Перфекционистка из Москвы

Мария Хайнц, 2014

"Nobody is perfect". Кроме Александры. Жизнь москвички успешна и стабильна: школа – с медалью, университет – с красным дипломом, работа – с компьютером. Дорога в будущее вымощена на много лет вперед, день распланирован, квартира убрана, тарелки на кухне выстроены, как солдаты на плацу. За неделю мир рушится: Александру увольняют с работы, уходит молодой человек, на первом же собеседовании ей открывают страшную тайну, имя которой "перфекционизм". Что это? Болезнь или судьба? И есть ли врач или целитель? "Nobody is perfect". Кроме него.

Глава 4

Суббота. Осталось совсем чуть-чуть до дня, который изменил мою жизнь

Раздается звонок домофона. Через минуту родители будут здесь. Я окидываю взглядом комнату. Старый паркет просох и благодаря дорогому средству для мытья полов, выглядит по-новому желтым, как осенние листья на березе у входа в наш подъезд. Только без коричневых точек. Природа схалтурила, а я себе такого в ожидании мамы позволить не могу.

Два дивана, прижатых к противоположным стенам комнаты, только что лишились вместе с пылью доброй части и без того негустого ворса. Похоже, объяснений с хозяином квартиры не избежать. Наверняка при следующем посещении спросит, как это я — девушка стройная и вполне приличная — умудрилась за год истереть два дивана так, как его покойной маме за двадцать лет не удалось. И стулья тоже. Конечно! Чем я их только не терла! Даже пемоксолью. Насчет нее я, правда, немного погорячилась. Ороговевший от старости гобелен благодаря моим нечеловеческим усилиям посветлел, но стал каким-то рыхлым и вялым. Ах, что и говорить! Здесь всю обстановку уже давно пора менять. Я бы это давно сделала, но куда потом всё это добро?

Полуденное осеннее солнце выглядывает время от времени, оглушая комнату ярким светом. На серванте в это время предательски поблескивают пылинки. Я хмурюсь и снова собираю их кончиками пальцев, как курица зерно. На стеклянных полках остаются едва заметные отпечатки. Едва заметные для невооруженного взгляда, но у моей мамы в глаза встроены лупы, если не целый микроскоп! Солнце, будто вняв моим мольбам, тут же скрывается за тучу, а я мчусь в ванную, чтобы положить вторую зубную щетку в стаканчик, которую предусмотрительно купила в пятницу вечером. Вадим свою, подлец, забрал. Нервно взъерошивая щетину, чтобы придать ей использованный вид, поворачиваю ключ в замке.

Еще раз бегу в комнату, прижимаю дверки шкафа, в правой половине которого сиротливо висит моя одежда. Можно было бы еще припереть для верности стулом скрытую там ужасную тайну, но маме такая несуразица в обстановке быстрее бросится в глаза. Оставляю мебель в покое и бегу к двери.

— Здравствуй, дорогая! — мама обнимает меня, вручает традиционный увесистый мешочек — урожай с дачи и добавляет традиционное: «Своё всегда вкуснее!»

Стрела совести неприятно колет: торт у меня сегодня не самодельный, купила в супермаркете — очень похожий на тот, что я обычно делаю. Авось не заметят подмены.

— Что-то случилось? — слышу встревоженный мамин голос. — Где Вадим?

Я отворачиваюсь от нее и несу пакет с морковкой и картошкой на кухню.

— Он с работы еще не пришел. У них завершение проекта. Он очень поздно возвращается, — слышу я свой голос. Он звучит странно, как в шпионском фильме: записан на пленку и обработан на компьютере, чтобы никто не понял, что это я говорю. И то, что я говорю, не лезет ни в какие рамки. Какие проекты у адвокатов? У них дела: гражданские, уголовные, семейные. — У него в понедельник суд. Он готовится. Очень важное дело. Уголовное.

Конечно, уголовное! Он другими и не занимается! И родителям он об этом рассказывал! Сейчас они обо всем догадаются, примчатся на кухню. Голос хрипит с непривычки. И мина плохая, и игра никакая. Сейчас придут. Начнут пытать… Тарелки в ярости бить. Господи, они же мои родители! О чем я? Замираю в ожидании, но никто на кухню не спешит. А жаль… Придется врать дальше.

— Ай-ай-ай! Даже на выходных работает? — причитает мать, выглядывая из ванной. — Какая может быть у молодых людей личная жизнь, если всё время работать? Нужно же время друг с другом проводить: гулять, ходить в кино, на речку, на дискотеки. Вы куда-нибудь вместе ходите?

— Ходим… На кухню…

Мама моей иронии не понимает, а папу она всегда настораживает. Он сразу идет ко мне.

— Как на работе? — спрашивает он тихонько.

— Всё нормально, — шепчу я, изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Я сейчас! — кричит мама из ванной, заглушая мой ответ. Иначе бы папа обязательно заметил. Мама ставит обувь рядом с моей. — Вадима приучила обувь мыть?

— Приучила-приучила, — протягиваю я и несу горячее.

Мама в это время смотрит книги — каждый раз одни и те же.

— Молодец, дочка! Успеваете еще и классику читать! Очень советую обратиться к литературе школьной программы 10–11 классов. Теперь ты её глазами взрослой женщины увидишь — всё прочувствуешь и осознаешь по-новому. Я недавно «Анну Каренину» прочитала, столько нового для себя открыла! Раньше, пока я про нее понаслышке знала, я ей сочувствовала, а теперь нисколько! Сейчас я досконально во всем разобралась! Нехорошая она женщина была — мужа обманывала! А вы жениться с Вадимом не надумали? Всё-таки уже год вместе живете. Срок достаточный, чтобы узнать друг друга.

— Не донимай дочь, — приходит на помощь отец.

— А что такого? Совершенно нормальный вопрос. Правда, дочка? У нас ведь нет секретов друг от друга?

— О свадьбе ты узнаешь первая, — отвечаю я, еще раз убеждаясь в правильности решения ничего не говорить родителям.

Ложь во спасение, однако, дается мне нелегко. Мне становится жарко, и я бегу открывать форточку.

— Что у нас на обед, дочка? — спрашивает отец.

— Котлеты по-гречески, — я вхожу в комнату с большим дымящимся железным подносом.

— Как вкусно пахнет! — он громко вдыхает.

— Очень интересно. Мы, по-моему, такого никогда не ели, — отзывается мама. — Фарш еще успела накрутить!

— Да… — неуверенно киваю я — фарш я купила в супермаркете.

— Молодец. Сейчас в фарш, говорят, мышей и крыс подсовывают. Особенно в тот, что в супермаркетах продается. Там оптовыми партиями продается — съедят, не заметят. По вкусу, говорят, их не отличишь!

— Приятного аппетита! — говорю я и отодвигаю котлеты на край тарелки.

— Доченька, давай выпьем за вас с Вадимом! — предлагает мама первый тост. — Ты уж извини меня, если я иногда не сдерживаюсь, задаю прямые вопросы. Просто я волнуюсь. Мне так хочется, чтобы у тебя жизнь сложилась, и ты вышла замуж за достойного человека. Мы тебя растили, холили, лелеяли: с четырех лет на танцы, с шести — на фигурное катание, потом в школу. Английским ты с репетитором занималась. Перед поступлением в институт за курсы подготовительные платили. И теперь не хочется всё это добро кому попало отдавать. И ты знаешь, как сложно с достойными молодыми людьми в Москве. Одного потеряешь, за ним сразу очередь! На что и говорить: еще не потеряешь — уже очередь. А Вадим у тебя достойный молодой человек.

— За тебя, дочка! За твое будущее! — прерывает мамин монолог папа.

Мы чокаемся и принимаемся за еду. Мама сообщает о последних новостях с дачных полей, папа хвалит котлеты, я прилежно поддакиваю, киваю и всеми силами отгоняю неприятные мысли. Догадается мама или нет, что фарш из магазина?

— Очень вкусные получились котлеты, — говорит папа, освобождая тарелку для добавки.

— Я бы на твоем месте не налегала так сильно. Неизвестно, чем эту говядину кормили…

— Мама, почему я оставила фигурное катание? — слышу я свой голос. Он будто и не мой совсем. Будто издалека.

— Сыр здесь очень жирный, хотя нежирного сыра не бывает, — продолжает мама. — Это факт! Надо попробовать их без сыра делать.

— Почему я оставила фигурное катание? — повторяю я громче.

— У меня такое ощущение, отец, что наша дочь сегодня плохо слышит, — недовольно заявляет мама и укоризненно смотрит на меня, как в детстве. — Я про одно, она — про другое.

— Однажды на тренировке, — медленно отвечает папа, — ты увидела девочку, которая переехала из Волгограда в Москву. Талант её был неоспорим, с ней работали лучшие специалисты. Ты сказала, что с ней тягаться тебе не под силу, а второй быть не желала. Твой интерес угас.

— По-моему, вы сегодня сговорились! Оба меня не слышите! — возмущается мама. — Всё-таки лучше эти котлеты без сыра делать.

— И вы не старались меня переубедить, уговорить, поддержать? — я, наконец, отрываю остекленевший взгляд от полки.

— Мы подумали, что если бы тебе это действительно нравилось, ты бы не бросила, — поясняет отец и виновато опускает глаза.

— И правильно, что бросила! Ты стала настоящим человеком — менеджером! — гордо заявляет мама.

— Мама, я помощником руководителя, а не менеджером работаю!

— Какая разница? Главное, работа есть, — отвечает мама.

— А шансы были? — спрашиваю я папу.

— Шансы всегда есть, хотя о чем теперь говорить? — с жалостью произносит отец. — Я ходил на все твои выступления! Ты была такой искусной танцовщицей, не по годам… Потом сильно жалел, что ничего не предпринял. Всё-таки надеялся на твой внутренний голос… Но он промолчал.

— А что с той девочкой стало?

— Я слышал, что её через год родители увезли в США, она неплохо выступала, но получила травму. С тех пор о ней больше не писали.

— Зачем ворошить прошлое? Как сложилось, так и сложилось. То, что Александра университет окончила, гораздо важнее любых танцев. Давайте со стола убирать.

Я беру часть посуды, отношу на кухню, другую приносит папа. Я, по привычке, мою тарелки. Папа вытирает.

Мы любим эту ненавязчивую тишину, которая значит для нас много больше, чем любые слова. Он будто спрашивает: «Есть проблемы, дочка?» Я грустно киваю. «Потеряла работу. Молодой человек ушел…» «Ничего, моя милая, у тебя всё будет хорошо». Я уютно устраиваю голову на его плече, и мне тут же становится легче, словно все проблемы мои вмиг перебегают по невидимому мостику к папе, а он, как настоящий рыцарь, расправляется с ними большим беспощадным мечом. В такие минуты меня оставляют тревоги и вечное беспокойство, становится уютно и тепло. Ах, если бы у меня был такой молодой человек, как папа, которому можно было бы положить голову на плечо, уткнуться макушкой в шею, и чтобы все сошлось, как пазлы.

Пазлы… Они были частью трудного времени взросления. Я проводила часы, собирая белые парусники на голубом фоне, старинные замки, утопающие в зелёной листве, сюжеты из любимых сказок и мультфильмов.

На каждый праздник, начиная с десяти лет, я неизменно заказывала коробку с пазлами. Мама моего увлечения не поддерживала, но и не препятствовала, а папа темными зимними вечерами присоединялся ко мне. Что в этих пазлах тогда мне казалось таким увлекательным, я уже не помню. Осталось лишь это удивительно концентрированное чувство завершенности, совершенства, когда я вставляла последний пазл в картинку. Все собранные картины остались в квартире родителей, аккуратно наклеенные на тонкую бумагу и развешанные по стенам. Лишь белый парусник я оставила под стеклом — хотела когда-нибудь собрать еще раз. К моменту поступления в университет свободного места для новых картин не осталось, захламлять другие комнаты мама не позволила. Учеба стала занимать всё свободное время. Тогда постепенно и утихло мое пристрастие к пазлам.

— Помнишь, мы с тобой парусник из трех тысяч пазлов вместе собирали? — спрашиваю я папу.

Папа вздрагивает.

— Я после той бессонной ночи от мамы хороший нагоняй получил за то, что пошел у тебя на поводу.

— Трудный попался экземпляр: белые облака на голубом фоне, огромные паруса.

— Но мы справились! — не без гордости заявляет папа. Плечи его расправляются, глаза блестят.

— Я до утра не могла заснуть…

— Почему?

— От восхищения, что мы всё-таки своего добились… Собрали его… Он еще там? Напротив моего школьного стола, у окна, летит по волнам?

Папа неловко переступает с ноги на ногу и виновато опускает голову.

— Прости, дочка. Мы делали ремонт и перестановку во всей квартире. Мама их все убрала. Иначе обоев не было видно. Мама так сказала.

— Как убрала? Где они? — отзываюсь я с нарастающей тревогой в голосе.

— Я не знаю, — папа на секунду замолчал, не решаясь выдать правду. — Но ты не волнуйся! Наш парусник я не дал погубить. Маме так и сказал: «Только через мой труп». Я его на дачу увез. Он теперь там висит над моей тумбочкой в спальне, как напоминание о тебе.

Я застываю с намыленной тарелкой в руке.

— Но почему же меня не спросили? Я бы их здесь повесила… Я бы их все забрала! — голос мой звенит тонкой струной от негодования.

— Мама не позволила. Сказала, что не нужно в новую жизнь со старым барахлом…

— Какое же это барахло? — шепчу я. Руки мои невольно опускаются, и намыленная тарелка выскальзывает из рук.

Я медленно выхожу из кухни.

— Опять тарелку папа разбил? — раздается из комнаты укоризненный голос мамы. — Дочка, где у тебя скатерти лежат? Я уберу эту…

Слышится скрип дверки шкафа. Я бросаюсь в комнату, но уже поздно. Глаза мои встречаются с изумленным взглядом матери.

— Что случилось? — она растерянно смотрит на меня. — Почему в шкафу только твои вещи?