Хохот Демиурга. Плаха и Веха

Максим Шешкаускас, 2018

«Нужно больше секса, насилия, воспевания человеческих пороков – искусство не нужно – новое искусство – искусственное потакание запросам!» Веха начинает воплощать свой маниакальный план по истреблению писателей, так как считает, что они туманят разум. Плаха бросает все, чтобы написать свой первый роман. Чем болен Бог, нашептывающий Вехе подсказки? В каком эксперименте принял участие Плаха? В покрытом гигантскими щупальцами Петербурге героев ждет роковая встреча. Содержит нецензурную брань.

Веха 3. Сбивая плоды познания осколком кирпича

По шкале ужалений Шмидта, шершни жалят не сильнее пчёл. Но из-за огромных размеров первых в это сложно поверить, сложно убедить себя в правдивости утверждения.

Так же и с большим человеком — размеры внушают ужас, кажется, с ним ни за что не справиться, что он сильнее середнячка…

Но как только я почувствовал его страх…

На метро до «Площади Восстания» сворачиваю направо и на втором перекрёстке направо вновь. В откровении названий улиц я не видел, просто точный маршрут, куда двигаться. Теперь, подняв голову, читаю на табличке: «улица Жуковского». Дальше прямо до кафе «Печка», сразу же под арку, пройти сквозь первый двор-колодец — и в нем нужный подъезд в самом углу двора.

Подождать, пока кто-нибудь выйдет, нырнуть в парадную. По лестнице на второй этаж, первая квартира справа…

Стою у звонка, сжимая в руке осколок.

Только во дворе понял, что у меня нет никакого оружия, поэтому подобрал половинчатый осколок красного керамического кирпича, который сжимаю в трясущейся руке, стоя у нужной двери.

Всё снова происходит как в кошмарном сюрреальном сне, в котором я сторонний наблюдатель.

Будто бы не своей рукой нажимаю на кнопку звонка, слышу птичью трель за дверью.

Открывают почти сразу: здоровяк, которого я видел в откровении — высокий лоб, выпученные глаза, чёрной сажей размазанная по щекам щетина.

И музыка:

Ничего на свете лучше нету…

Здоровяк смотрит удивленно и почему-то пятится, впуская. Переступаю через порог.

Чем бродить друзьям по белу свету…

Груды одежды на столе, затхлый полумрак. Смотрит с испуганной покорностью, будто ожидал моего появления.

Тем, кто дружен, не страшны тревоги…

Замахиваюсь. Удар приходится чуть выше левого виска. Из рассеченной кожи хлещет кровь, заливая здоровяку лицо.

Нам любые дороги дороги…

Он выходит из оцепенения перед тем, как я замахиваюсь снова. Его зрачки расширяются, заливаясь безумством. Он наваливается всем весом. Падаем. С силой сжимает мои руки, прислоняется лицом, измазывая щёку кровью. Почему-то не бьет, не душит. «Лёша! Лёша!» — всё взывает моим настоящим именем.

Испытываю сильнейший страх, боюсь лишить этого человека жизни.

Здоровяк тяжело сопит над ухом, мне даже кажется, что рыдает. Его всего, как и меня, трясет. И как только я чувствую чужой страх — понимаю, в какой мере он меня боится — ранее незнакомое возбуждение будоражит кровь, волной накатывает жажда к жестокому истреблению. Изогнув спину мостом, изворачиваюсь. Здоровяк ревет и давит, но мне удается сбросить его с себя. Осколок кирпича, будто заколдованный, оказывается тут же под рукой.

Удар! Ещё один!

Здоровяк не сопротивляется — только прикрывает лицо руками и стонет.

Бью, пока не затихает. И множество ударов после.

Наша крыша — небо голубое

Наше счастье — жить такой судьбою.

Поднимаюсь и осматриваюсь. Шатаясь, захожу в комнату, откуда доносится музыка. Выключаю работающий телевизор. Сажусь в кресло, на котором, видимо, сидел здоровяк до моего прихода. Даю себе отдышаться. Начинаю понимать, что только что произошло. Поднимаюсь. Подхожу к письменному столу: исписанные мятые листы, включенный компьютер, какой-то набранный текст, пара рюмок и бутылка водки.

Отпиваю из горла, обхожу комнату. Боюсь, не открыта ли входная дверь — возвращаюсь в прихожую и, не опуская глаз на недавно живого, проверяю. Закрыта. Когда успел?

Снова в комнату, беру со стола чужой мобильный — прячу в карман. Обыскиваю шкафы и вещи. В кармане джинсов, висящих на стуле, обнаруживаю бумажник — в нём документы и деньги — семь семьсот. Купюры в карман. На кухне умываю лицо, пытаюсь отмыть с одежды кровь…

Прислушиваюсь, приоткрываю входную дверь — никого. Стараясь не шуметь, крадусь вдоль стены вниз. Двор. Второй. Арка. Улица. Поворот. Метро. Зачем-то возвращаюсь на «Балтийскую». Магазин, бутылка дешёвой водки. Влево по обводному каналу — гостиница. Снимаю однокомнатный номер. В кедах на кровать. Замечаю, что в нескольких местах оцарапал руку. Пью из горла, хотя достаточно опьянен случившимся.

Яд слов, яд других жизней… Черпать опыт из чужих мыслей неправильно, обречено на неудачу, смертельно… Следовать шаблонам — программироваться на неудачу… Яд в словах, коллективное уничтожение мира… Тщетная надежда, что подскажут как надо: жить, думать, делать. Вера в пророков и непонимание, что они отличаются от остальных лишь тем, что им хочется высказаться. У каждого своя правда, и ей надо следовать.

***

…Яд в словах, коллективное уничтожение мира…

Как только осмыслил, что старение меня больше не донимает, я пробовал искать успокоение и ответы в книгах.

Прочитал противоположные, исключающие одна другую концепции, советы, как правильно жить и как следует умирать. Увидел громадное количество чужих страхов, с которыми авторам страшно находиться в одиночестве и о которых им требуется поговорить. Наслушался пошлостей о доброте и сострадании…

Нелогичные цепочки умозаключений, когда повествователь сам не понимает, о чём говорит. Когда автор не чувствует свою вроде бы правильную мысль… Или чувствует, но биография говорит, что он ей никогда не придерживался…

И из всего этого оседает в памяти, паразитом живёт в подсознании лишь то, что каким-то образом оправдывает, утешает, уютно сопутствует существующим в тебе мыслям.

Единственная мысль, нашедшая отклик во мне: мир — игра бурлящего разума. Мира нет — это иллюзия, созданная из слова. Но произнёсшего это стоит линчевать первым — какое кощунство выражать эту мысль словами, ибо выраженная, она теряет смысл. Не поучает мудрости, а травит бытием.

Мира нет, и так должно быть!

Жизнь должна быть проста и гармонична! Словно её нет… Жизни нет.

А как же Господь?

Допитая бутылка выскальзывает из руки и со звоном падает на кафель…

Засыпаю, наполняя гостиничный номер перегаром.

***

Сухо во рту, нечем дышать — в царстве мёртвых нет кислорода. Писака стоит передо мной, улыбаясь:

— Уже двое. Жаль, не могу насладиться немного улучшенным миром. Просто анекдот!

Осматриваюсь, ничего и никого, кроме писаки, не вижу. Чувствую, как пульсирует рана на руке.

— Что ты мне привил? — спрашиваю.

Прыскает смешком:

— Да что я привить-то мог? Я ведь мёртвый. Анекдот! Так, покусал немного.

— Я сплю? Тогда почему после прошлой встречи рана перенеслась в реальность?

— «Кошмар на улице Вязов» видел? — зубоскалит писака. — А вообще, тебе лучше знать о своих язвах.

Испуг пронзает порывом холодного ветра. Наверное, из-за того, что нахожусь во сне, страх ощущаю чем-то физическим.

— Третий раз видимся, — мог бы и имя спросить…

Молчу.

— Знакомиться будем? Тебя лучше Вехой звать, так?

— Не должен ли ты третий, седьмой день проходить сейчас или готовиться к прохождению, вместо того чтобы со мной болтаться?

— Чего?

— Ну, православные, например…

— Православные? И это мне говорит человек, пытающийся уничтожить тех, кто учит мечтать. Что за каша у тебя в голове, дружок? Анекдот, да и только!

Озноб по всему телу. Настолько реальный, что сложно поверить, будто сплю, но в то же время не могу концентрироваться, и речь льется неконтрольным потоком:

— Теперь я знаю, что Господь существует. А если заглянуть в Библию, становится ясно, что всё началось после того, как Адам и Ева вкусили яблоко познания. Чувствуешь? Был Рай на Земле, пока первые люди не научились познавать, думать — это всё от Дьявола! В этом первородный грех.

— Боже, ты слышал этот анекдот? — писака наигранно крестится. — Ты хоть Писание читал? Какое яблоко познания? Они вкусили плод с Древа познания Добра и Зла. Добра и Зла, я подчёркиваю. Разницу чувствуешь, философ недоделанный?

Пот обильно стекает по лбу, но невыносимо холодно.

— Все слышали главное, а остальное можно додумать. Текст наверняка сильно искажён…

— Додумать? Да ты послушай себя — ведь сам себе же перечишь.

Понимаю, что путаюсь. Виной лихорадка, из-за которой в голову будто бы навалено тяжёлых булыжников.

— Не перечу. Да, додумать! А думать я могу, потому что уже отравлен! И пусть не яблоко, пусть плод с Древа познания Добра и Зла. Это ничего не меняет. Если бы человек не мог фантазировать, думать, он не смог бы делить на доброе и злое, плохое и хорошее. Он бы всё принимал таким, каким оно есть — не думал бы, понимаешь?

Писака щёлкает пальцами:

— А я только что понял, откуда у тебя такие мысли берутся! Сказать?

Пытался прочитать сарказм в его мутных глазах.

— Так сказать? Ну, слушай! Анекдот!

Наконец разбираю, где мы — тёмный бар, я за стойкой, передо мной пустой бокал, на полках впереди батареи бутылок. Писака в этом заведении бармен: брюки, полосатая рубашка и жилетка, через плечо перекинуто полотенце. Стоит, опираясь руками на стойку.

Вот тянется поближе ко мне, чтобы перекричать музыку, которую я не слышу, но знаю, что она есть и играет громко.

Что секунду назад мы стояли друг напротив друга в пустоте, меня не смущает. Писака кричит, и его голос, хрипловатый и басистый, — таким он со мной не разговаривал, — доносится до меня:

— Тёлку тебе надо! Поебаться хорошенько! Вся дурь выйдет!

И мы снова в пустоте, в которой нет ничего, кроме нас. В голове шумит, будто уютный домик, в котором обитали мысли, подорвало динамитом, и теперь их разлетевшиеся ошмётки бьются о стенки черепной коробки.

— Анекдот, да? Я перегнул, конечно, но влюбись ты — мыслить бы начал иначе. Любви в тебе нет, Веха.

— Ты-то что обо мне знаешь? — неловкое смущение заставляет нелепо обороняться.

— Я теперь, благодаря тебе, многое знаю, — улыбается очень спокойно.

Передо мной действительно живой покойник или игра подсознания?

— И как же я начну мыслить?

— Не попробуешь — не узнаешь, — сентенциозно замечает. — Странный ты, Веха, на убийство пойти — пошёл, а влюбиться не решаешься. Анекдот!

Лихорадка накрывает второй, более мощной, волной.

— Если ты такой всезнающий, то должен понимать, почему…

— Любовь творит чудеса, — разводит руками.

Понимаю, что уже какое-то время доносится назойливый стук. Понимаю и то, что стук доносится из реальности, в которой я сплю на кровати гостиничного номера. И это понимание мигом выводит из сна в состояние полудрёмы. Писака исчезает.

То, что он сказал — намёк свыше, или то, что я хотел услышать, раззадоренный фантазиями?

В дверь продолжают стучать. Пора выселяться? Сколько я проспал — час, пару или сутки?

Резко поднимаюсь, и приступ тошноты сдавливает грудную клетку, вяжет горло. Под мой рёв мерзкая жижа разливается лужей под ногами. Становится легче — шатаясь, подхожу к двери:

— Кто там?

Нет ответа. Думать и переносить доставляемую ожиданием и нахождением на ногах муку я не в силах — отпираю незваному гостю.

За порогом парень приблизительно моего возраста. На нем яркая летняя брезентовая куртка в красно-синий крупный ромб, спутанные в дреды грязные волосы, гладковыбритое загорелое лицо и блеск в огромных чёрных зрачках, от которого мне делается дурно.

— Ну, ты даёшь ваще! — произносит он с восторженной улыбкой.