Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение

Марина Хробот

В глухой славянской деревне Явидово идёт привычная жизнь. Люди занимаются домашним хозяйством, растят детей, почитают Древних Богов, влюбляются, женятся и хотят быть счастливыми. Но наступил XI век. По Руси идёт волна Крещения. Население городов и деревень сопротивляется новой вере, а она насаждается Огнём и Мечом. И скоро непонятная для населения новая Вера приходит в ближайший город Сукромлю, что сказывается на каждом жителе. Молоденькая охотница со странным, для того времени, именем Василиса мечтает о свадьбе с княжичем Милояром. Жители деревни Явидово о достойной встрече главного праздника зимы – Масленицы. Дядя Василисы о коне. Тётя Болеслава и её соседки о скорых лёгких родах. А вот Ведунья мечтает о спокойствии для себя и пяти деревнях вокруг. Но не всегда наши мечты исполняются, именно так, как нам хотелось бы.

Деревня Явидово. Свежевание оленя

Не дожидаясь большого кострового огня, Ведогор начал разделывать оленёнка. Первым делом снял тряпицу с ранки под левым ухом, потрогал прилепленный воск, тот держался крепко, застыв на шерсти.

Достав из принесённых Любашей кадушек деревянные миски, дунул в них и негромко произнёс:

— Благодарю тебя Дивана, за подмогу в трудные дни. — И тут же призывно закричал. — Бабы, быстро ко мне! Будем творить молитву.

Все побросали свои дела и встали полукругом около волокуши.

— Прости нас, Лесной Дух за то, что взяли у тебя оленя, но он добыт по правилам и летом вернётся новым и здоровым оленем. Прости нас, Олений Дух, что взяли у тебя оленя, но мы принесём жертву и искупим наш грех.

Широко взмахнув ножом, Ведогор резко и точно вонзил его спереди в грудную клетку, прорезал сердце и сразу подставил деревянную миску. Тугая, тёмная, ещё тёплая кровь, толчками стала выливаться сначала в одну в миску и наполнив её, во вторую.

Подняв первую, Ведогор отвернулся от луны, еле светящей сквозь облака, сделал большой глоток крови, передал миску женщинам и приложил ладонь на бок оленёнка.

— Искупим, — хором согласились женщины и тоже, встав к луне спиной, отпили крови и, вытерев рот, прикоснулись руками к туше зверя.

Высоко подняв над костром миску, Ведогор не спеша вылил оставшуюся кровь в огонь. Она шипела ещё в воздухе и пошел запах жаренного мяса, отчего голодной Любаше пришлось прислониться к столбу.

Ведогор вытрет снегом миску и, воткнув в середину дна нож, провёл ею, над огнём.

— А ты, Вася, иди, отдыхай, — отпустил свояченицу хозяин. — Наломалась сегодня.

Подсоблять свежевать оленёнка среди стольких помощников — только мешать, и Василиса, ощущая усталость в ногах, ушла в дом.

В избе стоял крепкий лесной запах варящегося беличьего мяса.

— Сейчас засну, — пожаловалась Василиса бабушке, раздеваясь на ходу.

— Ложись, милая моя. — И бабушка перешла от печи к столу, где замочила для похлёбки сушеные грибы и яблоки.

* * *

Толстая шкура оленёнка ещё хранила тепло и, когда Ведогор сделал первый разрез на животе, изнутри пошел пар.

— Чего ты не привесил тушу? — возмутилась Домослава. — Столько крови теряем.

— Сколько тебя твой брат Богуслав учил, а не можешь запомнить. — Ведогор пристроил миску у валуна. — У оленя самые тонкие два желудка! Подвесим, и один точно порвётся, желчь прольётся, и мясо станет горьким.

Как только вытекла кровь, Ведогор приступил к потрошению туши. У него всегда удачно получался длинный и сильный разрез посередине брюха. В быстро подставленную кадушку, Домослава и Любаша стали вываливаться внутренности. Все смотрели на них с разными чувствами.

Годислава до сих пор переживала за убиенное животное, но от куска мяса не отказывалась никогда. Стояла в стороне и ждала, когда будет нужна.

Домослава деловито прикидывала, сколько получится требухи для колбас, не раздумывая о судьбе оленя.

Ведогор занимался своим делом с осознанием выполняемого перед семьёй долга.

А у Любаши кружилась голова от желания наброситься на мясо и есть, есть, есть его сырым… даже без соли.

Разрубив кость между задними ногами, что дало доступ к прямой кишке, Ведогор отработанным привычным движением сделал круговой надрез у хвоста и продолжил потрошение.

С небольшим усилием кишки и оба желудка освободились от связи со спиной и выпали в руки Ведогора. Теперь стало видно, что их удерживали небольшие хрящи на ребрах. В два взмаха перерезав хрящи, Ведогор с хрустом раскрыл грудную клетку. Ну, а после доставания сердца с легкими, туша осталась пустой, с одной лишь печенью.

Большим ножом Ведогор рассёк шкуру на шее оленя, разрезал мясо до кости и разъединил позвонки. Рогатую голову отложил чуть дальше, в сугроб.

— На крышу, — коротко сказал он тёще.

Прихватив за ухо голову оленя, Снежана приставила к стене дома лестницу, и, поднявшись к крыше, устроила на особой полке Василисину добычу. Ни волки, ни собаки её не достанут и мясо не пропадёт.

Спустившись, Снежана взглянула на зятя, а тот ловко и быстро перевязывал задние ноги туши оленёнка. Ведогор потянул верёвки наверх, к перекладине, а Домослава подхватила тушу и вдвоём они привесили добычу.

— Прямо голову клади! — крикнула дочь матери. — А то свалится, как обычно, косорукая! По второму разу полезешь и лестницу уронишь, кривоногая.

— Спасибо тебе, доченька, — под нос себе ворчала Снежана. — Вся в батю своего. Такой же ласковый.

* * *

Пока Годя и Домослава распределяли потроха по горшкам, а Любаша промывала кишки, Ведогор взял тонкий нож, в пять движений сдёрнул шкуру с оленя и кинул её на снег.

Со двора доносился хрип собак, исходящих желанием наброситься на свежее мясо.

— Годя, кинь им вот, — Ведогор срезал мяса с брюха оленя. — Пашины^[19] кинь, её сегодня не жалко. И захвати из сеней мясную кадушку и соль, будем замачивать.

Жадным взглядом провожая оленью пашину, Любаша, скрывая желание вцепится в него, повернулась к Домославе.

— Сегодня жарить-парить будете, или на завтра отложите?

— Как же сегодня? — Подтащив опустевшее ведро к костру, Домослава стала наталкивать в него снег. — Ещё полночь не прошла. Печь обидится, ей тоже отдых нужен. И мамка уже супа из белок сварила, зайдёшь потом, похлебаешь, пока мы разрубим мясо и замочим. Эх, вода-то заканчивается, но ты не отвлекайся, я сейчас снега растоплю. Ледяная водичка будет, но ты уж потерпи, Любаша.

— Да чего уж, не в первой. — Засунув руки подмышки, под тулуп, Любаша притоптывала ногами в онучах и лаптях. — Одеться надо было теплее, но я как с ума спрыгнула, когда увидела оленёнка.

Домослава, жалея руки, стала втаптывать его ногами в коротких обрезанных валенках.

* * *

При виде Годиславы оба пса перестали лаять и рваться с ремней и только поскуливали, всем телом дрожа от нетерпения. Они изо всех сил тянулись к любимой хозяйке, кормившей их чаще других.

Первые брошенные куски псы сожрали ещё на лету и смотрели на Годиславу просящими глазами.

— Позже принесу, когда тушу разделаем. Костей с мясцом, — посулила она и прошла в сени.

Из сусека^[20] она достала комок соли, положила в мешочек, привязанный к поясу. Разогнулась, потерла хромую ногу и подхватила пустую липовую кадку.

— Годя! Годя, итить твою ленивую! — донеслось на разные голоса с заднего двора. — Поспешай!

Сырые внутренности оленя воняли дерьмом, не отвратительным свиным, всё-таки животное травоядное, но всё равно противно. Выворачивая синюшные кишки наизнанку, Любаша соскребала с них белесую слизь, и мыла, мыла, мыла их в пяти водах… а вода с каждым ведром становилась всё холоднее. Кишками провоняла вся одежда. От рук, платка и даже от волос несло навозной ямой и казалось, животный дух неистребим.

Наконец, очищенные и много раз промытые кишки Любаша сложила горкой в бадью и распрямилась. На разделочном пне осталась половина туши. Ведогор резко рубил мясо, Домослава споро завёртывала каждый кусок в отдельную рогожу и засовывала в бадью на просолку. Несмотря на большой размер кадки, целый оленёнок в неё влезть не мог.

Отдельно Домослава отложила оба желудка. Их внутренний слой для начала она использует при готовке сыра и только потом для жаркого.

Сглотнув голодный комок, Любаша негромко проговорила:

— Домыла я кишки, Домослава.

— Молодец, благодарствую. — Оценив лежащие на окровавленном снегу куски мяса, подобрала не тощий, но и не жирный кусок, от средней части ноги. — Держи, и захвати бадью с кишками-требухой, поставишь в сенях.

Дрожа от холода, в короткой шубке, залитой спереди водой, в мокрых онучах, соседка смотрела отчаянным взглядом.

— Мне бы… немножко ещё, для двух сыночков…

Живот Любаши выпирал, напоминая о скорых родах. И в самой Домославе толкнулся ребёнок.

— Возьми себе немного требухи и накрой бадью крышкой, она на стене висит… К матери зайди, поешь.

— Спасибо тебе, — Любаша поклонилась, приняла из рук Домославы мясо, заснула за пазуху, подхватила тяжелую бадью и поспешила в перевалку к тёмному крыльцу, придерживая живот.

В дверях она столкнулась с Годиславой, и та быстро дала ей свёрток рогожки.

— Это солонина. Кишок тоже возьми. Жаренные, с лучком, они ой, какие вкусные.

— Спасибо, тебе, подруженька. — В голосе Любаши послышались слёзы.

— Не за что, тебе сейчас есть нужно больше, чем обычно.

Обойдя Любашу, Годислава спустилась на задний двор и, посыпая солью твердевшую на морозе шкуру оленя, стала складывать её, сначала вдвое мехом наружу, затем в четыре раза.

— Я её завтра при солнечном свете поскоблю. В темноте могу испортить и руки поморожу, с утра прясть не смогу. — Громко говорила она в сторону свояка. — А завтра днём потеплеет, и шкура лучше выйдет. Нога моя ноет, оттепель чувствует.

— Тебе лучше знать, — согласился Ведогор. — Ты у нас главная по шкурам.

Примечания

19

Пашина — (подчеревок, покромка) — отруб из брюшной части туши крупного рогатого скота и свиньи. Относится ко второму сорту.

20

Сусек — выдолбленный ствол широкого дерева, чаще дуба или липы, с крышкой.