Подсолнухи

Марина Почуфарова, 2022

Что общего у девушки с непереносимостью смеха, заводчика лошадей, смотрителя маяка и призрака ненаписанных книг? Автор. Под одной обложкой вас ждут 18 историй. Смешных, грустных, романтических и атмосферно-новогодних. Они разные, но в каждой читатель найдет иронию, легкий мистический налет и веру в чудо.

Случайности не случайны

Температура в комнате стремительно падала. По стенам с треском расползались причудливые ледяные узоры. Девушка в легком платье изо всех сил толкала дверь. Та поддалась только с пятого раза. В сизой дымке плохо освещенного коридора стояла фигура в черном плаще с косой. Девушка истошно завопила. Наташка тоже вскрикнула и вцепилась мне в руку. По экрану побежали финальные титры. Я засмеялся:

— Классный фильм! Как все закручено, и даже было слегка страшно.

— Я теперь неделю спать не буду, — ворчала Наташка, натягивая пальто.

— Да ладно, это же весело, — я стоял между креслами, ждал, пока можно будет выйти.

Неожиданно появилось ощущение, будто мне за шиворот насыпали мелких и острых льдинок. Я оглянулся: несколькими рядами выше стояла сухонькая старушка. Она уставилась на меня неживыми, словно маринованные оливки, глазами. Из-под банданы с черепами выбивалась седая прядь. Черная кожаная куртка добавляла абсурдности облику. Веселиться расхотелось.

После кино мы зашли в кафе. За столиком с чашкой черного кофе сидела та же старушка. Она смотрела на нас, отрываясь, только чтобы сделать глоток. При этом тонкая пергаментная шея еще больше сморщивалась. Старушка умудрялась качать головой в такт песни на английском и шевелить блеклыми губами. Видимо, подпевала. Наташка поежилась и потянула меня на улицу.

Стемнело и резко похолодало. Сыпал снег. Раньше я бы обрадовался: не люблю запоздало-осеннюю слякоть в декабре, а сегодня в этом чудился зловещий знак. Мы стояли посреди тротуара, держались за руки и мешали прохожим.

— Я домой, — сказала Наташка. — К зачету еще подготовиться нужно. Может, в следующий раз вместо кино пойдем в театр? — облепленные снежинками ресницы умоляюще захлопали.

— В театр?! — скривился я. — Ты же знаешь, терпеть не могу это занудство!

— Может, сходишь хотя бы разок, а потом уже будешь делать выводы? — она повысила голос, сморщила нос и глянула, как будто свысока, несмотря на то, что ниже на двадцать сантиметров.

— Нет, дурацкая затея! — я решил не поддаваться на уговоры.

Наташка выдернула свою руку из моей, резко развернулась:

— Не вздумай провожать!

— И не собирался: время детское! — крикнул я вслед.

В метро снова кольнуло ледяное дуновение: в полуметре от меня стояла знакомая старушка. Черные джинсы, заправленные в высокие ботинки, болтались на тощих ногах. Похожая на куриную лапку рука цепко держалась за поручень. Пахло землей и сырыми осенними листьями. Я попятился. Старушка улыбнулась, показав треугольные, как у акулы зубы. В этот момент двери вагона распахнулись, я выскочил на две станции раньше и побежал. Остановился только на улице.

Подошел троллейбус. Я сел около окна, обернулся по сторонам — старушки нигде не было — выдохнул и стал рассматривать черно-белый пейзаж. Шины успокаивающе шуршали по влажному асфальту.

Когда я подходил к дому, от былой тревоги почти не осталось следа. «Глупость какая, — думал я. — Чего так всполошился? Ну, бабка со странностями! Наташка отойдет до завтра, перестанет дуться». Снежинки медленно кружили в воздухе, приятно скрипели под ногами, обещали, что зима в этом году состоится. Окончательно расслабиться удалось только возле квартиры. А зря: в прихожей на вешалке висела черная кожаная куртка.

На кухне старушка-рокерша пила чай с моей мамой.

— Вот, мамке твоей рассказываю, — проскрипела она голосом давно несмазанных дверных петель. — Адрес ваш Павел Семенович дал.

— Сосед из сотой квартиры? Так, он умер пару месяцев назад, — удивился я, отступая к двери. Хотелось опять сбежать, но я не мог оставить маму.

— Ну, мы с Павлом Семеновичем в больнице познакомились. Он мне, значит, так и так, продают винил, хороший, по такому-то адресу. Дед мой больно ДжиммаМоррисона уважает. Квин, Цоя еще, — старушка макала пряник в чашку, с наслаждением откусывала и продолжала называть музыкантов.

— А он только мертвыми музыкантами интересуется? — спросил я.

— Да, уж так сложилось, что мертвыми. Кто ж их разберет, почему как талант, так мрет молодым?

— А вы тоже такой музыкой увлекаетесь? — Мама деликатно осматривала надписи на ее черной толстовке.

— Не-е, но деду-то приятно, когда я в таком прикиде. — Она подмигнула мне двумя глазами.

Мама принесла пластинки. Старушка взяла несколько штук, вытащила из потертой сумочки лупу размером с небольшую сковородку. Долго разбирала надписи, что-то бормотала и, наконец, выбрала одну. Аккуратно вынула из картонного конверта и, держась за ребра, посмотрела на свет, повертела, поцокала языком:

— Диск — редкий. Не первый пресс, зато лейбл английский и состояние Excellent.

Мы с мамой открыли рты. Старушка продолжила:

— Беру! Будет моему деду подарок на Новый год. — Она оживилась: глаза-оливки заблестели, тонкие сухие губы обрели яркость.

Мама завернула пластинку в желтую плотную бумагу, бережно опустила в пакет и отдала в обмен на две смятые купюры.

— Пора мне. — Старушка натягивала куртку и улыбалась, острые маленькие зубы уже не выглядели так угрожающе.

Мама порылась в шкафу, достала клетчатый шарф и почти целиком укутала в него пожилую рокершу.

— А вы далеко живете?

— Через пару домов.

— Проводи, бабушку, — попросила мама, — а то поздно и скользко.

— Ох, уважь, а я шарфик сразу верну, — голос старушки из скрипа превратился в скрежет.

Мы шли по темным притихшим дворам, я держал ее под руку-веточку, стараясь делать шаги поменьше.

— Денек сегодня выдался, — скрежетала она. — Устала, сил нет. Но деда порадовать охота, праздник же!

Минут через десять мы досеменили до ее квартиры, зашли внутрь. Запах палой листвы смешивался с пряным травяным и щекотал нос. Старушка включила свет в коридоре. Надо мной грозно навис деревянный шкаф с резными дверцами. В углу расположился его младший брат-комод, на котором стояла фотография пожилого мужчины в траурной рамке. Рядом лежала груда коробок в подарочных упаковках с синими лентами. Туда же отравился и пакет с пластинкой. Я забрал шарф и попрощался.

— Обожди. Ох, дед у меня! — Она махнула рукой. — Я с ним хоть куда, а он привередничает, — полезла во внутренний карман куртки, вытащила фотографию того же мужчины и конверт.

— Возьми, — протянула конверт мне, а фото отправила обратно, — там два билета в театр. Он наотрез отказался идти, зараза эдакая!

По пути домой меня волновал вопрос: «В чем ходят в театр?»