Перфекционистка в офисе

Мария Хайнц, 2015

У Александры, кажется, есть все для счастливой жизни: стремительная карьера в иностранном банке, любимый человек, уютная квартирка на окраине Москвы. Не хватает только обручального кольца, по ее мнению. На 25-летнем юбилее Александра ожидает от Алексея предложения руки и сердца, но он ей дарит сертификат на посещение курса по тайм-менеджменту. Алексей – психолог и опасается, что перфекционистское отношение ее возлюбленной к работе постепенно убивает их отношения. Он утверждает, что она не видит главного в жизни. Александра и сама замечает, что не все в ее жизни идеально: вставать по утрам становится все сложнее, а к Алексею она чувствует меньше и меньше. Она вообще мало чувствует, пока в числе ее подчиненных не появляется новый сотрудник Николай. Он интересуется не только работой и, кажется, все успевает. В Николае она находит то, чего ей не хватает в Алексее. Но сможет ли она найти то главное, что нужно именно ей? Сможет ли каждый из нас?

Глава 4

Москва красивая… Я знаю, что она красивая. Раньше мы с папой часами гуляли по Бутовскому лесу: на лыжах, на санках, весной — просто ходили. Лепили снеговиков, строили крепости. Или просто смотрели из окон нашей квартиры и не могли налюбоваться видом. В центре у Москвы другая красота: историческая, местами современная. Бизнес-центры, памятники, магазины, рестораны. И все это в пропорции «сто к одному»: сто машин на одно парковочное место; сто человек на одно место в поезде метро и ресторане. Только на окраине город будто скидывает эти оковы и напряжение перенаселенности. Можно увидеть ее легкость и расслабленность: леса, ручейки, поймы — здесь хочется дышать полной грудью, сюда хочется возвращаться. Ноги несут меня от метро к парку. Немного страшно брести в одиночестве по узкой тропинке под тусклым светом фонарей, но мне не хочется домой. Нужно подумать, прийти в себя, собраться с мыслями, набраться решимости.

Долгая зима заканчивается, а всё, что я видела — это скованные льдом тропинки и смешанный с солью грязный снег. Ни задорных горок, ни блестящих лыжных просек, ни прогулок по чистому, белому. Почему я перестала видеть красоту? Я будто ослепла. Мысли всё время крутятся: что сделать на работе, что купить в магазине, что приготовить на выходных, что сказать ему, чтобы не заниматься сексом? Это ужасно, но я действительно постоянно придумываю отговорки. Я перестала хотеть его. Я вообще не испытываю желания, тяги. Я перестала любить? Будто укол анестезии сделали, и я больше не чувствую. После жарких объятий шефа с Татьяной, я ощущаю этот лед особенно сильно. Он давит и не даёт вздохнуть, не даёт чувствовать. Будто и не было нашей страсти никогда. Как красоты. Знаю, что она есть, но больше ее не вижу. Она вокруг, но я не чувствую. Знаю, что желание есть, но больше его не ощущаю. Я замерзла, заледенела. Света говорит, что нужно добавить в жизнь эмоций, чувств, что они дают энергию, иначе превращусь в серый пепел, но как?

В витрине книжного магазина вижу книгу Фредерика Бегбедера «Любовь живет три года». Три года? Любовь должна жить три года! Но почему у нас только один? Почему в нашей теплой квартире вдруг отключили отопление? Мы ходим в шубах, лежим под тремя одеялами, а меня трясёт от холода! Почему всё так быстро закончилось? Кому предъявлять претензии по гарантии?

— Нам нужно поговорить, — ровным голосом сообщаю ему с порога. Ни тени недовольства, ни обиды, ни надежды. Просто деловое желание выяснить всё раз и навсегда.

— Согласен, — Алексей выходит из кухни в накрахмаленном передничке с нарисованным на нём толстым котом, держащим черпачок в лапке. — Ты знаешь, я решил, что буду теперь готовить ужин к десяти вечера. Видишь, ты успела! Даже пораньше пришла! Какая молодец!

Он целует меня в щеку, и мое решительное настроение вмиг улетучивается.

— Котлеты жаришь? — раздеваюсь и подхожу к плите. — Сколько раз перевернул?

— Три, — отвечает он и передаёт мне лопатку.

— Молодец, почти научился! — я улыбаюсь. — Следующий раз убавь пораньше, пожалуйста, чтобы корочка не подгорела. Она — вредная для здоровья.

Он прижимается ко мне, я боюсь, что мы сейчас так ничего и не обсудим, и ленты бесконечных диалогов будут продолжать опутывать меня. Придётся носить их на себе, как полную тяжелых патронов обойму.

— Молодец, ты тоже почти научилась, — он перехватывает у меня лопатку и переворачивает котлеты.

— Чему?

— Конструктивной критике.

— Это не критика вовсе, если ты про котлеты. И почему почти? Я лишь констатирую факты без лишних эмоций, как ты меня учил. Кстати, в этом русле я и хотела с тобой поговорить. Спокойно и рассудительно, — я делаю глубокий вздох, а потом громко выдыхаю. — Я решила завести ребенка.

Повисает звенящая тишина, потом сковорода с котлетами, которую Алексей держал в руке, с грохотом опускается на плиту. Эта фраза, очевидно, вызывает в нём состояние, в котором я побывала сегодня, когда увидела Татьяну с шефом.

— Хорошо, что у нас не индукционная плита, а обычная — советская.

— Что? — переспрашивает он громко, будто контуженный.

— Хорошо, что у нас не индукционная плита, а обычная — советская, — повторяю я, перехватывая у него сковороду с лопаткой. Ещё обожжётся!

— Я про ребенка!

Его лицо наливается кровью. Я боюсь, что у него сейчас случится сердечный приступ. Беру полотенце и начинаю махать перед его лицом. Хочу побрызгать на водой, но Алексей вовремя выхватывает у меня бутылку — от волнения вместо брызгалки для цветов схватила жидкость для мытья раковины. Он тяжело опускается на стул.

— Что ты так разволновался! — я стараюсь говорить быстро, чтобы не остановиться, поддавшись сочувствию. — Я всего лишь про нашего ребенка говорю. Думаю, что сейчас самый правильный момент для этого. Мне двадцать пять. Я всегда хотела двоих детей. Рожу одного за другим. Если повезет, двойня получится. Мальчик и девочка. Здорово, да? Одним метким выстрелом сразу двоих! — я подмигиваю. — Какая экономия времени получается! И, кроме того, декретный отпуск — это целых 140 дней! Мы сможем каждый день проводить вместе! Ведь этого нам так не хватает! Здорово я придумала? — стараюсь говорить легко и задорно, чтобы придать бодрости гипотетическому папе, но он по-прежнему не хочет верить в свалившееся на него счастье. — Не волнуйся, тебя это решение практически не коснется. Я всё сама сделаю: выношу, рожу, воспитаю. С тебя только штамп в паспорте, ну ещё одна мелочь, сам понимаешь…

Щекочу его за ушком, как делала это раньше в постели, но он отворачивается и мычит, как раненый бык.

— Я не понимаю… Почему ты так? Почему сама решила? Я думал, что мы — настоящая пара. Что случилось? — он умоляюще смотрит на меня. — Дело во вчерашнем дне? Что-то не понравилось? Ты вчера домой ехала сама не своя. Что я сделал не так?

Конец ознакомительного фрагмента.