Путеводитель [рассказы]. бессознательное сознательное, выливающееся в мысли просто женщины

Мария Терехова

О том, где. И что, если – внутри. Как близко ощущение, ощущаемое с кем. Когда в чемодане биография, в ногах хореография. Города – самолетами, любовь – самоналетами. О том, как распадаешься алфавитом на саму себя и вращаешься – ретроспективой возвращения. Проза меня – о том, как меняет и меняется. Буквами, километрами, встречами невстреч, мной – книга.

Без тебя — не было бы бирюзы.

© Мария Терехова, 2016

© Елена Аскольдович, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Amsterdam RAI¹

Он снова тронул мои колени

Почти не дрогнувшей рукой.

/Анна Ахматова «Прогулка»/

Совсем нечаянно, заворачивая за бордово каменный угол, я врезалась взглядом в четко сложенную плитку под ногами и нашла там — влюбленность, перцово-сладкую. Точно кипяток в чашке чая, который случайно глотаешь так быстро и неожиданно, что обжигаешь небо. Осенью мне казалось, что я влюблена в девушку. В ее эксцентричность, красоту, мысли — как будто в личность, что поделать, я эстет. И не то, что бы пришло разочарование, а просто прошло очарование. Ведь что-то есть там внутри, а все-таки не то, разукрашенный максимализм, может, возраст пока такой, юношеский. А теперь вот мужчина, совсем мне неинтересный. И знакомили нас родители лет десять назад на речке, а на мне был арбузный купальник и вот-вот аттестат о среднем образовании.

У меня на днях разлетелся на куски многострадальный роман и задний бампер. А еще я очень боялась летать с пересадкой, а жребий пал немилосердный — лететь через запутанный немецким языком Франкфурт. На самом деле все просто, особенно когда уже хуже не бывает. Облака были так близко, большие ватные массивы, и по ним ходит Бог, если он тут живет на самом деле. Аэропорт во Франкфурте огромный, но, как выяснилось, не сложный. До выхода А40 я натерла обе пятки и чуть не улетела в Зальцбург.

Амстердам как-то сразу понравился, сразу стал моим. Не знаю, в чем причина — в нем самом или во влюбленности, или этот идеальный фильм не подлежит раскадровке. Я люблю город, если ты в нем занят, я сразу такой город уважаю. Он не крадет драгоценное время, а непременно дарит. Идти на работу в Амстердаме — это как не идти на работу в Воронеже. Вообще, у каждого города есть свой цвет, эксклюзивный и только ему принадлежащий: Париж — бежево-серых тонов, приглушенных, очень серьезный и холодный. Рим — развеселый разноцветный, но все-таки желтый, Киев — сочно зеленый, в крапинку из цветущих каштанов, а вот Амстердам — красный, стройный, как классический кирпич. Это город утреннего умиротворения: завтрак с видом на причал небольшого канала, поступающий в легкие воздух с горочкой, как капучино в большой кружке, свежая дышащая улица из тюльпанов, и вот ты идешь работать в РАЙ (но это совсем не значит, что в России я иду работать в ад). У нас самый красивый стенд, напротив два потрепанных француза — толстый и тонкий, китайцы непрестанно щелкают камерами нашу галерею (по их словам «contemporary art gallery»), принадлежащие ему широкие плечи не дают покоя, и даже разговаривать по-английски нестрашно. А он непрестанно шутит, совсем неприлично смотрит, будто касается, и ведет себя как пятиклассник, дергающий за косичку.

Я всегда и при любых обстоятельствах считаю, что женатый мужчина, укомплектованный двумя детьми, вертолетом и красивыми руками — это не для меня, это занято, это слишком. О, боги, боги, куда девались мои стыд и совесть?

Интеллект — очень важно, особенно его наличие. Подсознательно мы всегда ищем людей совершеннее нас, дабы у них научиться, подсмотреть, украсть новую информацию, превращаемся даже как-то в идейных клептоманов. А этот мальчишка в возрасте Христа ненавидит читать книги, пьет бутылками белое вино, раздражается на болтовню по-французски и нецензурно выражается, но умеет смешить и убеждать. Не с ним ходить в музеи Рембрандта и Ван Гога или вдумываться в судьбу Анны Франк, с ним изучать все местные музеи секса и эротики, курить паровозом косяки и заливисто смеяться. А я работаю, улыбаюсь:

«Hello, How are you?»

«We produce the road marking materials».

«From Russia».

«Оh, really!»

«Yes, it’s like an art gallery».

«Of course you can take the picture with us!»

«What do you want from me?»

«You».

— И я, — кричу где-то в глубине сознания, и пусть меня заберут в плен китайцы, если это не так. Влюбленность распознаешь на стадии зажравшегося отрицания свеклы как изысканного блюда в ресторане с мишленовской звездой. Все так просто, как легкий уровень в балде на айфоне — он всего-навсего не составляет слова длиннее трех букв.

Амстердам такой велосипедный. У велосипедистов приоритет перед людьми, машинами, вселенной. Рискуя жизнью несчетное количество раз на дню, несанкционированно погружая две ноги на повсеместно раскинувшуюся велодорожку, я размышляла как раз о них, о ногах: вы понимаете, они же сами по себе ходят. Одна, другая, одна, другая — как они узнают, что надо идти? У меня очень самостоятельные ноги. Они постоянно касались его ног под столом, а страдала я вся, то холодно холодея, то впадая в жаркий жар. В хмельном тумане я похожа на Брижит Бардо, а он растянулся на ковре в баре и беспардонно забросил свои ноги в ботинках с черепами на диван, мелодраматично закуривая сигарету. Остапа несло в откровенность. Остап неосторожно признался в давнем чувстве, еще из моего юношеского детства. Я сосредоточенно, сквозь дымку лет, расставляла факты, диалоги прошедшей давности и приходила к неутешительным выводам: безумного секса не будет, и это все — чертово благородство.

Однажды зимой я уехала в Москву как бы насовсем, заранее зная, что побег обратно станет счастливым моментом. А этот странный мужчина, пробежавший сейчас пальцами совершенно случайно по моему колену, зачем-то занырнул в глаза, да там и утонул. А ведь он мог изменить мою столичную жизнь, отрезая обратный путь, если бы я только позвонила. Если бы.

Амстердам надо изображать на красном холсте с зелеными конопляными прорисовками. В воздухе его узких проулков стоит слой местного дурмана, который можно пощупать не руками, но разумом (хотя накурившись, можно и руками). Шоколадные чудо-кексы распространялись по организму долго и поступательно, наливая тело свинцом, утяжеляя веки грузами, подвешенными на ресницах, заворачивая язык в железную трубу. Реальность превращается в сложную схему, само ее восприятие ты анализируешь и подводишь важные итоги. Главный итог: я — единственная, кого он не тронет ни одной частью своего тела, руководствуясь социальными рамками, совестью и благородными принципами. От злости и похотливого отчаяния сводит зубы, лопатки, бедра.

I amsterdam. Женщина любит ушами. И, перепрыгивая с огромной красной буквы А на такую же мощную букву М, я не перестаю быть женщиной, которая любит ушами. И даже уместившись полностью в желтом золушкином башмаке посреди площади Дам, я не переставала ей быть. Мои уши остались сыты и довольны. Они семь лет сидели на диете и кушали только стихи и монологи, нравоучения, как надо правильно любить и делать минет. Они не ждали обещаний, просто у меня очень воспитанные уши. А пока я взрослела, превращалась в самостоятельную женщину, сращивала рыжие волосы и искала смысл жизни, со мной происходила история без моего участия. Так бывает, что тебя замечают в арбузном купальнике, но тебе пятнадцать и ты дочь друга. Так бывает, что он бежит искать тебе йогурт, чтобы спасти от изжоги, а ты так много думаешь о том, какое его тело под этим джемпером с Багз Банни, что врезаешься в автобус. У меня случился в Амстердаме роман, которого не было.

На мне узкая юбка и черная рубашка, а мне кажется, что я голая от того, как он меня ест. Старательно размахивая бедрами, я провоцирую его психику (да и свою), а феромоны так и бегают по всему телу, то и дело забегая в декольте, а я пока роюсь в буклетах и усердно улыбаюсь иностранщине. Выставка превосходна! Разрисованные под гжель отбойники (а гжель придумали не мы, и не голландцы, а все те же китайцы), говорящие светофоры, грузовики со встроенной кухней, тарелочки-зеркала заднего вида, рука, трогающая шею между делом, и улетающая куда-то из-под ног ковровая дорожка, в сторону, и летящие по ней в пропасть корейцы с чемоданами.

Физика в отношениях между людьми — либо есть, либо ее нет. Физики без эмоциональной стороны внутри меня не бывает, и кто воспитал во мне эту романтичность? За семь лет любить одного человека — привыкаешь, и сейчас я хватала, как рыба ртом воздух, это экстренно новое чувство, жадно, ревниво, неразборчиво, да и к чему разбираться, это все будет потом, после, когда пройдут эти ночные звонки по внутренней связи из номера с перпендикулярным знаком бесконечности, когда останутся только улыбчивые люди на полароидной карточке где-то на улицах Амстердама.

Все дома в Амстердаме очень похожи, они стоят в ряд, тесно прижавшись друг к дружке, словно строй разномастных солдатиков, маленьких и больших, вжавших головы в плечи, округливших причудливые глаза-окна. На улице Красных фонарей в первых этажах таких домов стоят темпераментные полуголые девы, моментально психующие при виде фотоаппарата, задевающего их честь и отменный целлюлит. Вдыхая весь Амстердам, я смотрю, как он развалисто идет впереди, иногда немного семенит, большущие руки не болтаются по инерции от ходьбы, а будто зафиксированы сильными плечами. Утром я получила синее облачко, оцарапавшее мозг, отравившее последний вечер с чудо-кексом. «Маша когда тебя встречать?» — именно так, из прошлого, с пунктуационной ошибкой и с благородной целью. Второй случай благородства за неделю — это перебор.

Перелет обратно был через Вену, со своими странностями аэропорт-наоборот. Я везла домой вполне интересный сувенир из амстердамской влюбленности, который будет висеть на холодильнике и потихонечку угасать, превращаясь в обычный магнит.

2014

Примечания

1

Amsterdam RAI — крупный выставочный центр в Амстердаме — Примеч. авт.