымом дух того, кто в детстве испортил мне душу. Не было в этом какой-то особой романтики, как мне казалось раньше, когда я был молод. Скорбь не самое хорошее чувство, оно играет внутри словно расстроенная скрипка, на которой пытаются играть грустную мелодию — в ней нет абсолютно ничего, никаких чувств, никакого сожаления или жалости.

С моего двора открывался вид на старый порт, что был вдали от нашего маленького городка: невзрачный, с одним каменным пирсом, к которому дай Бог причалит пару кораблей за весь год. Рыбаки там были частые гости, они приходили с самого утра и сидели там до вечера, пока последний луч солнца не исчезнет с вечернего, по-настоящему тёплого для этого времени года неба. Там всегда было тихо, и мне это нравилось. Шум, гам, толкотня вечно стремящихся куда-то людей — всё это не для меня. Жизнью нужно наслаждаться, её нужно испробовать и изучить со всех сторон, чтобы затем, в старости, с чувством выполненного долга дожидаться цепких объятий смерти. Я часто приходил туда и ходил по пляжу, что находился ещё дальше, за портом. Ступая по мелкой гальке, приятно хрустевшей под ногами, я мог почувствовать себя свободным хотя бы ненадолго. Хотя я и не знал никогда, что такое свобода. Но для меня она была чем-то недосягаемым, эфемерным, ибо понимал, что чтобы стать действительно свободным от этого мира, нужно отказаться практически от всего, что связывает тебя по рукам и ногам.

Привязанности — вот главная помеха на пути к свободе. Они словно цепи охватывают тебя, душат и тащат на дно, мешая наслаждаться жизнью. А для таких людей, как я, привязываться порой бывает слишком опасно. Стоит узнать человека чуть получше, как тут же ещё одна цепь тяжким грузом падает на плечо. И чем больше времени проходит, тем крепче она сжимает горло. Дай ей волю, и она убьёт тебя моментально, даже не задумываясь.

Сколько людей я знал, которые жили без этого чувства, и как им завидовал, когда видел, как они живут. И одним из таких людей был мой самый близкий, единственный живой человек… да и тот ушёл.

«Элизабет, — промелькнуло знакомое имя в голове, — как мне тебя не хватает.»

И я знал, что она, наверное, уже и забыла обо мне. Может, нашла себе новых друзей, которые никогда её бросят, может, нашла любовь всей своей жизни и теперь по-человечески счастлива. Она — святая простота, и мне всегда это нравилось в ней. Хотелось быть таким же, как она — независимым от людей, от мест, от всего материального. Правильно Элизабет говорила в один из наших вечеров:

— Не привязывайся к людям. Это убивает. Люди приходят и уходят, они умирают, лицемерят и забывают. Лучше привязывайся к целям и принципам, Адам, они всегда будут в твоём сердце и никогда не предадут.

И теперь, спустя столько лет, я понимал, как же она была права. Только вот воплотить её совет в жизнь у меня так и не получилось.

Где-то вдруг громко залаяли собаки. Я посмотрел в сторону городка, растянувшегося вдоль огромного пустыря, оканчивающегося кольцом леса, откуда мне пришлось выбираться с боем. Лай усиливался, казалось, кто-то устроил собачьи бои, и в один момент мне даже захотелось посмотреть на это, но я тут же себя одёрнул.

— Это не твоё дело, — буркнул я сам себе, подкуривая сигарету. Спичка потухла прямо у меня в руке, не успев зажечь маленькую порцию смерти, зажатую меж зубов. Я достал коробок и вновь попытался зажечь. Вспыхнул огонёк, и струйка полупрозрачного, но в то же время тяжёлого дыма взмыла ввысь, в такое же серое небо.

Лай всё не прекращался. Это начинало напрягать. Откуда-то слышались разъярённые крики:

— Да заткните вы своих собак!

— Что их там, режут что ли?!

— Угомоните вы их!

Я знал, что этим плевать на других. Обыкновенные эгоисты, ничем не примечательные и серые. Из таких людей и состоит весь мир, вся хрупкая Система, позволяющая этому миру и дальше жить и процветать снаружи, а внутри — гнить заживо.

И вдруг воздух, наполненный неприятным шумом людских голосов и собачьего визга, порвал оглушающий взрыв. Кто-то выстрелил из ружья. Весь город тут же потонул в угнетающей, мёртвой тишине, словно этот выстрел прикончил всех сразу, и я теперь остался один среди горы трупов.

Я выбросил окурок в высокие заросли возле забора и, накинув на плечи зимнюю куртку, запер дом, вышел со двора. Шлёпая по грязному снегу, я шёл в никуда в надежде найти либо того, кто стрелял, либо тех самых собак. Не знал, чего мне хотелось больше: быть загрызенным или застреленным. Но отчего-то оставаться в стороне тоже не представлялось возможным. Кто знает, вдруг это начало чего-то большего?

Я вышел на одну из маленьких улочек, где теплилась тьма и мусор: коробки, мусорные баки, экскременты, которые выбрасывают прямо на улицы, когда выгребные ямы льются через край, вечно пищащие крысы, жующие выброшенную еду — это наш маленький умирающий мир. Проходя мимо домов, сразу и не скажешь, что за высокими заборами скрывается что-то более страшное, чем просто семьи, одиночки, отцы, матери, дети, мертвецы или полуживые люди. За каждой из дверей я видел страх и ненависть перед кем-то. Ненависть в здешних краях — обычное дело, но вот страх… он появился совсем недавно, и никто не почувствовал этого, пока не стало слишком поздно.

Я тоже его чувствовал. Он сидел где-то глубоко в душе и одновременно витал вокруг, нашептывая параноидальные слова: «Нет, нет, они тебя не ждут, уходи! Они боятся тебя так же как и ты их! Ты умрешь, если повернёшь за угол!» И часто этот страх побеждал.

Улица резко оборвалась, открывая взору небольшое чёрное зеркало озера, мёртвым плато лежащим подле высокого частокола леса. Верхушки елей размеренно покачивались на ветру, откуда-то из глубин вылетела стая воронов и с громким карканьем скрылась за горизонтом. Они тоже были напуганы, как и всё живое. Да и живого в этом городе было не особо много.

Озеро было мертво. Лес был мертв. Море, что разливалось где-то за моей спиной тоже было мертво. И только мы, люди, как бельмо на глазу, жили в этих огромных пустошах, где царила смерть и пустота. А заканчивалась эта пустошь только там, где не знали, что такое ежесекундный страх и ненависть.

Со стороны леса, по широкой тропе бежала целая стая собак. Издалека они выглядели как одна и та же собака, только размноженная в много клонов, но стоило им приблизиться на несколько метров, как тут же они обрели детали. Дикий оскал и бегающие бездушные глазки — они выискивали жертву с необычайным упорством, всматриваясь в каждый дюйм пространства. Они остановились возле одной из улиц, на перекрёстке — я стоял возле озера и продолжал смотреть на них, — и стали принюхиваться. На мгновение внутри у меня всё сжалось, сердце пропустило удар, совершенно не хотелось, чтобы они заметили меня. Одного. Совершенно беспомощного.

Но худшее случилось. Один из псов, кажется, овчарка с грязно-бурой шерстью, заметил меня, и обнажив кривые, но острые клыки, начал рычать, а затем и лаять.

— Да заткнутся они или нет?! — донёсся откуда-то раздражённый крик старухи.

«ДА ЛУЧШЕ Б ТЫ ЗАТКНУЛАСЬ, — громогласно пронеслось в моей голове, пока мой испуганный разум перебирал возможные варианты спасения». И только когда свора сорвалась с места и с громким лаем начала преследование, я начал бежать. Ноги утопали в выпавшем пару дней назад снегу, он ещё не успел полностью растаять или смешаться с грязью, а я шлёпал по нему, привлекая ещё больше внимания. Один шаг обернулся для меня быстрым падением в мутную лужу. С мокрой по колено ногой я продолжал убегать, понимая, что абсолютно беспомощен против бешеных собак, уже готовящих свои зубы, чтобы вонзить их в мою хрупкую плоть.

Я бежал сквозь улицы, подгоняемый страхом и громким лаем. Отовсюду со дворов доносились крики уставших от этого жителей, но никто из них не потрудился выглянуть на улицу и разобраться, в чём дело.

— Эй! Помогите! — крикнул я в отчаянии, срывая голос. На мгновение мне показалось, что ещё остался кто-то сердобольный, который открыл бы ворота и впустил бы меня к себе. Но мне только показалось. Люди быстро смолкали, и скоро возбуждённый воздух сотрясали лишь моё громкое дыхание, крики, да собачий лай.

— Умоляю! Откройте ворота! Кто-нибудь! — неистово продолжал орать я, чувствуя, как запершило в горле. Собаки не отставали, даже наоборот, набирались сил и подбирались всё ближе. А у меня оставалось совсем немного сил, и их я решил потратить на побег к морю, на которое ещё полчаса назад смотрел в полном одиночестве, окружённый незыблемой тишиной и спокойствием.

Мозг лихорадочно перебирал варианты, где можно укрыться. Если бы я мог спрятаться в доме, то так бы и сделал, но боялся, что собаки останутся у входа на ночь, ещё один день, и я окажусь заперт в собственном убежище пока не умру. Неприятная бы вышла ситуация. Но на помощь мне вряд ли кто-то пришёл бы — если сейчас никто не решился открыть ворота, то что уж говорить о том, что будет потом.

Я бежал сквозь улицы. Дыхание уже совсем ослабевало. Мышцы сводило от каждого шага. Казалось, я вот-вот рухну лицом в снег и стану обедом для бешеных псов. Но отчего-то у меня ещё были силы, и я продолжал бежать. Жажда жизни — слишком сильная вещь. Она заставляет нас карабкаться по отвесным скалам, играть в «догонялки» со смертью, прыгать в омут опасности с головой, пытаться спасти и себя, и своих близких. Но далеко не каждому дано спастись. И в тот момент мне казалось, что я один из таких.

Как вдруг я почувствовал сильную боль в ноге, сбивающую с ног. Пульсирующий поток отразился в перебинтованной руке, откуда от напряжения снова полилась кровь, окрасив бинты в алый цвет. Искры перед глазами на мгновение полностью ослепили, и я начала падать, не в силах больше бежать, словно на одну ногу кто-то надел кандалы.

А когда я вновь открыл глаза, вдали слышались выстрелы. Поднявшись на окровавленной руке я осмотрелся и увидел недалеко от конца последней улицы мужчину, держащего в руках ружьё. Вокруг него стояли собаки. Вернее, некоторые стояли, некоторые уже лежали на холодном снегу. Выглядело это словно дрессировка, что вот он возьмёт да выстрелит в воздух, отдавая команды. Он словно тренирует их, основываясь на страхе и угнетении, а теперь они ему мстили за годы унижений и приказаний. И ружьё из оружия дрессировки превратилось в оружие смерти.

А потом я потерял сознание, и весь мир стал обыкновенной тьмой, которой являлся изначально.