Как до Жирафа 2. Сафари на невесту

Маргарита Ардо, 2019

Жизнь меняется. Иногда к лучшему. Я была одинока, теперь у меня красивый жених. Я была сиротой, и вдруг нашлась семья моего отца. Впереди отпуск, знакомство, выбор подвенечного платья и подготовка к свадьбе. Разве это не прекрасно? Прекрасно, волнительно, радостно! До тех пор, пока в процесс не вмешивается бизнес, наследство, поклонники, приверженцы традиций и прочие недоброжелатели…

3

Я выбежала из подъезда, метнулась за калитку элитного дома, на дорожку сквера и за кустами бузины вдруг остановилась, понимая, что мне некуда идти. То есть совсем. Квартиру я сдала, Агнесса уехала на семинар, на работе я в отпуске. Меня никто не ждёт…

Закапал дождик, поплевывая прохладой в макушку. Я поёжилась, окончательно растерянная. Обернулась на дом, где мне ясно дали понять, что я лишняя. На глазах выступили слёзы. Нет, я никогда не навязываюсь! Это не интеллигентно… Проклятая интеллигентность!

И вдруг тихой трелью зазвенел телефон в кармане плаща.

Он?

Сжалось сердце, слёзы брызнули фонтаном из глаз. Но я тут же утёрла их, увидев на экране «Бабушка Алико». Я поспешно поднесла трубку к уху, подспудно страшась, что неизвестная мне бабушка тоже передумает и отобьёт звонок, а я останусь в вечерней пустоте совсем одна.

— Сердце мой, Кати, это бабушка Алико говорит! — раздалось гортанное и очень кавказское, тёплое-тёплое.

— Здравствуйте, бабушка, — выдохнула я.

— Я по делу звоню, девочка, — радостно ответила она. — Ты прости, я старый, нетерпеливый, так хочу видеть тебя! Так жду, так жду!

Я шморгнула, снова утирая слёзы — ну вот, есть человек на свете, который меня ждёт!

— И я жду нашей встречи, бабушка Алико, — почти прошептала я, не желая выдавать свои слёзы. — Тоже очень!

— Вайме, мой девочка! — растрогалась бабушка. — Так я вот что звоню, дарагой! Я старый, нетерпеливый, и самолёт Суперджет Фалкон уже сегодня за тобой прислал. В вашем аэропорту стоит. Но я тебя не тороплю. Хочешь поспи-и, покушай хорошо, туда-сюда дела поделай, а потом лети ко мне. Только скажи немножко заранее. Пилоту надо диспетчерам план полёта сообщить. Самолёты — это так строго! Вайме!

Я снова оглянулась на дом моего царевича. Стало больно до невозможности, даже дышать трудно. И я прошептала в трубку:

— Я и прямо сейчас могу… Самолёт в Платове?

— Да-да! Вах, радость какой! Сейчас! Вайме! Куда за тобой машину прислать, Кати, внучка? Гига по интернету мигом вызовет. Какой хочешь: красный, чёрный, зелёный!

— Я сама на такси. Спасибо большое!

— Зачем сама? Хотя, — спохватилась бабушка, — делай, как хочешь, сердце мой, Кати! И не сердись на бабушку Алико! Бабушка твой — немножко тиран, вайме…

Ой, ещё один тиран?! — напряглась я. Но бабушка тепло и нетиранисто воркуя, сдабривая каждую фразу «вай ме» и «мой сердце», как перцем баклажаны, объяснила, куда ехать, что делать, кому звонить, точнее, что пилот сам позвонит «дорогой внучка». Главное, доехать до аэропорта, а там уже меня под белы рученьки и в Тбилисо. Я заколебалась немного. Позвонить Андрею не смогла, долго смотрела на его номер в телефоне, а потом просто написала сообщение.

* * *

(Несколько часов спустя)

Моя смска Андрею осталась не отвеченной. А теперь я в режиме полёта, поздно. Меня вдавило в кресло, и заложило уши. Перед глазами мелькала надпись: «Пристегните ремни». Стюардесса, красивая, в чудной синей форме, как из сериала про миллиардеров, улыбалась мне. Самолёт натужно снижался, протыкая носом облака. На крыле за стеклом в темноте мерцала красная лампочка.

Я летела в Тбилиси. Одна. Он сам так решил…

А слёзы текли и текли.

Меня вряд ли поймёт тот, кому не ставили диагноз «бесплодие» и кому не заявляли подруги, знакомые, соседки да все, кто ни попадя: «Вот роди своего, тогда и воспитывай! Не твой ребёнок!» Да, я родила своего. Мёртвого. И больше не смогу. Поэтому слышать подобное от чужих больно, но пережить можно. Я почти привыкла, обычно не плачу. Однако когда тот, кто так много узнал про тебя и вряд ли успел об этом забыть, тот, кому ты открылась и впустила в сердце, говорит то же самое, это пережить нельзя. Я прощаю многое, терплю бесконечно, оправдываю почти всё. Но это? Не могу.

Есть ли смысл строить отношения, если он поставил чёткую границу: это я, это мой ребёнок — а это ты! Я чувствовала себя так, будто он сказал: «Смотри, мы рядом, за стеклянной, пуленепробиваемой стеной. Люби нас, а если будешь хорошо себя вести, мы ещё и дверь откроем. Но не постоянно, а по вторникам и четвергам. Или каждую вторую субботу месяца, — мы ещё не решили».

Я так не умею. Я открываюсь, выставляю себя на ладони — вот она я, такая и такая. Может, неуклюжая. Может, ходячая катастрофа. Может, чашки бью и дверцы отрываю одним движением руки… Может, просто оттого, что наоборот очень-очень, чересчур стараюсь этого не делать, хочу быть хорошей, нравиться, быть достойной любви? И мне кажется, что я её не заслуживаю. Я в этой жизни не главная, я живу в кредит. Сама себе ипотека…

Да, я не умею сказать что-то важное, не заикаясь от волнения. Не умею одеваться шикарно и нести себя гордо. Не умею требовать, как того хочет Андрей. Но я ничего не таю за пазухой. Я просто люблю. Оказывается, этого мало.

Впрочем, я и не верила до конца, что получится… А сегодня я увидела в глазах моего царевича сомнение. Сожаление о том, что поторопился. Он услышал своего отца и поверил ему, или просто всплыло озарение. Я могу его понять… отчасти. Его экс-супруга Лана рассказывала, что для Андрея дочка — это всё. Я бы тоже хотела разделить с ним это всё. Но он не собирается делиться — вот в чём беда.

Как говорят в Иерусалиме, «Если сомневаешься: «да» или «нет», это всегда «нет». И с сомнением в глазах Андрея мне сразу всё стало понятно. Сердце сжалось: как же я без него, без Машеньки? Но разум холодно ответил: ты приняла верное решение, они и не были твоими.

* * *

Толчок, и шасси встретились со взлётной полосой. За окнами замелькали огни. Я затаила дыхание. А нужна ли я тут? Или здесь просто ждут призрак моего отца?

Самолёт остановился. Мы подождали чего-то. Глупо, конечно, что я прилетела без вещей, но у меня всё равно нет ни одной новой, кроме того малинового платья, на которое Машенька плеснула сок…

Стюардесса ласково проводила меня, и я вышла на трап. В лицо пахнуло тёплым ветерком, напоенным запахом свежести и южных растений. И я тут же широко раскрыла глаза: у трапа лежал красный ковёр, толпились четыре громадных чёрных внедорожника, несколько красивых кавказских мужчин с огромными букетами белых лилий в руках. Невысокая полная женщина в длинных чёрных одеждах, стоящая по центру, расплылась в улыбке и всплеснула руками в умилении. И слева грянул хор джигитов в папахах и национальных костюмах.

Ой, это меня так встречают?!

* * *

Я испуганно оглянулась на стюардессу за спиной — та цвела, как море в Анапе… То есть была слегка зеленоватого оттенка от падающих на неё лучей прожекторов. Но пахла Кензо, а не тиной. Грузинский хор растягивал многоголосием нечто торжественно-ликующее: то ли народный эпос, то ли похороны под лозунгом «наконец-то».

У меня пересохло во рту: поручни с двух сторон, впереди засада, позади грудь в униформе — бежать некуда. Пришлось улыбнуться и осторожно пойти по гофрированным металлическим ступеням вниз. Я сжала ручки сумочки влажными пальцами. Надеюсь, мне не придётся обниматься со всеми этими красавцами? А если все цветы вручат мне, я не перекувыркнусь головой вперёд? Там же ведра на три в совокупности…

— Сердце мой, Кати! — вскричала гортанно полная женщина в чёрном, совершенно ничем не похожая на меня. Лицо круглое, нос кавказский, густые смоляные волосы без особой укладки, на вид лет шестьдесят с хвостиком.

Я моргнула, улыбнулась и подумала, что стоит заказать ДНК-тест, чтобы сразу сильно не радоваться. А то потом опять придётся разочаровываться. Но вслух я сказала:

— Бабушка Алико? Здравствуйте!

— Вай ме, внучка, красавица! — ответила та и больше не стала ждать, бросилась ко мне, стиснула в жарких объятиях.

И я сдалась запаху крепких восточных духов, хмели-сунели и пряников. На большой груди было тепло уютно, и почти поверилось. Поэтому я тоже осторожно обхватила, насколько могла, широкую талию. Хор грянул «Сулико».

Трогательно как…

На втором куплете бабушка, наконец, отстранилась. Сделала дирижёрский жест. И хор свернул рулады.

— Красавица ты! — восторженно произнесла бабушка Алико, разглядывая меня. — Такой красавица!

— Спасибо, — сказала я, краснея до корней волос.

Жгучие джигиты в чёрных костюмах подошли ко мне. Отчего-то подумалось о мафии…

— Добро пожаловать домой, — сказал самый красивый и стройный из них, с тонким аристократическим носом и не менее благородным лбом. — Я — Гига Регвадзе.

— Очень приятно, — смутилась я, принимая от него букет.

— Добро пожаловать в Грузию! — сказал более квадратный, мощный, с пристальным, немного хищным взглядом. — Меня зовут Бадри, я ваш троюродный брат.

Последовали приветствия, имена, лица, улыбки, пока цветов в моих руках не стало столько, что версия с кувырком была близка к реализации. Однако бабушка Алико заметила это и скомандовала:

— Всё! Домой! Букеты в багажник, а то вай, завалили мой девочка. Гига, Отари, помогите.

И меня освободили от цветов. Усадили в первый внедорожник, и, выехав за ворота аэропорта, мы помчались. За окнами мелькали огни, тёмные силуэты гор и деревьев. А я была поражена тем, как все слушаются эту невысокую, совершенно круглую женщину. Она смотрела на меня с такой доброй улыбкой, что я отважилась.

— Можно спросить, бабушка?

— Тебе, мой сердце, всё можно!

— Скажите, а почему, бабушка…

–… у тебя такие большие зубы? — рассмеялась она. — Как в сказка?

Я тоже не выдержала и прыснула.

— Зубы такой, потому что дантист высший класс! — залихватски продолжала бабушка Алико. — А глаз от природы горячий, только книжка читаю с очки. А руки большой — работаю много, бывает, выгоню повара с кухни — сам хинкали леплю. Он во Франции учился, а у меня школа лучше — бабушка и мать. И виноград не погнушаюсь сам собирать и подрезать, чтоб помнил куст руки хозяйка. Но прости, Кати, это я шутка говорить от настроений хороший! Так я рад, так рад! Кровь родную увидел, и мой забурлил, как Арагви в горах, от радости. Не один я больше!

— Но как же, вы ведь и так не одна, — удивилась я.

— На «ты» мне говори, маленький Кати, — похлопала меня по руке бабушка.

— Хорошо, — кивнула я, ещё стесняясь, — попробую на «ты». Но ведь ты не одна, бабушка Алико. Столько вокруг тебя было людей, когда ты мне в Скайпе представляла — дяди, тёти, племянники. Все родные!

— Это так, Кати. Семья Кавсадзе большой. Но я о маленький семья говорю, о ближний круг; о дом. Вдова я. Муж мой, твой дедушка Серго, умер давно-о. Скоро двадцать лет будет. Первенец мой Гела родился и умер сразу. Средний, Эдик, утонул в Кура, зимой на спор с мальчишками переплывал после школа. И всё-ё, — грустно вздохнула бабушка Алико. Подняла на меня глаза. — Одна радость оставался — мой красивый, весёлый Георгий — твой папа, но вот видишь, и он не живой. А всё равно какой же он молодец, мальчик мой, тебя мне оставил! Ах, мой Кати, ты так на Георгий похож! И глаза, и ротик. Прям его в тебя вижу, мой сердце, когда он был маленький, такой нежный! Оттого радость у меня, до неба радость!

Я закусила губу. Глаза бабушки лучились счастьем. Боже, сколько же она всего пережила! Уму непостижимо! И первый малыш, как у меня тоже… Собственные беды сразу меньше показались. И всё-таки я робко сказала:

— И я радуюсь, бабушка. Очень. Но, может быть, стоит сделать тест ДНК, вдруг я не его дочка? Я ведь не знаю этого досконально, а обижать вас… тебя, и обманывать никоим образом не хочу.

— Что ты! Что ты! — всплеснула руками бабушка. — Какой обман, если кровь сразу родня чувствует?! — и погрозила кому-то в окно авто. — Будут у меня знать, какой я проклятый! Я Богом одарен, у меня не только бизнес, у меня вон какой внучка есть!

И я поняла, что тысяча триста сорок тестов не смогут переубедить эту женщину, что я ей никто, даже если это на самом деле так. Может, и не стоит пытаться? Всё равно у меня никого на свете нет. Я, как то дерево в пустыне, к которому пришли Жираф с Жирафёнком, потом передумали и ушли. А я осталась…

Поэтому мысль о том, что у меня есть родная бабушка, даже если не слишком родная, была мне нужна сейчас, как вода в песках. Как же приятно не быть сиротой! Ощущение такое появляется, будто за спиной есть стенка, на которую можно опереться. А, быть может, и даже расслабиться? Хоть бы так и было! Пока я думала об этом, грозное и горделивое лицо пожилой грузинки, обращённое к неизвестным «ним», опять расцвело самой открытой и искренней улыбкой.

— Но, прости, Кати, что ты хотел спросить? А то бабушка шутить шутка не вовремя.

— Шутите, мне нравится, — улыбнулась я. — Ой, шути…

— А вопрос твой?

— Я удивилась, бабушка, что все вокруг тебя слушаются. Я читала о Грузии, что тут наоборот, как и везде на Кавказе: мужчины главные, а женщины на вторых местах.

— Глянь в окно, Кати, — сказала бабушка.

Я послушалась. Вдалеке на фоне тёмной зелени гор возвышалась монументальная статуя метров двадцать высотой. Величавая женщина из белого камня держала в левой руке чашу, в правой — меч.

— Мать Грузия, — пояснила бабушка, наклонившись ко мне, и подняла палец. — Видишь? Не отец, мать. И кто самый главный женщин святой у нас, а? Царица Тамар, во-от. Её даже не царица называли, а царь. И был он великий. Двое деток, муж умер, а он наш любимый страна с колен поднял. Ну есть ещё, конечно, Нино Буржанадзе в нынешний правительство, но это не Тамар, да-а…

— Ты, как царица Тамара? — спросила я, чувствуя, как от восхищения пробегают мурашки по спине, впитываются в глубинные слои кожи — как раз туда, где таится уважение. Трудно было поверить, что это моя бабушка!

Бабушка Алико кокетливо отвела глаза, а потом снова посмотрела на меня с лукавой улыбкой:

— Ну я такой, маленький царь, толстый немножка. Не Тамар, просто Алико, — и тут же сжала кулак с внушительным перстнем на указательном пальце, прямо перед моим носом. — Но они все вот где у меня. Честное слово даю!

— Я верю, — поспешно ответила я и слегка отодвинулась.

— Кати, скажи, у тебя муж есть? — спросила бабушка после минутного молчания, пока я разглядывала совершенно мистическую крепость с подсветкой, вырастающую из скалы. Ниже струились тёмные воды неизвестной реки.

При вопросе я вспомнила об Андрее и улыбаться расхотелось. Оставалось лишь пожать плечами.

— Пока нет… — и решила, что позже расскажу о перипетиях моей сложной личной жизни. Возможно, Андрей действительно жалеет о своём первом порыве — жениться. Не исключено, что он перепутал с любовью увлечение и благодарность за то, что я уговорила его бывшую жену оставить ему ребёнка без скандалов и судов. Наверняка так и есть. Он ведь даже не перезвонил. Скорее всего, Андрей уже передумал и даже рад, что я уехала, ведь я ничего не смыслю в воспитании детей, а фору мне дать не готовы. Впрочем, как и подсказку, что следует делать. А ведь я хотела, я так хотела!

В груди снова сдавило, в горле собрался ком слёз. Видимо, всё это отразилось на моём лице, потому что бабушка похлопала меня по плечу и заявила громко, как конферансье в Большом театре:

— Не грусти, мой сердце Кати, не грусти, ты красавица такой! А муж я тебе сам найду! Поверь бабушка!

— Может, лучше не надо… — опешила я.

— Надо! Такой красавица, умница, богатый невеста, обязательно надо! Настоящий грузинка знает себе цену, на сброд не разменивается. А ты самый настоящий грузинка, благородная кровь! Ты не бойся, Кати, я тебе лучший жених выберу, самый лучший! — и она чмокнула концы своих пальцев, собранных в горсть, как у нас на рынке кавказцы, когда предлагают купить виноград.

Но мне не нужен виноград: ни кишмиш, ни с косточками, ни сушёный! Однако, кажется, бабушка считала иначе…