Метафизика души

Марина Брагина

Как это – судьба сложилась? Кто её складывает?Как смерти нет? А похороны?А душа – это что?Ответы на эти и другие вопросы ищет героиня повести – эстрадная певица Танюшка, пытаясь разгадать серию загадочных смертей. Кирилл, её избранник, принц на белом коне, периодически превращается в монстра.Счастье и несчастье, любовь и слёзы, страсть и равнодушие, поиск себя, прогулки в «Зазеркалье», где всё происходит само собой и ни о чём не нужно волноваться, – всё это есть в книге. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3.

Танюшка

Погожим утром ранней весны, в ту пору, когда на деревьях ещё только завязывались почки, чтобы позже выпустить нежные листики, по улицам Херсона весело бежала маленькая худенькая девушка с большим портфелем в руках. Она остановилась у огромной вековой липы и стала медленно обходить её, задрав голову. Встала на скамейку, которую соорудил под деревом какой-то добрый человек, и, с трудом дотянувшись до веток, ловко повязала три ленточки: красную, белую и жёлтую, — и что-то прошептала каждой. Потом спустилась, обошла дерево по часовой стрелке, снова влезла на скамейку, сорвала три побега с той ветки, на которой были повязаны ленточки, и положила их в портфель. Удовлетворённо улыбаясь, уже спокойным размеренным шагом направилась в сторону музыкального училища. Прохожие, идущие по своим делам, невольно улыбались в ответ, глядя на неё — изящную, трогательную, как полевая ромашка. Её можно было не заметить, пройти мимо — эка невидаль, вон их сколько, таких ромашек, разбросано по полю! А можно было остановиться и долго разглядывать — и тогда эти беленькие тоненькие лепесточки вдруг оживали и становились необычайно прелестными, изящно покачиваясь на ветру. У мужчин непроизвольно возникало желание защитить, уберечь её от злых людей, демонов, духов — от всего, что могло сломать и испортить её хрупкую красоту.

На самом деле она вовсе не была беспомощной и беззащитной, вполне могла постоять за себя. Но об этом мало кто знал. Свои боевые качества она демонстрировала только в экстремальной обстановке. А в повседневной жизни это была милая, весёлая, жизнерадостная девочка.

Её любимица, мощная вековая липа, ствол которой и втроём не обхватишь, наполняла её какой-то невиданной силой. Танюшка приходила к ней после занятий и часто задерживалась до заката с учебником или нотной тетрадью в руках. Иногда просто сидела, подставляя ласковому солнышку то одну сторону лица, то другую. А иногда озорничала, заставляя прохожих подчиняться своей воле.

Вот идёт статная высокая девица с длинными, почти до талии, отливающими золотом волосами, разряженная как будто на банкет: платье мини, туфли на шпильке, тёмно-синие тени, придававшие её лицу какое-то ведьмовское выражение. Проходя мимо Танюшки, она окидывает её взглядом, полным презрения. Мол, что за мелюзга тут восседает? Танюшка мигом мысленно реагирует: «Ишь ты, вырядилась, смотри не опоздай!» — и пялится ей в затылок. Девица вдруг спотыкается на ровном месте и чуть не падает. Её нога неестественно выворачивается — каблук, ломается каблук! Спесь мигом слетает с её лица, она снимает вторую туфлю и ковыляет босиком обратно. Танюшка фыркает в кулачок.

А вот бредёт пожилая женщина с авоськой до земли — еле дышит, периодически останавливается отдохнуть. За ней здоровый дядька.

Танюшка смотрит прямо в затылок дядьке и шепчет:

— Помоги бабушке, помоги, слышишь?

Через некоторое время мужчина и вправду подходит к женщине и берёт сумку из её рук. Танюшка удовлетворённо улыбается.

Всё это забавляло Танюшку: она как бы наводила порядок, понятный только ей самой. В этом своём липовом раю она часто превращалась то в Золушку, то в Спящую красавицу, то в Василису Прекрасную.

А однажды почувствовала себя феей Драже из балета «Щелкунчик». Она тихонько напевала мелодию танца феи, а в голове раздавались волшебные звуки, как будто хрустальные горошины падали на серебряное блюдо. Танюшка отломила маленькую цветущую веточку и, наслаждаясь дурманящим ароматом, легонько помахивала ею в такт мелодии, как будто дирижировала оркестром. Мимо торопливо шёл симпатичный парень, ничего не замечая вокруг. Девушка сразу почувствовала в нём что-то родное: он похож сразу на всех мальчишек из соседних дворов, с которыми она гоняла в казаки-разбойники.

— Обернись, — шёпотом скомандовала она и направила липовую веточку в его сторону.

Парень обернулся, одаривая её лучезарной улыбкой, но не остановился, последовал дальше.

Вдруг ветка липы шелохнулась. Она подняла голову. На неё смотрел совершенно круглый глаз. Глаз, конечно, не существовал сам по себе. Он принадлежал маленькой неприметной птичке, чуть больше воробья. Птичка смешно вертела головой, но неизменно устраивалась так, чтобы смотреть на Танюшку. Девушка улыбнулась и свистнула — этому её научил сосед Колька, с которым в детстве она носилась по посёлку наперегонки. Колька говорил, что это специальный звук, на который слетаются птицы. Правда, к Кольке ни одна птаха не прилетала.

Птичка чуть помедлила, а потом приоткрыла клюв и свистнула в ответ. Так они перекликались несколько минут, а потом Танюшка протянула раскрытую ладонь, и птичка послушно приземлилась на неё. Девушка тихо, чтобы не спугнуть, приблизила её к своему рту и опять свистнула. Птичка потянулась к ней, словно хотела поцеловать. Они миловались, забыв обо всём, пока Танюшка не почувствовала чей-то взгляд. Аккуратно, чтобы не спугнуть птичку, подняла глаза и увидела парня, которого час назад заставила обернуться. Улыбчивое, круглое, с румянцем во всю щёку лицо, волосы цвета подопревшей соломы и пронзительно синие глаза. Василёк, да и только. А василёк в поле — неизменный спутник ромашки.

— Дрессируешь? — спросил он.

— Тихо, спугнёшь, — чуть слышно, с каким-то присвистом ответила Танюшка.

Птичка послушно сидела на маленькой ладошке, словно в анабиозе.

— Возьми её в руку, — попросил парень, — по-моему, ты её заколдовала.

Танюшка осторожно прикрыла птичку второй рукой. Та даже не шелохнулась.

Парень подошёл поближе и погладил птичку по хохолку:

— Ишь ты, не боится… Сидит, как у себя дома, то бишь в гнезде… Как это у тебя получается? Ты дрессировщица?

Танюшка удовлетворённо улыбнулась и разжала ладонь:

— Лети-лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг!

Птичка не улетала. Она сидела на ладони и спокойно смотрела, всё так же поворачивая головку.

— Да лети же, — раздражённо повторила Танюшка, — надоел!

И она начала подкидывать птичку на ладошке. Та не улетала.

— Вот же задрыга! Я тебе что сказала? — Танюшкин голос звучал угрожающе. — Лети по своим делам, а у меня свои. Не мешай. — И она качнула руку ещё сильней.

Птичка не удержалась и замахала крылышками, чтобы не упасть. Она ещё долго кружилась над Танюшкой, присаживалась на ветку липы, что-то зазывно свистела, но не улетала.

Парень тоже не уходил. Он с доброй улыбкой наблюдал за Танюшкиной игрой, потом присел на скамеечку и сказал:

— Давай знакомиться, Птичка. Меня Василием зовут. Ты так здорово с этой птахой общалась, как будто сама её племени. Она тебе, похоже, что-то рассказывала.

Танюшка задумчиво улыбнулась. Почему-то вспомнился морячок, который познакомился с ней в тёмной аллее парка. Как давно это было… Почти год прошёл. Неужели и этот парень примет её за малолетку? Она постаралась придать своему лицу серьёзное выражение, думая, что так она будет выглядеть старше:

— Ну, во-первых, не она, а он. Это мальчик, вернее, мужчина. Его зовут Барти.

— И что же он тебе поведал, этот Барти?

— У него проблемы… Серьёзные.

— Да какие проблемы у птицы, вернее, у птица? Не знаю, как в мужском роде: птах или птуй.

Танюшка, забыв о своей роли взрослой, умудрённой опытом женщины, засмеялась, мигом превратившись в легкомысленную хохотушку:

— Сам ты птуй. Я тоже не знаю. У него же имя есть. Давай звать его по имени.

— И то верно, — согласился Василий. — Так какие же у этого Барти проблемы могут быть? Летай себе и летай:

Птичка божия не знает

Ни заботы, ни труда…

Танюшка нараспев подхватила:

— Хлопотливо не свивает

Долговечного гнезда.

— А, ты тоже в школе училась?

— Догадливый…

— Прозорливый. Так что же твой Барти? Что с ним такого необычного происходит?

— Его из стаи выгнали. Он теперь в тёплые края улететь не может. Думает, как перезимовать.

Василий с недоверчивой усмешкой смотрел на Танюшку, но она говорила быстро, не задумываясь:

— Он вступился за маленькую птичку, птенчика почти. Вожак хотел взять её к себе, чтобы строить с ней гнездо, то самое, долговечное. А она маленькая ещё, несмышлёныш, только летать научилась, плакала и упиралась. А вожак жестокий, властный. Ни за что не хотел отступать. Вот Барти и вмешался. Просто как старший товарищ, как отец, может быть… В результате ему эту несчастную крошку и отдали, а самого вместе с ней и выгнали. Думает к синицам примкнуть. Позор это для соловьёв страшный, да и синицы не шибко рады чужаку. Я ему пообещала корм приносить сюда, к липе.

Они с Василием проболтали до темноты, как будто встретились старые друзья после долгой разлуки. У них оказались общие воспоминания и впечатления детства. И немудрено: Василий приехал из посёлка в сорока километрах от Танюшкиного Нового Маяка и учился в ПТУ на механика. Танюшкина музыкалка и его моторка находились поблизости. Странно, что они раньше не встретились: хлопцы из ПТУ часто зависали в девичьем общежитии.

— Да я по общагам не шляюсь, — объяснил Василий. — Я же учиться приехал, а не пьянствовать и на девчонок пялиться.

— Что же ты ко мне тогда подошёл? Я вроде бы на парня не похожа.

— Ты другая. Птиц вон дрессируешь — интересно.

Василий лукавил. Его потянула к девушке какая-то неведомая сила, которая впоследствии никак не отпускала: каждую свободную минуту он использовал, чтобы подкараулить зазнобу у общежития или встретить после занятий.

При том, что у них было много общего, по характеру они оказались антиподами: хозяйственный, основательный и расчётливый Василий никак не понимал легкомысленной щедрости Танюшки, которая стремилась накормить и обласкать всех, кто попадался на её пути. Если ей присылали из дому гостинцы, она пекла пироги, варила картошку и устраивала пир на весь мир. О том, чем питаться, когда вся снедь закончится, просто не думала.

Наблюдая за этими аттракционами невиданной щедрости, Василий недоумевал:

— Кормишь всех в общаге, утешаешь, кофточки им вяжешь, а они как ценят твою доброту? Кроме насмешек и мелких издёвок в твой адрес, я что-то ничего хорошего не видел. Они же просто не замечают, какая ты на самом деле. А клички эти: мелочь, малявка, пионерка, детский сад на лужайке. Ты разве этого заслуживаешь? Они все вместе взятые мизинца твоего не стоят! А Лариска твоя любимая вчера так мне глазки строила, что я чуть не сорвался. Хотел сказать всё, что думаю, но сдержался. Ради тебя.

— Перестань, Василёк. Они добрые. Просто год назад, когда я только приехала, я совсем маленькой выглядела и вправду на пионерку была похожа: синяя юбка в складку, беленькая блузочка, а на ногах детские ботиночки. Ты же знаешь, как мне трудно обувь моего размера найти. Хорошо, сапожник дядя Фёдор умеет туфли мастерить. Вот, посмотри. — И она вытянула изящную ножку, обутую в красные туфельки на шпильке. — Что бы я без него делала? И ты бы меня за школьницу принял, если бы я одевалась как раньше. Они ко мне хорошо относятся. Я тоже иногда подшучиваю над ними. У близких людей так принято.

Василий неодобрительно качал головой и отбирал остатки припасов, чтобы припрятать в своём хранилище. Он договорился с дворником Фролычем, которого исправно угощал самогонкой, использовать кладовку с инвентарём для хранения своих продуктов. В специально сколоченном шкафу, увенчанном огромным амбарным замком, таились несметные богатства. Самодельная тушёнка в литровых банках пряталась за неподъёмным мешком картошки, бумажные пакеты со свёклой, морковкой, яблоками и сухофруктами притулились рядом с бочонком квашеной капусты. Завершала этот натюрморт в духе социалистического реализма бутыль самогонки, которая была так ловко закручена, что Фролыч никак не мог добраться до вожделенного напитка — только с разрешения Василия, имевшего собственные представления о том, сколько можно выпивать в день. Никакие мольбы и стоны не помогали — стакан, и ни капли больше. Фролыч сначала возмущался, грозился выгнать Василия вместе с его барахлом из такого райского места. Но тот был неумолим.

— Да меня на таких условиях каждый пустит, — говорил он, — а вот что ты без меня будешь делать — вопрос.

Чтобы иметь доступ к своему складу, Василий регулярно наводил порядок в кладовке: протирал и расставлял по местам неряшливый, как и сам дворник, инвентарь, подметал и даже мыл пол. Он любил порядок во всём. Апофеозом его мастерства стала специальная стойка с прорезями для всех инструментов: и для ржавых граблей, и для видавшей виды метлы, и для разнообразных совков-скребков. Фролыч только всплёскивал руками от восторга, приговаривая:

— Ай да Василий, ай да сукин сын! Во, муж из тебя получится знатный! Сам бы за тебя пошёл, ежели бы девкой был!

Когда Василий приходил к училищу встречать Танюшку, то часто наблюдал, как все бездомные кошки сбегались, ожидая получить от неё какое-нибудь лакомство. А она всегда была готова к этому нашествию. Из её потрёпанного портфельчика, набитого нотными тетрадями, как из рога изобилия появлялась бутылка молока, которым она заливала покрошенный в специальные мисочки хлеб, иногда кусочек рыбы или котлетка. С кошками у неё были такие же трепетные отношения, как и с давешней птичкой: она их гладила, старалась накормить самых робких и отогнать наглых мерзавцев. Василия забавляли клички, которые она им давала: там были и Фунтик, и Мерзавец, и Обормотка, и даже Хрен. Кошки окружали её, как только она показывалась на лестнице: ластились, мурлыкали, словно рассказывали что-то своё.

А Танюшка грубовато отгоняла их:

— Да дайте же пройти, обормоты! Как я вас кормить буду, если вы мне шагу не даёте ступить?

Но они мурлыкали всё громче, петляя и извиваясь вокруг её ног.

Василий терпеливо ждал, когда она закончит свой ежедневный кошачий ритуал, встанет с корточек и отряхнёт коротенькую юбчонку от хлебных крошек и кошачьей шерсти.

И только тогда он появлялся из укрытия:

— Привет, о повелительница кошек!

Танюшка, как и подобает повелительнице, поднимала руку с открытой ладошкой и сурово произносила всегда одно и то же:

— А теперь все геть отсюдова!

И кошки послушно разбредались по своим убежищам.

Танюшка обожала всех тварей божьих, и они платили ей тем же. И только собаки вели себя странно. Завидев девушку, они замирали, злобно рычали, а шерсть на загривке становилась дыбом. Они никогда к ней не приближались, но вид у них был то ли угрожающий, то ли испуганный.

Когда Василий впервые увидел необычную для своей избранницы картину, он спросил насмешливо:

— Что это с ними? Ты же дрессировщица. Похоже, не сильно тебя жалуют.

Танюшка только отмахнулась:

— От меня же кошками пахнет! Им это не нравится.

Василий наклонился к её плечу и понюхал:

— Что-то не улавливаю кошачий запах.

— Ну ты же не пёс… Я надеюсь.

— Нет, — согласился Василий, — скорее кот. Я же Василий. А от тебя пирогами пахнет, такой сладкой белой присыпкой — не помню, как называется.

— Ваниль называется, — засмеялась Танюшка, — мне повариха немного отсыпала. — И она достала пакетик, свёрнутый из газеты.

Василий стал Танюшкиным покровителем. Их союз был неизбежен. Два одиночества встретились и образовали пару. Они были практически неразлучны — вне занятий их нельзя было увидеть порознь. Их так и называли: Танька-Васька. Это звучало, как одно имя, а каждый из них перестал существовать отдельно от другого. Их паролем, символом пары, стал липовый цвет. Впервые Васька сорвал, подпрыгнув, пушистую веточку цветущей липы в июне, после окончания экзаменов за первый курс. Это даже была не веточка, а отделённые от неё цветы — трогательный комочек, напоминавший Танюшке чуть подросшего цыплёнка. Они сидели на их любимом месте, под той же вековой раскидистой липой.

— Понюхай, — предложил Васька, — какой запах! Его нельзя описать, можно только нюхать. Не зря пчёлки набрасываются на цветки, как только те появляются.

— Почему же нельзя описать? — возразила Танюшка. — У нас учительница даже стихи в классе декламировала. Она коллекционировала стихи о липе, представляешь?

— Молодая? — поинтересовался Васька.

— Молодая, а почему ты спрашиваешь?

— Наверное, влюблена в кого-то была, раз запах липы так её волновал.

— Может быть, я за ней не следила, а вот стихи кое-какие запомнила. Вернее, не стихи, а отдельные строчки. Те, что легли на душу:

Липовый запах из липовых пазух течёт.

Липа цветёт. Летний воздух — что липовый мёд:

Та же густая, янтарная, терпкая масса.

Ложку бери и на булку намазывай с маслом

Или тяни потихонечку прямо из сот.

— Класс, правильные строчки запомнила. Мне про булку нравится. У меня там, в комнате, стоит банка с липовым мёдом. Пошли по бутеру, а?

Нет, Васька не был романтиком. Запах не пробуждал в нём томления, как у Танюшки. Вот на бутерброд намазать — это да. Вкусно…

— Ты не заметил, что в стихах не про мёд говорится, а про воздух, «что липовый мёд»? Воздух будешь намазывать? — хихикнула Танюшка.

— Не, не заметил. Я про свой мёд сразу подумал: забыл про банку, под кроватью заныкал. Идём. Хлебушка только нужно купить и маслица. Я утром шёл мимо пекарни — запах стоит почище липового. Аж слюнки текут! У меня там знакомая тётенька пекарем работает. Полюбила меня. Говорит, я ей сына напоминаю. Всё время подкармливает. Пошли, она нам свежачка даст. — И он за руку потащил Танюшку в сторону пекарни.

— Хорошо, — согласилась она, — только с одним условием: я к твоему лакомству своё добавлю. Только для этого нам нужен ещё шиповник.

— Не вопрос, — кивнул Василий, — мне маманя целый мешок насушила, а я не знаю, что с ним делать. К Фролычу зайдём по дороге, отсыплем.

В комнате у Василия никого не было — ребята разбрелись кто куда на выходные. Танюшка помыла заварной чайник и ошпарила его кипятком. Тут же заложила липовый цвет и плоды шиповника и долго перемешивала пальцами, двигая смесь по часовой стрелке.

Васька заглянул через её плечо:

— Ты что, колдуешь?

— Ну, типа того, — ничуть не смутившись ответила Танюшка. — Представляю, как мы с тобой живём вместе и делаем всё дружно: и еду готовим, и комнату убираем, и в училище ходим. Ты ведь этого хочешь? Я правильно понимаю?

Васька покрылся краской от шеи до самой кромки лба. Конечно, он хотел, он очень хотел жить вместе с избранницей, только стеснялся сказать. К тому же, если они поженятся, им отдельную комнату в общежитии дадут, поди плохо. Пока Васька сбивчиво, заикаясь от волнения излагал всё это, Танюшка продолжала свой таинственный ритуал. Она залила смесь кипятком, но не доверху, а где-то на треть, и закрыла крышкой, а сверху укутала чайник полотенцем.

— Это что, ты мне предложение только что сделал? — наконец прервала его подруга.

— Ну да, как тебе восемнадцать стукнет, так и пойдём в ЗАГС.

Васька от неожиданного поворота разговора забыл и про мёд, и про чай и только пожирал глазами Танюшку.

— Ну, где же твой мёд? — поинтересовалась Танюшка, доливая чайник доверху. — Чай-то будем пить?

Потом она молча, с блаженной улыбкой смотрела на Васькин зад — единственную часть его тела, которая была видна, когда он полез под кровать за банкой, — и представляла, как весело они будут жить, когда поженятся.

Через несколько месяцев, едва дождавшись Танюшкиного восемнадцатилетия, он потащил её в ЗАГС. Там, почему-то покраснев, спросил, будет ли она брать его фамилию. Конечно, Танюшка с детства мечтала поменять свою фамилию Худолей. Она даже спрашивать не стала, на что менять. Хуже быть не может. Что может быть ужаснее Худолея? В итоге она стала Мухой.

История с Мухой завершилась вместе с окончанием училища. Молодые не смогли договориться, где и как им жить дальше. Василий возвращался в родной совхоз, где его ждали, обещая и жильё, и продвижение по работе. Танюшка же ещё не решила, куда ехать, но совершенно точно была уверена, что назад в деревню ей не надо. Диплом она получила на фамилию Муха, а через несколько месяцев, разведясь с Васькой, снова взяла свою.