Скорей бы зацвели одуванчики

Мария Соловьева

Студенты Алла и Павел очень нравятся друг другу и, кажется, свадьба – вопрос времени. Но день, когда молодой человек делает предложение своей девушке, заканчивается крахом… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 4

Парень на роликах едва не сбил их с ног.

— Поосторожнее, о брусчатку навернетесь, мало не покажется… — прервала Алла его робкие извинения и засмеялась. Павел уже хотел было сорваться на незадачливого роллера, но осекся.

— Алла, а ты катаешься? — спросил он.

— Случалось… Здесь на Дворцовой самое место.

— Хорошо катаешься?

— Не знаю… Давно не каталась… Тогда хвалили…

— А чего так, не катаешься?

— Да вот так. Некогда. А ты?

— Не пробовал. Стоит?

— Это как летать. Только по-первости ноги устают.

— Ну так чего ж не летаешь? Ролики-то есть?

— Где-то валяются, если мама куда-нибудь через Авиту какую-нибудь их не сплавила.

Они вышли на набережную. Шпиль Петропавловки блестел на солнце — выглянуло-таки после обеда. После разговора про ролики Алла молчала, и Паша долго боялся спугнуть эту задумчивость, но вдруг у него вырвалось наболевшее:

— Алла, я сегодня с мамой поругался!

— Чего так? — совсем не удивилась Алла.

— Да оболтус я последний, сам виноват. Посуду на ночь не помыл, да еще рубашку просил ее себе погладить…

— Так помирись, прощения попроси! — улыбнулась Алла, совершенно не возмущаясь его тяжкому проступку.

— Да я попросил, только она теперь два дня будет дуться, еще папе все вечером расскажет. Алла! А ты когда-нибудь с мамой ссоришься?

— Ну так… бывает.

Снова молчание. Про маму она говорит неохотно.

Они прошли уже всю площадь и приближались к набережной.

— Ой, смотри-ка одуванчики! Еще и мать-и-мачеха не везде зацвела, а они уже норовят! — Алла потянулась за мобильником. — Надо же!

— Любишь цветы фоткать? — Ну ведь надо же что-то спросить…

— По разному… Одуванчики они такие… живые, что ли. Как солнышки. Их скашивают, чтобы пух не разлетелся, а мне жалко… — Пощелкав с минуту по клавишам «раскладушки», Алла установила на крышке свежее фото только что распустившегося одуванчика.

— А селфи любишь?

— Селфи? Не знаю. На нем даже функции такой нет. Старичок мой…

«Старичок» пискнул, словно легкое сжатие ладони причинило ему боль.

— Я сейчас редко фоткаю. Память у него забита, надо бы почистить. Не решусь никак старое удалить — добавила Алла и сунула беднягу в карман.

Погода снова испортилась. Порыв ветра с Невы чуть не унес кепку Павла, солнце закрыла рыхлая сизая туча.

— Да, зря я зонт не взял… — заметил он.

По дороге к метро они договорились встретиться послезавтра. У Павла был день самостоятельной работы, Алле нужно было готовиться к семинару, и беломраморная публичка на «Парке Победы» представлялась лучшим местом для свидания. Павел уже решил, что отведет ее в столовую — словно в ресторан. Потом они постараются сесть не в зале, а на террасе — там есть такие столики на двоих, с мягкими креслами. Они сядут друг против друга. Болтать не будут, так, перешептываться иногда. Может быть, какая-нибудь пожилая мадам с кичкой и шикнет на них, да какое им дело…

Вот и метро. Он так хотел на прощание поцеловать прилипшую к ее щеке прядку, насквозь промокшую от дождя. Нет, рано. С ней так нельзя.

Паша — сказала она. — У меня первого день рождения. Это будет на Страстной, так что отмечать будем после Пасхи. Придешь?

— Приду! — и он слегка сжал ее ладошку.

Ему еще надо в библиотеку. Ей пора домой. Он проводил ее до турникета, и, выходя из метро, успел помахать ей, прежде чем эскалатор унес ее под землю. Она улыбнулась и помазала в ответ.

Улыбалась она до самого дома. У подъезда стоял пьяный Ахмедка с котом. Кота отдала ему бывшая жена, и он не расставался с ним — даже за водкой в супермаркет таскал на плече. Глядя пустыми глазами в пространство, он изливал потоки отборной русской речи на какого-то ему одному ведомого врага. Когда подошла Алла, он, прервав тираду, произнес ласково-покровительственно: «Аллочка, здравствуй, солнышко» — и на миг взгляд его стал осмысленным. Наверное, он решил, что ее улыбка предназначена ему. Что ж, пусть порадуется. Инна говорит, когда-то с ним здесь жили жена и сын… Не выдержали…

Когда заходила в квартиру, улыбка ещё держалась на ее лице. В прихожей стоял полумрак, хотя до поздних апрельских сумерек оставалась пара часов. Из большой комнаты доносились крики — кто-то осуждал пятнадцатилетнюю мамочку, кто-то ее оправдывал и чернил последними словами ее родню — в общем, ток-шоу как ток-шоу.

В прихожую вышла мама. Алла сразу посерьезнела, как будто улыбаться при ней было не к месту.

— Привет, мама — сказала она тихо и почтительно, и поцеловала маму в щеку.

— Привет. Я там борщ сварила, будешь?

— Да, пожалуй… Спасибо… Мама, я пригласила на день рожденья одного парня…

Мама глядела на нее молча несколько секунд.

— Ну конечно… я рада… — и ушла к себе.

Алла уткнулась лицом в одежду на вешалке. Нет. Нельзя плакать. Нельзя поддаваться чувству вины, которое обволакивает, словно трясина, и тянет в черную бездну. Да, она виновата перед мамой. Но не век же себя казнить…