Несъедобное время

Мария Фомальгаут

А вы про нас напишете? Правда-правда напишете? Очень-очень просим. Это не сложно, честное слово. Совсем-совсем не сложно. А то про нас еще никто не написал.Вот, например, вы напишете, как оцепили главную улицу от фонтана до набережной, и никого туда не пускали, даже самых любопытных, даже по пропускам, да и не было никаких пропусков, и даже если сам мэр города пришел и сказал, что хочет зайти за ограждения, его бы не впустили. И полиция стояла. Вот так.

Вырубленная глава

Часть четвертая (вырублена под корень)

Часть шестая

— Передай им… — начал Бук и снова закашлялся, — передай им… всем… своим… что если они убьют нас, они убьют и себя тоже.

Хомо презрительно фыркнул:

— Ничего подобного, еще океаны есть.

— При чем здесь океаны?

— Ну, если вы про кислород, так еще океан кислород вырабатывает… Это все красивые лозунги, леса, зеленые легкие планеты, берегите лес… источник дров, — хомо снова фыркнул, — только никто этого слушать не будет, такие деньжищи крутятся…

— Нет-нет, вы не поняли, — замотал головой Бук, — тут другое… Вот вы приковывали себя наручниками, призывали нас беречь… почему?

— Ну как же… жалко же…

— А почему вам жалко деревья?

— Ну… э-э-э…

А я вам скажу, почему. Потому что вы сами когда-то деревьями были.

Хомо посмотрел на нас — его лицо ничего не выражало, видно было, что он совершенно нам не верит.

— Не верите? — продолжил Бук, — а зря… скажите… откуда вы взялись?

Хомо забормотал что-то про маленьких существ, которые жили на деревьях, но тут же осекся — видно было, что он и сам не очень-то в это верит.

— Ну, вот видите… так что вам мешает поверить в ваше происхождение от нас? Маленькое семечко летит через вселенную, падает на планету, прорастает в глине…

Хомо радостно хлопнул в ладоши:

— Ну, конечно… слушайте, головы у вас что надо… Вы не парьтесь даже, я им так лапши навешаю, поверят как миленькие…

Часть пятая (тоже вырублена)

Часть первая

Когда я проснулся, то понял, что меня вырубили под корень. Нет, не одно-два дерева, и не три, и не восемь — а под корень. Вернее, я уже ничего не увидел, я был слеп — вместе с деревьями исчезли мои глаза, которые качались на ветках, исчезли уши, которые шелестели на ветру. Я был еще не мертвый — но уже и не живой, во мне оставалось жизни на несколько часов, не больше.

Это сделал Бук.

Я увидел (уже не увидел) все это и догадался — это сделал Бук.

Бук.

Раньше мне доводилось видеть подобные кошмары со стороны — вырубленные леса, выжженные леса, а то и вовсе леса, чья почва была отравлена чем-то немыслимым, неведомым. Последнее мне доводилось видеть только на фотографиях из хроник необъявленной войны где-то там, на юге, где вообще не действовали никакие моратории и правила.

Я умирал. И это было тем более странно, что Бук никогда не дал бы мне умереть — нет, Бук давно мечтал сравнять меня с землей, но он в жизни не дал бы мне умереть. Хотя, впрочем, что я вообще знал про Бука — мы виделись слишком мало, я не успел понять его до конца.

Я еще пытался спастись — хотя понимал, что это невозможно. Я еще отчаянно прислушивался к беспомощным обрубкам, надеясь собрать воедино последние искорки жизни — но почти тотчас же убедился, что деревья были не только срублены, но и выкорчеваны с корнем. Это было что-то новенькое — настолько немыслимое, что я никак не ожидал этого от Бука.

Впрочем, я и сам был виноват — что перекинулся не вовремя. Сколько я помню себя, мы с Буком перекидывались одновременно, — и в стой, и в иди. Мы зорко приглядывались друг к другу, улавливали малейшие изменения во вражеском народе, изменения, по которым можно было определить, что скоро народ из иди станет стой — и тоже готовились к стой, к тому, чтобы прахом упасть в землю и прорасти могучим лесом. А потом точно так же чутко прислушивались к запахам чужих лесов — чтобы одновременно выпустить семена, уронить их в траву-мураву, окружить теплом и заботой, дать прорасти, выпустить щупики, на которых побежит по свету новый народ…

Воспоминания.

Не к месту и не ко времени.

Я слышал, так бывает — в последние мгновения жизни…

…последние?

…мгновения?

…жизни?

Жить. Во что бы то ни стало — жить, сказал я себе. Я нашел обрубок, в котором еще теплилась жизнь, я заставил его пустить росток, но тут же отказался от этой затеи — вокруг обрубка не было ни воды, ни хорошей земли, он бы не продержался слишком долго. Тогда мое внимание переключилось на кусок корневища, которое почти умерло, но лежало на благодатной почве возле ручья — у него было больше шансов. Корневище не ответило на мой сигнал — напрасно я звал, требовал, умолял, угрожал, просил — жизнь уходила из искалеченного корня.

Искать. Перебирать все кусочки меня, которые еще есть, перебирать, пока сознание еще живо, да кто сказал, что оно живо, мое созна…

Часть вторая

…я спросил себя, почему я лежу в чужом доме. И почему я один. И почему горит лампада, я не привык спать при свете. И почему сидит Бук, вот так, в кресле-качалке, хорошее кресло, и дом хороший, молодец Бук, если это дом буков, умеет Бук из обломков самого себя дом построить, хотя, может, и не самого себя. Я слишком хорошо знал Бука, я не сомневался, что для своего дома Бук взял не только свой лес, но и чужой. Моя догадка подтвердилась, когда я увидел плетеные корзины явно из другого дерева и дверные проемы, в которых узнал Липу.

Приворовываешь чужие леса? — спросил я.

— Это ты вместо благодарности? — парировал Бук.

Меня передернуло.

— Благодарности? За что? За то, что в плен меня взял?

— В плен? — Бук подскочил, его суставы жалобно заскрипели, — всего хорошего, — он распахнул дверь. Я уже собирался встать с кровати и уйти прочь, но на пороге на меня нахлынула память — резко, властно, мощно, и я ухватился за косяк, чтобы не упасть — так больно было вспоминать безжизненные обрубки…

— Постой… ты что… спас меня?

Бук недовольно фыркнул:

— А ты как думал?

— И с чего это вдруг?

Бук, казалось, задумался.

— Ну что ж ты хочешь, меня самого вот так же…

— Что — вот так же?

— Вырубили… под корень.

— Да ну?

— Ну да. Я сначала думал, это ты, потом уже дошло до меня, что на тебя что-то не похоже, ты, конечно, тот еще мерзавец, но не до такой же степени…

Я хотел возмутиться, но решил оставить возмущение на потом.

–…потом понял, что это не ты.

— А… кто?

Мой вопрос повис в воздухе. Бук задумался, потом помотал головой:

— Не… не знаю.

Часть третья

— Еще один, — сказал Бук.

Я молчал. Я и сам видел, что еще одному лесу пришел конец — вот так, внезапно, его тоже выкорчевали под корень. И мы по-прежнему не знали, кто это сделал.

Я понимал, что бесцельно бродить по окрестностям и искать выжившие леса — бессмысленно, но это был единственный, хоть и маленький шанс что-то узнать. Я уже хотел сказать, что день близится к вечеру, и нужно идти к дому, когда услышал шорох за холмами — этот шорох не был похож ни на что известное мне, это не был ни зверь, ни птица, ни лес — стой, ни вторая ипостась леса — брод. Мы осторожно поднялись на холм — каково же было наше удивление, кгда мы увидели неведомых тварей…

Часть седьмая

— Они ушли.

Так сказал мне Бук. Хочется добавить — на следующий день, но это случилось только месяц спустя. Бук сказал мне:

— Они ушли.

Я уже и сам понимал, что они ушли — не слышно было гула моторов и стука топоров. Вернее, понял бы, если бы не умирал — а так моих сил хватило только на то, чтобы услышать голос Бука и упасть в землю — прахом, прахом — чтобы возродиться снова. Удивительное дело, даже сейчас, падая в землю прахом, я поглядывал на своего врага — где он, что с ним, точно ли пал прахом в землю, не выжидает ли.

Часть восьмая

Когда я в следующий раз увидел Бука, я сразу понял, что будет война, — здесь, сейчас, без вариантов. Что поделать, я должен был признать, что и правда пришло время войны, — мы прахом упали в землю, проросли, пустили семена, построили города, — и вот теперь-то можно было в который раз выяснить, кому из нас быть властелином на этой земле.

Поэтому я не удивился, когда увидел армию Бука, которая приближалась к моему городу — недолго думая, я сам собрался в войско и приготовился к обороне. Однако, к моему немалому изумлению, Бук не только не собирался нападать, но и напротив, торжественно поднес мне снедь и заверил меня в своем глубочайшем расположении. Я насторожился — все это больше всего походило на ловкий обман, на удачную ловушку, но никак не на благородство Бука.

— Тис, друг мой… пора на битву, — сказал Бук.

— Вызываешь меня на бой? — догадался я.

— Отнюдь…

— Тогда… с кем же мы будем сражаться?

— С ними… с ними…

Он показал куда-то в никуда, но я догадался, кого он имеет в виду.

— Но почему… почему? Мы же договорились с ними… мы же…

Договорились — надолго ли? На месяц? На два? На год? А дальше что? Надого их хватит? Тис, у тебя добрая душа, но ты пойми правильно, тут не до доброты, или мы их, или они нас, третьего не дано.

Я уже и сам понимал, что третьего не дано. Я сказал себе — третьего не дано — когда мы шли на бой. Я повторил себе — третьего не дано — когда мы собрались в доме Бука, чтобы отправздновать победу. Третьего не дано, повторял я себе, поднимая чашу. Третьего не дано, говорил я, прислушиваясь к себе, подспудно чувствуя, что что-то очень и очень не так…

Что-то…

Что-то…

Часть девятая

— Мы приговорили себя.

Это я говорил уже позже, когда уже не говорил — третьего не дано.

Бук изумленно посмотрел на меня, он не понимал, как мы можем приговорить себя, когда враг уничтожен…

— Нет, — возразил я, — уничтожены мы. Причем, бесповоротно.

Бук снова не понял меня.

— Ты сказал им, что они произошли от нас… ты врал…

–…врал.

— Всё было наоборот.

— Наобо…

— Наоборот. Посмотри… когда меня вырубили, я стал вспоминать, как мы с тобой сражались, как я прорастаю, я так подробно говорил это самому себе… Для чего? Для чего?

Бук растерянно фыркнул, откуда ж я знаю, что делается у тебя в голове…

— А все очень просто… я рассказывал это по сюжету книги… Для кого? Как ты думаешь, для кого написана история про нас?

— М-м-м… для нас…

— Нет, мы-то с тобой все это знаем, и как мы прахом в землю ложимся, и как из праха восстаем, и как семена бросаем… Тогда для кого? Для кого?

— Для них?

— Верно говоришь. А почему?

— Ну… гхм… не знаю.

Зато я знаю. Для них… Они придумали нас. И написали про нас. Вернее, написали бы. Если бы мы их не убили.

— Ты думаешь?

— Я не думаю. Я знаю.

Я почувствовал, что что-то происходит с нами, что что-то случится — здесь, сейчас, сию минуту. Я бросился в землю, я еще надеялся стать прахом, сам не знаю, зачем, как будто это могло меня спасти, но я уже чувствовал, что мне ничего не поможет, потому что меня нет и никогда не было…