Третий круг рая

Марина Болдова, 2022

Что делать, если на пороге вдруг появляется человек, которого ты пыталась забыть много лет, и просит о помощи? Простить предательство и принять? Ляна не задумываясь соглашается предоставить Захару убежище, хотя тот признается, что только что убил жену. Она решает спрятать его в своем доме в заброшенном дачном поселке, где не так давно уже приютила найденного без сознания в лесу пожилого мужчину. Но, добравшись до места, Ляна и Захар находят того мертвым. Почти на том же месте, где восемь лет назад Ляна обнаружила тело отца. Пытаясь разобраться, кому и зачем понадобилось лишать жизни безобидного старика, Ляна понимает, что корни обоих преступлений – в далеком прошлом ее предков, которое от нее скрывали. А старая любовь вернулась всего лишь для того, чтобы уступить место новому настоящему чувству.

Глава 5

Не обнаружив искомое в ящиках стола, Сотник уже рылся в бельевом шкафу, перебирая по одному пододеяльники, когда я не выдержала и вышла из комнаты, сообщив, что буду ждать на кухне.

— Только ничего там не трогайте! — донеслось вслед.

«Не вам решать!» — со злостью пронеслась крамольная мысль, хотя я понимала, что как раз здесь и сейчас все решает именно он. Нет, я не боялась майора — пугало то, что за последние несколько часов я проявила кучу несвойственных мне эмоций, в том числе досаду и злость. «Если берешься решать чьи-то проблемы, дочь, помни — голова и сердце должны быть холодными!» — внушал отец, когда я слишком сильно переживала, сидя на его сеансах. Я честно старалась отвлечься, но это плохо получалось. Срывы у меня бывают и сейчас…

Уверенность, что деда убили из-за записей в тетрадках и содержимого папок, росла — загадочное его прошлое, в ответ на вопросы о котором тот отмалчивался, тому подтверждение. Сотник, вне сомнений, это тоже понял.

Осталось выяснить, за что восемь лет назад поплатился жизнью отец. В тот день, не поверив в версию тогда еще капитана Сотника о самоубийстве, я решила сама тщательно осмотреть весь дом. Тем более что рвения в этом вопросе тот не проявил. А я была уверена, что следы пребывания постороннего человека непременно найдутся. Я бы помогла в поисках, но Сотник торопился, откровенно игнорируя мои предположения и просьбы. Я даже не вышла его проводить, когда он собрался уезжать. Смутно представляя, что же могу обнаружить, начала с довольно большого чулана под лестницей на второй этаж. Безрезультатно — только мои игрушки, пара поломанных стульев, сундук с почти истлевшим тряпьем, медный самовар на круглом одноногом столике и стопки журналов «Веселые картинки» на стеллаже. Заинтересовала меня лишь старая канцелярская папка на нижней полке. И то потому, что на ней не было пыли. Внутри папка оказалась пустой, от бумажной наклейки с какой-то надписью осталась пара клочков в местах, где капнули клеем. В нижнем правом углу чернилами написано число «23». Все. Я закинула папку обратно на полку.

Кто здесь копался? Отец? Или уже его убийца? Чулан запирался на задвижку, войти мог кто угодно. Почему тогда Сотник даже не заглянул под лестницу? Ах да… самоубийство же! Труп некриминальный… После я методично обошла все комнаты. Проверив, все ли книги на стеллажах, цела ли посуда в буфете, я поняла, что это не ограбление. Да и что могло бы еще заинтересовать вора — ценностей, понятно, в дачном доме никто не держал. Я вспомнила, что накануне, не дождавшись его, я не обнаружила никаких следов пребывания женщины, и мне это показалось странным. Я была уверена, что отец живет не один, ведь сама же перестала навещать его именно потому, что однажды обнаружила чужую бабу в его спальне. Выгнал свою зазнобу? Или она бросила окончательно спившегося мужика? Нужно было бы спросить у Громова, но на следующий день мне было уже не до вопросов, я нашла тело отца. Хоронили его на сельском кладбище только мы с Татой и Павел Андреевич, которому я позвонила, — тот в это время был в городе. Маме о смерти бывшего мужа сообщили уже после: обе были уверены, что из Германии она на похороны не поедет. А вскоре я отбыла из родного города на учебу в нижегородскую консерваторию…

«Почему все же у меня не проходит ощущение, что обе смерти связаны?» — подумала я, машинально отодвигая щеколду на двери чулана и щелкая выключателем. Лампочка под потолком прощально вспыхнула и погасла. Осветив фонариком телефона стеллаж, на нижней полке я обнаружила все ту же картонную папку. Я аккуратно ухватила ее за угол и вышла из темного чулана на свет — и вновь поверхность была чиста от пыли. На этот раз я была уверена, что брать в руки ее могли лишь два человека — Егор Романович или его убийца. Напрасно я торопилась развязать простенький бантик — внутри по-прежнему ничего не было. Ни листочка…

Я положила ее на стол. Старый пожелтевший картон, обтрёпанный по углам, веревочные завязки, изгибы заклеены полосками коленкора — видимо, чтобы скрепить развалившиеся части. Даже предположить не бралась, какого года выпуска это канцелярское изделие! Под надписью «Папка для бумаг» — клочки бумажной наклейки. На одном — заглавная «З», на другом, чуть ниже, — «ль». В правом нижнем углу фиолетовыми чернилами написан номер — «23». Я перевернула папку — ОСТ, артикул, цена (15 копеек!), типография издательства «Сов. Сибирь». Несомненно, эту же папку я видела и в день смерти отца. Сделав несколько фотографий, я уселась за стол в ожидании Сотника.

Он спустился со второго этажа, когда я, задумавшись, теребила совсем уже растрепавшиеся тряпичные завязки. Мысли перескакивали с предмета на предмет, и самая здравая, пожалуй, была о чае. Очень хотелось свежезаваренного, кипяточно-горячего из моей любимой керамической кружки с принтом милой собачьей морды. И еще я бы съела пряник. Тульский медовый с прослойкой из яблочного повидла. Любимый мною и, как выяснилось нечаянно, Егором Романовичем тоже. Только пакеты с продуктами и, соответственно, пряниками остались в машине.

Неожиданно нахлынула горечь потери — все-таки привыкнуть к спокойному, умному и чистоплотному старику я успела. И кому он мог помешать, не представляла. Единственное, что приходило в голову, — его выследил-таки тот, от кого он бежал в нашу глушь.

— Я вижу, мое предупреждение ничего не трогать вас не остановило? Где папочку надыбали, Ляна Шандоровна? И схватили без перчаток! — По лестнице не спеша спускался Сотник.

Пожав плечами, я кивнула на открытую дверь чулана. Майор тотчас заглянул внутрь.

— На нижней полке нашли? Что, раньше ее там не было? Угадал? Нет? И, конечно же, внутри пусто. Есть версии, откуда она там появилась? И когда?

— Когда? Она лежала там и в тот день восемь лет назад, когда вы так спешно покинули дом, толком ничего не осмотрев. — Я бросила укоризненный взгляд на Сотника. — А я после вашего отъезда искала следы чужого пребывания. На поверхности этой папки, как и сейчас, не было пыли, она так же была пуста. Тогда решила, что документы кто-то вынул. Зачем папку открывали сегодня, предположений не имею. Кстати, взяла я ее аккуратно за угол, так что отпечатков моих на поверхности не ищите.

— Посмотрим! — высказал сомнение майор, внимательно осматривая папку. — Завязочки вы растрепали или так уже было? Впрочем, не суть. Очень похоже, что папочка из архива, вот видите, в правом углу была тоже наклеена полоска бумаги. Не заметили? А между тем на этой полоске уместилось бы, например, слово «Секретно». Согласны? — Он ткнул пальцем в указанное место.

— Вам виднее. А вы все еще думаете, что мой отец сам ушел из жизни? — неожиданно перевела тему я.

— А вы уже связали обе смерти? Я бы сказал — преждевременно. Но давайте вернемся ко дню сегодняшнему. Напомните-ка мне, что вы недавно говорили о содержимом папок вашего гостя?

— Егор Романович в первый день показал мне бумаги лишь мельком. Списки от руки, документ на бланке. А однажды я видела разложенные на столе в мансарде отдельные листы. Текст на них отпечатан на компьютере, но были и рукописные. В стороне лежала целая стопка, на верхнем я заметила печать синего цвета, а рядом подпись. Бросилась в глаза — размашистая, а непонятная: одни закорючки. А вот расшифровка подписи — Ларин. Инициалы не запомнила. Текст прочесть не удалось: Егор Романович, заметив мой пристальный интерес, быстро убрал бумаги в ящик стола.

— Спрашивали у старика, что за документы? Или, возможно, сами как-нибудь потом подсмотрели…

— Даже не пыталась! Позвала на ужин и ушла, — ответила я резко.

— Экая вы нелюбопытная! Жаль! И фотографии-то вы не рассматривали… — искренне посетовал Сотник.

— Вас не смущает, что все это — личное? И совать нос без разрешения просто непорядочно.

— А расскажите-ка мне о вашем отце Шандоре Бадони, — проигнорировал он мое замечание. — Все, что запомнилось с детства.

Я недоверчиво смотрела на Сотника, оседлавшего венский стул. Неужели? А как же «он сам», «труп некриминальный» — это было сказано с досадой, без попытки скрыть отношение ко мне как к сумасшедшей. Никак не меньше! «Чокнутая дамочка с потусторонними заморочками», — шепнул он эксперту, скосив на меня глаз, а тот лишь понимающе улыбнулся. Тогда, нечаянно подслушав эту фразу, я даже не разозлилась. Нет, злость была — но на себя: я так и не научилась принимать тот факт, что понимать это «потустороннее» дано далеко не всем.

— Зачем вам?

— Для информации. Рассказывайте! — уже жестко приказал он.

— Я жила с родителями в этом доме до семилетнего возраста. Папа на дачах был кем-то вроде смотрителя — тогда в поселке такого запустения не наблюдалось, хотя обитатели появлялись здесь наездами. Летом — да, все дома были заняты, некоторые жили до самых холодов, но зимой семьями приезжали лишь отметить праздник и покататься на лыжах по лесу. Я целыми днями была с отцом, мама работала в городе.

— Где?

— В архиве Комитета госбезопасности. Думаете, папку в дом принесла она?

— Вряд ли… Это же служебное преступление. Ваша мать жива?

— И здравствует. С новым мужем в Германии. Уже десять лет. С отцом они разошлись, когда моему брату исполнился год. Отец перебрался на жительство сюда, мы остались в городской квартире. Что с ним стало, вы в курсе.

— То есть в момент смерти бывшего мужа ее в стране не было?

— Мы даже сообщили ей об этом постфактум.

— Мы?

— Я и мамина подруга Татьяна Новицкая, самый близкий нашей семье человек, — зачем-то уточнила я и на миг замерла, вспоминая, какое сегодня число. Двадцать первое! Тату выписывают из клиники послезавтра, а у меня этот факт просто вылетел из головы. Хороша…

— Итак, Шандор Бадони продолжал после развода сторожить дачи, я правильно понял? Но необходимости жить тут круглый год не было?

— Ничего он уже тогда не сторожил! Так, делал обход по привычке. Поселок отключили от электроснабжения где-то в конце девяностых. После этого число желающих провести здесь отпуск резко уменьшилось, порой дома стояли закрытыми все лето. Я думаю, официально отца уволили тогда же. Но нас никто из домов не гнал, каждое лето мы и еще несколько любителей дикого отдыха заново прогревали каминами холодные стены. Мама первая заговорила о том, чтобы прекратить это ежегодное глобальное переселение, а наезжать только по выходным. Тем более ее начальник посещал дачу крайне редко. А соответственно, и Громов, который, будучи водителем служебной «Волги», возил его и маму каждый день в город на службу, теперь пять дней в неделю оставался в городской квартире.

— А сейчас, как я понял, верной дикому, как вы выразились, отдыху остались только вы?

— Можно сказать и так. Вы же видите, что сейчас здесь никто не живет. Изредка наезжает Павел Андреевич. Но в этом году я с ним еще не сталкивалась, хотя дом он, как я вижу, расконсервировал после зимы — мы окна и двери на зиму заколачиваем досками. А отец… После развода и до самой смерти он здесь просто жил.

— Потому что городская квартира принадлежала родителям бывшей жены… Ляна Шандоровна, а со своими соплеменниками он поддерживал отношения, вы не в курсе?

— Думаю, нет. О жизни в таборе, точнее в какой-то деревне, где цыгане жили оседло, отец вспоминать не любил. Да я особенно и не расспрашивала. Мне известно только то, что его родители умерли, когда он был еще младенцем, воспитывался он в семье дальних родственников. Отец покинул табор в шестнадцать лет, сам поступил в машиностроительный техникум, отслужил в армии, оставался даже на сверхсрочную. А к чему эти вопросы, Михаил Юрьевич?

— Восемь лет назад, накануне гибели Шандора Бадони, в селе Жуковка, что за Агатовым озером, произошло массовое столкновение местных русских и цыган, живших кучно на краю села. Знали об этом?

— Впервые слышу, — ответила я и закрыла глаза…

Я «увидела» пожар. Всполохи пламени были такими близкими, что я невольно вскрикнула и отшатнулась от подскочившего ко мне Сотника. Картина пожара как бы отодвинулась, передо мной мелькнуло лицо молодого мужчины. В следующем «кадре» показалась рука, в которой был зажат горящий факел.

— Ляна Шандоровна, вам плохо?

— Все нормально, — еле выговорила я, резко стряхивая с плеч его руки.

— Ну, знаете… нормально! Видочек у вас — краше в гроб кладут, уж простите за сравнение. Привиделось что?

— Что произошло в деревне? — уточнила я.

— По версии следствия драку начал цыганский парень во время разборок причины пожара — сгорел дом их главного, баро. Сам он и его сестра не пострадали, но имущества лишились. За считаные минуты в противостоянии собралось около сотни человек с обеих сторон. Но перевес был на стороне русского населения. Дрались насмерть. Кто-то все же вызвал полицию. Но пока ждали наряд, цыгане, побросав имущество, разъехались кто куда. Сейчас, конечно, многие вернулись, но тогда опустели почти все дома на окраине Жуковки.

— И к чему вы мне это рассказали? — насторожилась я.

— А к тому, что имя баро — Тамаш Бадони. Это он воспитывал вашего отца после смерти его родителей.