Кошк и Солнц

Мария Фомальгаут

Сколько всего существует Куу?И существует ли он вообще?И кто прячет у себя океан?И как можно говорить ветром?И что делать темноте, которая боится темноты?И зачем человек пришел к четвергам?И куда сбежал кофейник?Осторожнее: Му снова в Сети.И хочет знать правду…Всю правду…

Унисонник в Пегастре

— Вы такой-то? — называют мою фамилию.

Киваю:

— Да, это я.

— Вас убили, — говорят мне.

Я уже ничему не удивляюсь — с того момента, как прихожу домой, вижу столпотворение людей в форме, что они пишут, что они обшаривают, что они ищут, что им вообще надо, это чей дом в конце-то концов, мой или их…

Не выдерживаю:

— Чему обязан?

И вот здесь уже:

— Вы такой-то?

И —

— Вас убили.

Хочу тут же парировать, что ничего меня не убили, вот он я, живой-здоровый, сами посмотрите — не парирую, буквально натыкаюсь на собственный труп на ковре в гостиной, на мне домашний халат и тапочки, череп раскроен пепельницей, что за черт… Наклоняюсь к себе, тормошу, еще надеюсь, что я встану, — понимаю, что надеяться не на что.

— Как вы это объясните?

Понимаю, что мы это спрашиваем одновременно. Я и человек в форме. Смотрим друг на друга, ищем какие-то ответы, которых нет.

— Когда вы вышли из дома? — спрашивает следователь, я вижу — спрашивает, чтобы хоть что-нибудь спросить, потому что, черт возьми, надо же что-то делать.

— Э-э-э… около шести было… Я тут спохватился, что чай кончился, а без чая сами знаете, невесело как-то…

Перебираю пачку чая в руках, как доказательство, что да, за чаем ходил, до ближайшей лавочки, могу чек… нет, не могу, чеков у нас не пробивают, и видеокамер нет, и свиде… и свидетелей нет, у нас все по-простому, взял чай и оставил деньги, потому что продавец незнамо где… так что алиби у меня нет, и… и какое еще алиби, вы о чем…

Тихонько посмеиваюсь:

— Вы же не считаете, что это я его… себя… его убил?

Следователь внимательно разглядывает пепельницу, ищет что-то, как будто сам не знает, что, вскидывает голову:

— Отпечатки ваши… будьте добры…

Холодок по спине.

— Так тут на всем мои отпечатки, как же без этого…

— Пожалуй, вы правы… кроме ваших пальчиков тут других и нет…

Говорю, сам пугаюсь своих слов:

— Убийца, наверное, в перчатках был… ну… чтобы пальчики свои не оставить…

— Возможно…

Снова молчим, снова смотрим друг на друга, чувствуем, как нелепо и бессмысленно то, что происходит, безумие какое-то…

— Вы… вы знали этого человека? — следователь давится вопросом, сам понимает, какую нелепость сморозил.

— Ну, как же мне самого себя не знать… — усмехаюсь, — еще как… И нет, брата-близнеца у меня не было…

Смотрю, как уносят меня, все еще пытаюсь понять, что происходит, все еще не могу. Проще сказать себе, что ничего не было, мне показалось, померещилось, что угодно, только не…

Уже даже и не вспоминаю про чай, какой тут чай, какое тут что, когда…

–…знаете, я что у вас нашел…

Это уже потом.

А сначала:

— Родуэлл… вы же вроде… писатель?

Меня передергивает от этого — вроде, мог бы и не напоминать про это вот вроде, автор, которого знают полтора человека…

Все верно.

А вот уже потом, когда выпили со следователем по чашке чая, когда, казалось, ничего не предвещало беды…

— Знаете, что я нашел…

Холодеют руки, так и думал, что это еще не все, что в доме окажется еще что-то такое, чего здесь быть не должно…

— Взгляните… — толстая книга падает мне на колени, вижу свою фамилию на обложке.

— А, моя гордость, Унисонник, этот роман я считаю одним из лучших…

— Вы так считаете? — тон следователя мне не нравится.

— Ну… конечно, у вас может быть другое мнение, на вкус и цвет, как говорится, все фломастеры…

— Скажите, пожалуйста, в каком издательстве увидела свет эта книга?

— Как и все другие, в «Вечном Пере».

— Да? А вот посмотрите, что я заметил… Издательство «Пегастра», город Букбург, улица Улиц, дом семь…

— Гхм, возможно, какая-то ошибка…

— Да, скорее всего… знаете, я специально проверил, а ведь на улице Улиц нет такого дома… и издательства такого тоже нет…

— Должно быть, опечатка, или что-то вроде того…

— Да, скорее всего, вы правы… а что вы скажете об этом?

Еще одна книга ложится мне на колени, смотрю на обложку, нахожу в себе силы ответить:

— Я… я этого не писал…

— Должно быть, ваш однофамилец?

— Скорее всего.

— Я нашел это в вашем доме.

— Слушайте, честное слово, я никак не могу помнить, как ко мне попали те или иные книги…

— А их у вас не так уж и много…

— И, тем не менее… должно быть, купил из-за совпадения, и фамилия, и инициалы… или подарил кто-то… но я её не читал, это я вам точно скажу, в квантовой механике ни слова не понимаю…

— А вот обратите внимание… — следователь открывает обложку, — то же издательство… «Пегастра», город Букбург… улица Улиц…

— Интересно…

— Так вы говорите, не помните, откуда появились эти книги?

— Честное слово… — мне становится не по себе, — такое чувство, что кто-то специально подкинул их мне…

— Уж не этот ли… убитый?

— Скорее тот, кто его убил…

На ночь закрываю двери на три засова, хотя понимаю, что черта с два это поможет, что тогда дверь тоже была закрыта на три засова, и тем не менее, кто-то увидел с улицы, как я лежу мертвый в холле, увидел через решетки на окнах, вызвал полицию…

Так что ничего мне это не поможет, ни решетки, ни засовы, и даже кажется, что пистолет не спасет.

Темнеет.

Смотрит в окна огрызок луны.

…Я ненавижу себя — потому что это я должен был написать Унисонник, я, а не я, — ведь я должен был заниматься энергиями покоя и туннельными эффектами, а не головокружительными сюжетами, так какого черта я в часы досуга писал строку за строкой, — строки, которые стали гениальным творением, какого черта я не предоставил это мне…

Это надо бросить в пламя камина.

…все больше понимаю, что нам нет смысла встречаться — даже раз в год, в годовщину перехода, — мы все больше отдаляемся друг от друга, мы все меньше понимаем друг друга, он говорит про спины и гамильтонианы, я думаю, что это хорошее имя для персонажа, аристократа какого-нибудь — Гамильтониан…

И это надо бросить в пламя камина.

…все еще не могу свыкнуться с тем, что случилось, что теперь не я, а я и я, теперь не дом, а дом и дом, теперь не мир, а мир и мир, и теперь можно сбросить с себя интегралы и алгебры (именно так, алгебры) и заняться историей призрака, который расследует собственную смерть, окунуться в эту историю, как в омут…

А уж это тем более надо бросить в пламя камина, чтобы никто, никто, никогда…

–…представляете, что?

Смотрю на следователя, уже представляю — что.

— А что?

— Ваше тело исчезло.

Делаю вид, что хочу сказать, что мое тело живо-здорово сидит тут, и тут же одергиваю себя.

— Ничего себе…

— Вы об этом ничего не…

–…да вы поймите, — я хватаюсь за голову, — я вообще не понимаю, что происходит! Честное слово, мне страшно просто, я уже ночами не сплю… а что если это я что-то вроде своего будущего увидел, и не сегодня-завтра меня вот так кто-нибудь пепельницей грохнет?

— Ну что вы, с чего вдруг… — следователь пытается меня утешить, понимает, что никакого утешения быть не может, и дальше может произойти что угодно.

— А книга…

–…какая книга?

— Унисонник… она тоже пропала?

— Нет, вот она, целехонька…

Мысленно киваю сам себе, отлично, все получилось именно так, как хотел, они в жизни не догадаются, что тело надо искать не здесь, не в этом мире.

Не выдерживаю, спрашиваю:

— А книгу… можно я себе забе…

–…извините, это следственный материал считается, никак нельзя…

Следователь поворачивается ко мне в три четверти, смотрит на багрово-дождливый октябрь за окнами, на книгу, мою книгу — этих нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы застрелить его. Как чисто получилось, говорю я себе, я думал, крови будет больше…

Открываю миры — последний раз, чтобы перекатить умершего в тот, чужой мир, там тоже багряно-дождливый октябрь, тоже капельки тумана на окнах.

Открываю «Унисонник», чуть подернутый капельками крови, на сто двенадцатой странице, здесь я остановился, отсюда надо перепечатывать дальше. Если все пойдет по плану, через неделю можно отправлять в издательство, конечно, в «Вечное Перо», которое есть, а не в «Пегастру», которой нет…