Дьявольский остров

Максим Шахов, 2013

Советско-финская война, зима 1939 года. На одном из островов Аландского архипелага финнами организован лагерь для пленных красноармейцев. Остров крохотный, вокруг ледяное Балтийское море, и побег практически невозможен. Но для жаждущих свободы не существует преград. Группа пленных советских офицеров разрабатывает дерзкий план побега. Им удается вырваться из лагеря, захватить рыболовецкое судно и выйти в открытое море. Однако путь к свободе на этом только начинается: до фронта сотни морских миль, а на хвосте висят преследователи-надзиратели, которым приказано вернуть беглецов обратно в лагерь любой ценой…

6

Выходные для охраны лагеря начинались с полезных хлопот. Первая смена в субботу утром сдавала в прачечную грязное белье и форму, получала чистую или по необходимости — новую. Вторая смена делала то же самое в воскресенье. Стиркой в прачечной не ограничивались. Здесь же некоторые военнопленные занимались починкой одежды и ее дезинфекцией. Комендант строго следил за чистотой формы подчиненных и их личной гигиеной, потому как знал по опыту Первой мировой войны о страшной болезни — сыпном тифе, разносчиком которой были платяные вши. Добровольцы из числа заключенных лагеря внимательно осматривали вещи охранников, затем стирали, замачивали или кипятили майки, трусы, портянки, штаны, кители и даже бушлаты своих надзирателей. Тому, кто находил в одежде вошь или гниду, выдавали поощрение — папиросы или травяной чай, а вещи отдавались на термообработку или, если были очень заношены и заражены, просто сжигались.

Прачечная напоминала общую баню, совмещенную с кухней, — сводчатый зал, с полом, обложенным кафельной плиткой, несколько больших кранов с холодной и горячей водой, похожие на железные гробы корыта у стен, а в центре — плита, на которой в баках и ведрах кипятили белье.

В эту субботу у Силантия Хомутаря было очень много работы. Он склонился над корытом и двумя руками драил на стиральной доске финскую гимнастерку. В прачечной клубились густые облака теплого пара, из-за чего уже в двух метрах ничего не было видно.

— Эй, Харитоныч, — крикнул Силантий, — глянь-ка, закипела ль вода в зеленом баке?

— Да где там, — из бело-серого тумана раздался хриплый голос, — угля совсем нет, откуда жару-то взяться?

— Слышь, Харитоныч, бери два ведра и сходи на хоздвор. Попроси угля. Работать невозможно.

— Хорошо-с.

Харитоныч, сгорбленный мужик примерно сорока пяти лет, весь мокрый от пота и пара, вынырнул из серо-белой тучи с деревянным коромыслом на плечах, нацепил на него два пустых ведра и прошел возле Хомутаря.

— Э, ты чего, с другой стороны обойти не мог? — набросился на него Силантий.

— Да ты чего? — не понял мужик.

— Чего-чего, вертишься перед носом с пустыми ведрами!

— Да брось ты, Силантьюшка, здесь же не твоя деревня. И я тебе не баба, — загоготал Харитоныч, показывая свои желтые зубы.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — Хомутарь сплюнул три раза через левое плечо и постучал по дереву.

— Ладно, я пошел, — Харитоныч скрылся в клубах пара.

Через минуту скрипнула дверь, и в прачечной повеяло холодом.

Хомутарь нагнулся над корытом, но холодный сквозняк, дувший в спину, заставил его распрямиться.

— Макарий, посмотри там, кажись, этот раззява Харитоныч дверь за собой не закрыл! — крикнул он еще одному рабочему прачечной.

— Ладно, — послышалось с противоположной стороны зала.

В это время за спиной Хомутаря в облаке мелькнула тень, и, словно из пара, материализовалась темная фигура. Силантий инстинктивно почувствовал неладное, хотел было обернуться, но кто-то надел ему на голову оцинкованное ведро. И через мгновение Хомутарь вдруг оступился и с беззвучным стоном упал в корыто. Тихо плеснули мыльные волны.

Примерно через полчаса в прачечную вошел Харитоныч, неся на коромысле два ведра, полных угля.

— Эй, Силантий, я иду к тебе уже с полными ведрами… — загоготал мужик.

Однако Хомутарь не ответил.

Харитоныч подошел к корыту, где стирал Силантий, и в ужасе закричал:

— Господи, Макарий, быстрее сюда!

* * *

Спустя несколько минут в прачечную на крики рабочих вбежали рыжебородый — помощник коменданта, и двое солдат с автоматами. Харитоныч и Макарий уже самостоятельно вытащили Силантия из корыта и аккуратно положили на пол. Увидев бездыханное распластанное тело, рыжебородый послал одного из охранников за фельдшером, второго — за Стайнкукером. Им надо было расспросить рабочих, что они видели и слышали. Макарий дрожал, как осина, он понимал, что именно на него может пасть подозрение об убийстве. Это был долговязый, под два метра парень, очень худой, со впалыми глазами из-за постоянного голода. Он чувствовал, что из-за недоедания день ото дня слабеет, его большой организм требовал много калорий. А пайку все урезали и урезали, а военнопленных в Финляндию все прибывало, и их прокорм ложился дополнительным бременем на экономику малой страны. Ради дополнительного куска хлеба Макарий согласился работать в прачечной, а тут на тебе, такое дело — смерть начальника.

Первым в сопровождении солдата в прачечную быстрым шагом вошел Альберт Валерьянович. Он сразу же принялся осматривать Хомутаря. Задрал на нем мокрую одежду.

— Что с ним? — вместе со Стайнкукером пришел и комендант.

— Увы! Ему уже ничем нельзя помочь. У Силантия случился инфаркт миокарда, — сообщил Шпильковский. — А потом он упал в воду.

Комиссар перевел, произнеся «инфаркт миокарда» по-русски.

— Что это? — не понял рыжебородый.

— Разрыв сердца, — по-простому объяснил Альберт Валерьянович.

— Это что же, он чего-то испугался? — с подозрением глядя на рабочих, допытывался помощник коменданта.

Он, почесывая свою рыжую бороду, подошел вплотную к Макарию, снизу вверх с недоверием заглянул тому в глаза. На парня было жалко смотреть. Он стоял весь бледный и растерянный.

— Да ничего Силантий Хомутарь не испугался, — уверенно сказал Шпильковский. — Просто работа очень тяжелая. Человек весь мокрый. С жары, бывает, надо выходить на холод. Это ведет к простуде. Может, переносил ее на ногах. Кроме того, ему кошмары ночью снились. Несколько дней назад ночью он упал с верхнего яруса нар.

— Кошмары? — поднял брови комендант.

— Тревога и необъяснимый страх — первые признаки предынфарктного состояния. Условия работы здесь не ахти, и сами понимаете — неволя здоровью не помогает, — вздохнул Альберт Валерьянович.

— Да-да, я вот за углем сходил, потный, мокрый, — заговорил Харитоныч. — Чуть высохнешь — и на мороз. А потом опять в эту баню… Я уже тоже чувствую, что простываю.

— Подойдешь ко мне в бараке, — сказал ему военфельдшер.

— А что вы видели? — спросил у рабочих комендант.

— Я говорю, пришел с двумя полными ведрами угля, хочу их показать Силантию, глядь, а он… Присмотрелся — только ноги торчат из корыта. Потом смотрю, а его голова рядом с ведром в воде. И мыльные пузыри из носа…

— С каким ведром? — нахмурился комендант.

— Ну, с обыкновенным… Кажись, зачерпнуть воды ему надо было. Он нагнулся и упал.

— Такое вполне может быть — нагнулся, начал полное ведро поднимать, и сердце схватило, — сказал Стайнкукер.

— Так ты комиссар или доктор? — вмешался рыжебородый.

— Он все правильно говорит. Резкий наклон, подъем — происходит перепад давления. У вас никогда не было такого? Если вы резко в бане или в ванной встаете, у вас темнеет в глазах.

Рыжебородый задумался…

— Бывает, — ответил за него комендант. — А ты что видел? — обратился он к Макарию.

— Я-я… Н-ничего, — заикаясь, начал долговязый парень, — я там возле своей мойки стоял, — он показал рукой. — Везде пар… Черта лысого видать.

Последнюю фразу Стайнкукер, конечно же, перевел нейтрально — «ничего невозможно увидеть».

— Ладно. Поверим фельдшеру. Этого сегодня же похоронить, — приказал комендант своему рыжебородому помощнику. — А вы, господин Шпильковский, представите мне подробный отчет.

Коменданту смерть военнопленного от несчастного случая, если можно так выразиться, была более выгодна, чем преднамеренное убийство — не нужно было писать рапорт начальству. А то сразу бы прислали комиссию, началось бы расследование.

— И еще, — немного подумав, сказал комендант, — видите, какие здесь условия? Сами говорите — опасные для здоровья. Кроме того, меня беспокоит личная гигиена моих людей. А это все-таки относится к медицине. Прошу вас с сегодняшнего дня взять прачечную под свой контроль.

— Значит, как я понимаю, вы назначаете меня начальником этого заведения? — уточнил военфельдшер.

— Ну, еще бани и кухни. Будете у меня заместителем по санитарному надзору. Я давно думал об этом.

— Слишком хлопотно… — засомневался Альберт Валерьянович.

— Это приказ, — комендант дал понять, что может разговаривать резко.

— Слушаюсь, — подчинился военфельдшер.

— Приступаете сегодня же. Проверите здоровье этих людей. Как они стирают, в чем, ну и, конечно, качество их работы. Вместе с ними проверите одежду охраны, а затем и военнопленных на предмет паразитов, гнилости, грибков… Вам ясно?

— Ясно, — ответил Шпильковский.

— Йоханнес, чего ты стоишь? Похоронить. Живо, — повысил голос комендант на рыжебородого.

— Эй, вы, — крикнул тот на Харитоныча и Макария, — взяли и потащили.

— Нет! — приказал комендант. — Ты не видишь, люди мокрые и уставшие?

— Но не будут же наши солдаты копать яму для этого русского? — возмутился рыжебородый.

— А кто говорил, что это должны делать наши солдаты? Пошли их в лагерь, пусть возьмут четырех пленных, первых попавшихся. Кирки и лопаты возьмете у Олафа на хоздворе. Всё, вперед!

— Есть! — Йоханнес вытянулся в струнку, но в его глазах читалась нескрываемая злоба.

Стайнкукер стоял рядом и улыбался, наблюдая эту сцену. Она так напоминала ему его же армейские будни, которые, казалось, навсегда остались где-то далеко за холодным морем.

Его улыбку заметил комендант.

— Йоханнес, и этого забери. Будет команды переводить и киркой помашет заодно, а то засиделся он в одиночке. От скуки заболеет еще.

— Господин комендант, мне ж сводку с фронтов печатать надо, — Стайнкукер не любил физическую работу, а еще больше не желал встречаться с простыми красноармейцами, которые во время службы в рядах РККА не были связаны с партийной работой. У каждого из них явно имелся зуб на политрука.

— Пошел, — сквозь зубы сказал ему рыжебородый.

Помощник коменданта, солдаты и Стайнкукер один за другим вышли из прачечной.

Комендант еще раз бросил взгляд на мертвого Хомутаря.

— Приступайте к своим обязанностям, господин Шпильковский, — сказал он и тоже покинул душное влажное помещение.

Слова коменданта военфельдшер понял и без переводчика.

* * *

На ужине, который состоял из травяного чая и куска серого хлеба, к Альберту Валерьяновичу подошел Бронислав.

— Ну, замаялись мы, — сказал он, беря свою порцию, — а здесь и поесть нечего. Хоть в наши закрома залезь, — последнюю фразу он произнес шепотом.

— Я тоже замаялся — инспектировал прачечную. Завтра займусь баней. Послезавтра — кухней. Юного разведчика я возьму к себе в помощники. Никанора буду подключать в крайних случаях, а тебя — нет, чтобы комендант и особенно его помощник ничего не заподозрили.

— О, хорошее известие, у нас есть доступ и к продуктам, и к одежде, — обрадовался краснофлотец.

— И даже к мылу, — к ним подошел Капитонов.

— А на хрен оно тебе? — спросил Бронислав.

— Ну как? Чтобы мыться…

— Я имею в виду, зачем его с собой брать?

— С собой и не надо, а вот выменивать на что-нибудь можно, — объяснил хозяйственный Капитонов.

— Ладно, ребята, пойду-ка я полежу немного, — сказал Альберт Валерьянович. — А то уж больно утомился.

— Я тоже, — краснофлотец допил чай и отдал кружку дежурному.

— А ты от чего так устал? — спросил военфельдшер у Бронислава, когда они остались один на один.

— Хоронили Хомутаря. Земля мерзлая, еле выдолбили яму.

— Сам сделал, самому и убрать пришлось, так?

Бронислав промолчал.

— Я против самосудов.

— Все знают, что он предатель. Из-за него столько людей погибло.

— Доказательств-то нет, — настаивал Шпильковский.

— Есть, — упрямо возразил Вернидуб, — с нами копал могилу тот самый комиссар, о котором ты, Альберт Валерьянович, говорил. Он рассказал, что видел дело Хомутаря, там все про него написано.

— Но ты же всего этого не знал.

— Знал. Сердце красного капитана не проведешь. — Бронислав ударил себя кулаком в грудь. — Да и Пудовкин мне рассказывал.

— Пудовкин тоже приврать горазд. Ему если человек не нравится, он всякого насочиняет. Ты лучше держался бы от него подальше, — посоветовал военфельдшер, — за место старосты он человека на тот свет отправит.

— А что мне с ним, детей крестить? — эмоционально отреагировал краснофлотец. — Я с ним стараюсь не сталкиваться. Просто его рассказ удивительным образом совпал с рассказом Стайнкукера.

— И про кого тот комиссар еще рассказывал? — поинтересовался Альберт Валерьянович.

— Да ни про кого. Так, зубы заговаривал, хитрый, сын израилев. Так и хотелось его киркой по горбу огреть и положить рядом с Хомутарем. Терпеть не могу комиссаров. Им бы только револьверами перед строем махать. Человек чуть ошибется, они уже политику шьют, дело раздувают вплоть до расстрела. Жалко, солдаты близко стояли.

— Ты, Бронислав, не пори горячку, а то сам нарвешься на неприятности. Вместо воли в карцере окажешься, и я тебя оттуда не вытяну.

— Да раздражает все, не могу уже, — тяжело вздохнул Бронислав. — Успокоительного бы. Спирту там или валерьянки, — уголками губ усмехнулся он.

— Валерьянки, говоришь… Издеваешься…

— Да нет, я серьезно, Валерьяныч. Завтра, если распогодится, пойдем с сапером записываться на работу. Он тоже ходит злой, как медведь-шатун. Хоть свободы чуть-чуть глотнем. А я море увижу. Уже целую неделю штормит, никого на работу не берут. С тоски тут издохнешь совсем.

— Надо держаться, — вздохнул Альберт Валерьянович.

Шпильковский в душе осуждал убийство Силантия, но для себя он решил списать это на очередной ужас войны.

Наступило время отбоя, и в бараке выключили свет. Кольцо тусклого света оставалось только вокруг «буржуйки». Те из военнопленных, которые не хотели спать, собрались вокруг печки, чтобы потравить байки. Но большинство заключенных лагеря побрели к своим нарам…