Сапер. Побег на войну

Алексей Вязовский, 2023

Оставшись в оккупированной столице советской Украины, Петр Соловьев попадает в фашистский лагерь военнопленных. Сплотив вокруг себя единомышленников и установив связь с подпольщиками, он организует побег из лагеря. Теперь Соловьев – командир партизанского отряда. Вызволив из Дарницкого концлагеря Якова Джугашвили, сына Сталина, отряд «Победа» по оккупированным территориям отправляется на Брянщину, ежедневно внося свой посильный вклад в общую победу в войне с фашистами. А абвер тем временем предпринимает попытки вернуть ценного заложника в лице сына Сталина, и за отрядом Соловьева начинается охота.

© Алексей Вязовский, 2023

© Сергей Линник, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Глава 1

— Да пошел ты в пень!^[1]

Апанасенко вскочил, смахнул со стола рукой стакан с подстаканником. Стекло жалобно зазвенело по полу. Первый секретарь Приморского крайкома ВКПб Пегов, вжавшись в стул, в ужасе посмотрел в лицо Сталину. Послать самого Кобу?! В Кремле?

Лицо Иосифа Виссарионыча потемнело, карандаш хрустнул у него в руке.

— Ты что делаешь?! А если японец нападет, чем я буду защищать Дальний Восток? — продолжал кричать генерал. — Этими лампасами?! Хочешь расстрелять меня? Кончай прямо тут! Как Рычагова, как Павлова!

Пегов закрыл глаза. Все, это конец. Шлепнут за компанию. Просто потому, что слышал все это…

— Ты что? Успокойся, успокойся, товарищ Апанасенко! Стоит ли так волноваться из-за этих противотанковых пушек?

Пегов не поверил своим ушам. Открыл глаза, посмотрел на Сталина. Тот был спокоен. Даже излишне спокоен. Ладно, они старые друзья. Еще со времен обороны Царицына. Но спускать такое?

— Стоит! — Апанасенко сел на стул, отбросил ногой осколки стакана. — Сам видишь, Коба, как современная война идет. Быстрые танковые прорывы, окружения, котлы. Японцы так же воевать будут. Дивизии дам. Солдат новых мобилизуем, обучим. А пушки?! Где я тебе их возьму?

— Ладно, если пушек дать не можешь… — Сталин задумался.

— Мины нужны. Противотанковые. Много. — Генерал достал платок, вытер пот с лысины. — Ты извини, что…

— Пустое! — Иосиф Виссарионыч махнул рукой, поднял трубку телефона. — Соедините с Берией. Да, жду.

Пегов тоже достал платок, вытер лоб. Похоже, буря миновала. Но нет…

— Лаврентий, помнится, у тебя был геройский сапер… Как его? Соловьев! Ладно, пусть военинженер. Не у тебя? У Кирпоноса? Ну хорошо, он мне нужен. Тут товарищи из «Серпа и молота» новые противопехотные мины его конструкции мне показывали… Нужны такие же, но уже противотанковые. Дешевые. Как остался в Киеве?! Кто разрешил?

Сталин громко заругался по-грузински, шмякнул трубкой по телефону. Пегов опять вжался в стул. Он уже не надеялся выйти из кремлевского кабинета секретаря ЦК партии живым.

* * *

В глаза будто песка насыпали. Вроде и вижу что-то, а вроде как в пыльную бурю попал. А еще тело ломит, во рту привкус крови. Где я? Где же еще… В лагере. Сейчас прозвучит сигнал к побудке, зэки посыпятся вниз со шконок. Опять у сортира будет очередь и ругань, потом хлеборезы пойдут готовить завтрак — все как обычно. Что же со мной? Неужели «зеленые» добрались и устроили темную? В голове пусто, только звенит.

Я протер глаза, с трудом сел на панцирной кровати.

— О, очнулся, земляк.

С усилием повернув голову, я обнаружил замотанного окровавленными бинтами бородатого мужика. Его темно-карие, почти черные глаза лихорадочно блестели, на лбу бисеринками собралась испарина.

— Ты кто?

— Я? Опанас. Из народного ополчения.

— Мы в госпитале? — Я потрогал шишку на затылке, огляделся. Мы лежали в большой палате, в которой стояло десяток кроватей. Все они были заняты ранеными.

— Да. В военно-клиническом.

— Его разве не эвакуировали?

— Еще на прошлой неделе. Но народ все одно нес раненых. Вот и тебя притащил кто-то.

— Опанас, надо валить! В городе немцы!

— Да знаю я, были они уже здесь.

— И что?

— Как видишь, пока ничего не случилось плохого. Женевская конвенция, слыхал?

— Ты как хочешь, а я валю.

Попытался встать, ноги повело. Пришлось сесть обратно на постель. Нет, славно меня кто-то приложил по голове. Я ощупал пиджак, вывернул карманы брюк. Ничего. Денег нет, документов — тоже. Хорошо, что сообразил парабеллум оставить в тайнике. Неужели банальный гоп-стоп?

— Куда тебе идти? Краше в гроб кладут. — Опанас, скрипнув зубами, сел на кровати.

— Лучше в персональный гроб, чем в братскую могилу.

Я опять попытался встать и, схватившись за боковину кровати, даже удержался на ногах.

— Больной! Вы куда собрались?! — В палату заскочила мелкая рыжая девчонка в белом халате. — Сейчас же лягте!

Ноги уже не держали, я повторно плюхнулся на кровать.

— Вас уже обработали? — спросило конопатое чудо.

— В смысле раздели?

Я посмотрел на себя, еще раз потрогал голову. Кровить уже перестало, но перевязаться надо было.

— Нет, им не занимались, — ответил за меня Опанас. — Врач сказал, что сначала тяжелые.

— Я ему напомню! На вот, приложите к голове. — Санитарка дала мне свернутую марлю и умчалась.

— Землячок, слыхал про взрывы? — Сосед перешел на шепот, наклонился ко мне. — Говорят, наши взорвали самого Гиммлера! Заместителя Гитлера!

— Он не заместитель. — Я приложил марлю к голове. — Навроде нашего Берии.

— Да? Ну тоже хлеб.

Мы помолчали. Рядом стонали раненые, кто-то курил прямо в постели. Город за окном был подозрительно тих — ни взрывов, ни воздушной тревоги.

— А ты сам чьих будешь? — Опанасу не лежалось, он встал, прошелся по проходу. — По одежде — штатский вроде.

Ответить я не успел. В коридоре раздался топот, в палату ворвались немцы.

— Всем на выход, строиться во дворе, — объявил выскочивший из-за стоящих на пороге говнюк. В гражданской одежде, с галстучком, волосики набриолиненные. Лет сорока, наверное, чем-то напоминает худощавую крысу. Из местных, сразу видно. Видать, моментально в холуи записался, как немцы пришли.

— У нас тут не все ходячие, — подал голос из угла лежащий там раненый. Его я не слышал до этого.

— Вам сказано, строиться во дворе! — завизжал переводчик.

Да, парень, видать, с личной жизнью у тебя беда, вон, аж рожу перекосило и слюнями подбородок забрызгало.

Глядя на двух немцев, молчаливо державших карабины у входа, раненые начали вставать и тянуться к выходу. Кто в чем был, многие в исподнем и босиком. Мне повезло: у меня даже сапоги целыми оказались. Не знаю, почему неизвестные грабители на них не позарились. Может, стащить с ног не успели, а может, и побрезговали. За последнее время они здорово пообносились, да и чистил я их в последний раз… Вот как раз для того, чтобы не приглянулись никому.

Меня здорово качнуло, когда я встал. Если бы не Опанас, наверное, упал бы. Вышли, побрели по больничному коридору. Немцев вроде и немного, но распределились они так, что везде стоят. Погнали нас как скот, подбадривая прикладами. И тут в палате раздались выстрелы: один, два, три. Лежачих добивают. Твари. Кто-то рванул из толпы, но его тут же загнали назад прикладом. И все это спокойно, будто и вправду не людей гонят.

Где-то вдали тонко завизжала девчонка, захлебываясь в слезах, закричала:

— Не-е-е-ет! Не надо-о-о-о!

Оттуда же послышался глухой удар, и крик умолк. Один из конвоиров лениво повернул голову и крикнул:

— Что там, Фридрих?

И ответ:

— Представляешь, я ее толкнул, а она упала и шею сломала. — Говорящий это вышел в коридор и продолжил уже из него: — Вот сволочь, а я на нее так надеялся.

Меня здорово штормило, я крепко держался за руку Опанаса. Выстрелы раздавались то с одной, то с другой стороны. Да уж, сам бы я отсюда не выбрался. Силенок бы не хватило. Девчонкусанитарку жалко ужасно, но все это воспринимается отдаленно, будто не со мной происходит. Как сон, наверное.

Дальше — хуже. Во дворе нас согнали в толпу, и выходящие из дверей госпиталя конвоиры окружали ее все плотнее. Впрочем, не всех это остановило. Кто-то рванул прочь, понадеявшись, что в суматохе сможет улизнуть, но выстрел бросил его на землю. Немец подошел и добил его штыком. Видать, чтобы патроны не тратить.

И тут на улицу выбежал врач. Раздетый, в одном халате, из-под которого выглядывали кургузые льняные штаны и легонькие растоптанные туфли. Видать, на ногах приходилось проводить очень много времени, и он обулся в удобную обувь, чтобы не так уставать. Порывом ветра у него сдуло с головы колпак, и стал виден венчик взъерошенных седых волос вокруг проплешины. Он сразу как-то постарел, стало видно, что, наверное, и в прошлую войну не дома сидел.

Врач что-то сказал стоявшему у входа офицеру, но тот отмахнулся от него как от мухи. Тогда доктор повысил голос, и я услышал, как он по-немецки, путаясь в артиклях и запинаясь от необходимости подбирать слова, закричал:

— Здесь больные и раненые! Много гражданских! Вы не имеете права!

Офицер не дослушал и мотнул подбородком стоящему рядом солдату. Тот коротко замахнулся и ударил доктора в висок прикладом. Упав на землю, врач начал подниматься, не обращая внимания на заливающую его лицо кровь, и снова закричал офицеру:

— Как вам не стыдно!

Последовал еще удар прикладом в голову, заставивший его замолчать, но солдат не останавливался и бил до тех пор, пока череп лежащего не треснул. Тогда немец нагнулся и полой докторского халата начал деловито вытирать приклад.

* * *

Блин, сюрприз! Привели нас обратно на площадь перед университетом. И тут были изменения. Яму от взрыва закопали, кое-как замостили, поставили новые трибуны, украшенные траурными лентами. Пригнали кучу охраны. Она была везде — на крышах, в переулках. И… виселицы. Фашисты поставили виселицы. Где-то так с полсотни. Я начал считать, но сбился.

Фашисты согнали на площадь киевлян, поставили нас на колени. Кто-то из раненых не выдержал, повалился на брусчатку, его тут же добили выстрелом. Жители города под дулами пулеметов затравленно молчали, смотрели в землю.

Потом на трибуну выполз толстый немчик в таких же очочках, как у Гиммлера. Вокруг него появились журналисты, начали щелкать фотоаппаратами. Нас тоже засняли. Фашист принялся толкать речь. О победном германском мече, который дважды за столетие завоевывает Украину. О политой кровью киевской земле. О патриотах Германии, которые несут свет варварам, и о невыученных ошибках прошлого. Рядом стоял такой же пузатый переводчик, который, вытирая со лба пот, переводил каждую фразу на корявый русский.

— Чешет как по написанному, даже без бумажки. — Опанас тяжело вздохнул, тоскливо посмотрел на виселицы. — Думаешь, для нас?

— Тут даже и думать не надо: за Гиммлера посчитаться хотят.

Я посмотрел направо. Вместе с нами на площадь привели пленных командиров. Я увидел несколько майоров, пару полковников и подполковников и даже одного незнакомого генерал-майора. Со своего места я рассмотреть его толком не мог, в глазах все плыло.

— Украина — не место для романтических экспериментов, — продолжал вещать очкарик. — Непокорные будут уничтожены. Евреи и коммунисты будут уничтожены, их тела сожжены, а пепел развеян. Великий германский райх…

Я попытался разглядеть за трибуной то место, откуда выезжал Голиаф, но сколько ни тянул голову, ничего не увидел. Пейзаж прилично изменился, фасад здания частично обвалился, вокруг университета высились горы мусора и щебенки. Интересно, Ильяз уцелел? Смог уйти?

— Приступайте! — Толстяк махнул рукой, эсэсовцы схватили сразу с десяток командиров, потащили их к виселицам.

— Вот твари! — Опанас сплюнул кровавой слюной. — Мало мы их поубивали. Но хоть помирать не жалко — врезали мы им знатно.

Начал идти мелкий противный снежок вперемежку с дождем. Я кутаюсь в клифт, мотаю головой. Перед глазами — звездочки, меня все еще мутит. Помирать не хочется, ведь только жить нормально начал, обзавелся женой, домом… Как теперь Вера без меня? Найдет другого или будет вдовой? Какие же глупые вопросы лезут в голову перед смертью. Ну что мне до того в такой момент, кого она найдет… Будет счастлива, и ладно.

— Всех не перевешаете! — кричит один из командиров перед тем, как у него выбивают скамейку из-под ног.

Я замечаю в толпе репортеров кинооператора, который снимает экзекуцию на камеру.

— Ну что, давай прощаться, землячок, — вздыхает Опанас. — Сейчас нас поведут…

Немцы начали выдергивать из толпы раненых. Люди цеплялись друг за друга, их били прикладами. Вытащили и Опанаса.

— За нас отомстят, земляк! — крикнул я соседу по койке. — Слышишь?! В Берлине будем!

Под вопли и проклятия фашисты повесили новую партию наших. Я думал, что теперь потащат и меня, стоящего правофланговым, но оставшихся заставили слушать новую речь фашистов.

— Запомните этот день, унтерменши! — Толстяк вновь забрался на трибуну. — Железом и кровью мы установим наше господство. Бессловесный рабочий скот — вот в кого вы все скоро превратитесь. Каждый день мы будем вешать двести человек и вобьем в вас трепет к высшим господам. Кровь за кровь! Хайль Гитлер!!!

Потом нас заставили хоронить повешенных прямо в одной из ям, оставшихся от бомбардировок. Слова про костры и пепел оказались художественным свистом — никто под дождем их разжигать не стал.

Только под вечер нас пригнали в лагерь на окраине Киева, голодных и замерзших. Что вам сказать? Даже суровые советские лагеря по сравнению с этим клоповником санаторием выглядели. Какая-то скотобаза, честное слово. Коровники с прохудившимися крышами, по периметру — колючка в четыре нитки, явно наспех натянутая. По углам — вышки, похожие на детские рисунки, еще одна — у ворот. Да и ворота из колючки сделаны. Ни «стакана», ни тем паче вторых ворот для входа в зону нет. И внутри локалки не разделены. Не зона, а так, времянка. У нас выводной караул и то лучше организован был.

Но это мне в плюс, не немцам. Я тут сидеть не собираюсь, надо ноги делать отсюда побыстрее, пока не загнулся. Не знаю, кто да как, а я встревожился очень сильно, когда не нашел глазами ничего, похожего на пищеблок. Дымок вился только над одним помещением караулки возле ворот. Остальное, значит, не отапливается. Вот это, дорогие друзья, очень хреново. Как говорил рядовой Кирбанбаев в моей прошлой жизни, это тебе не май-лето.

Ладно, посмотрим, что тут да как. Кроме часовых на вышках еще и собачник по периметру шатается, псину мучает. Да не один, вон еще есть, навстречу ему грязь месит.

По баракам нас не разогнали, сначала устроили перепись населения. Никаких документов не спрашивали, называться можно было хоть Чингисханом. Но вот сзади понеслись шепотки, что родне своих выдают, фантазировать нечего. Уж не знаю, откуда они это взяли, а за мной никакая родня не придет, так что и переживать по этому поводу нет смысла. Так что буду я Петей Громовым, у меня и справочка про это есть, не покусились на нее воры. Может, когда обнаружили, и не стали добивать? Сапоги тоже оставили…

Пока происходило знакомство, несколько человек упали. В санчасть никого не потащили. Добили штыками: патроны экономили, твари. Погибших резво потащили в сарайчик из горбыля какие-то деятели. Ага, шныри здесь есть уже, успели появиться. Ну, жрать захочешь, не только трупы носить запишешься, а и в РОА пойдешь.

Наконец повели по баракам. Легче не стало. Потому что там тоже холодно. Стекла в этих коровниках если и были когда-то, так про те времена забыли давно. Ни нар, ни чего-то похожего не наблюдалось. Даже соломы не было. Спать, значит, предлагают на голой земле. А температура-то падает ночью ниже нуля! Можно и не проснуться.

На меня нахлынула грусть-тоска. Даже не знаю почему. Но теплее от этого не стало. Хотя что мне жаловаться, я хоть обут-одет, и то слава богу. А народ, что со мной привели, есть и босой. Как живы до сих пор, не знаю.

Что же, пойду узнаю, как оно тут и что. Не может такого быть, чтобы в таком коллективе не образовалось хоть какой-нибудь власти. Тем более что большинство тут, судя по одежке, армейцы. Такие, как я, которые в цивильном, сильно в меньшинстве.

Ага, а вот и шакалы прискакали. Двое в форме, один по гражданке. Лось такой, мосластый. Этот главный у них, впереди идет. А вот базарить выпустили ханурика в гимнастерке со споротыми петлицами. Ну, судя по всему, там пусто было. Может, даже и форма не его.

— Слышь, дядя, мне твои прохоря нравятся, — сразу заявил он, пытаясь изобразить крутого вора. Только фиксы не хватает для полной радости. — И клифт на мне смотреться лучше будет. Раздевайся, дружок, да поскорее!

И тут он ошибку сделал. Слишком быстро подошел. А я, хоть голова и гудела, будто ее в колокол засунули, еще не совсем дошел, так что зарядил ему в нос от всей души, аж хрустнуло у него там. Он растерянно посмотрел на меня, потянув обе руки к шнобелю, из которого уже потекло в две струи, и я добавил ему под дых. Он так и сел на землю. Да уж, кто в рукопашную ходил, тот навык не потеряет.

— Ты ж в блатари метишь, землячок? — спросил его я. — Так я тебе, считай, помог. Что это за бродяга с ровным носом и без шрамов?

Гоп-компания на все это смотрела без особых чувств. Но не вписались. И то хлеб. Помогли корешку подняться и отвели в сторону. Да и выглядели они, если посмотреть, совсем не грозно. Худющие, синюшные. Видать, со жратвой тут напряг.

— Хорошо ты им вдарил… — Ко мне подошел крупный лысый командир. Майор, судя по петлицам. Весь зарос рыжеватой бородкой, но череп блестел, словно бильярдный шар.

— Таких гнид надо сразу давить, или потом на шею сядут и поедут.

— Тут одна дорога ехать, — вздохнул майор. — В сарай с трупами. Меня Иваном звать.

— А по отчеству?

— Федорович. Ты из каких будешь? Гражданский? Зовут как?

— Петр я. Громов. Можете звать Громом.

— Где-то я тебя видел, Гром… — Иван внимательно на меня посмотрел, потом резко взял мою правую ладонь, потрогал пальцы. Ага, мозоль от спускового крючка винтовки ищет. Только я стрелял из пистолета, и то нечасто.

— Точно, гражданский, — вздохнул майор. — Пойдем, познакомлю с нашими. Собрался тут коллектив.

Короче, просветили меня про порядки в этом веселом месте. Пайку привозят раз в день, утром. Холодную баланду, большей частью состоящую из воды с небольшим добавлением картофельных очисток и какого-то мусора. И воду в бочке. Вот и весь рацион. К утру выносят по паре десятков трупов умерших от холода и ран. Есть еще надежда, что принесут еды местные жители, немцы этому не препятствуют. Но этого добра немного, кому как повезет. И да, байка про то, что родне своих отдают, это правда. Причем без аннексий и контрибуций, бери своего мужика и топай. Заявление, что ли, пишут? Поэтому с утра к колючке все и идут, даже такие, как я, у которых тут никого нет: а вдруг какая баба себе мужика решит отхватить? Все же шанс какой-никакой есть.

И про самое главное мне тоже сказали. Про побеги. Да, возможно. Было. Аж два раза за десять дней, сколько тут этот курорт действует. И кончилось. Потому что мало кто захочет деру давать, когда точно знает: из его барака каждого десятого расстреляют. Да и люди здесь с голодухи еле ноги тянут, далеко не уйдешь. Вот такой расклад.

Ладно, посмотрим. Но сдыхать здесь я не собираюсь. Что-то сделаю все равно. Не будет выхода — лучше на колючку броситься, чем такое.

Спали вповалку всем большим коллективом, чтобы не потерять шанс хоть как-то согреться. Да и какой тут сон на таком дубаке? Так, глаза прикрыть и проснуться оттого, что чувствуешь, как начинаешь промерзать насквозь.

Утром из нашего барака вынесли двадцать три человека. Я почему так точно знаю? Так сам и участвовал в этом. Взяли за руки-ноги вчетвером и потащили. Нет, не оговорился я. Сил просто мало у кого осталось, чтобы носить. Вот так протащат метров пять-семь и останавливаются с языком на плече. Сарай этот забит был полностью. Раз в день трупы вывозят в какой-то карьер, выкладывают в траншею, которую немного присыпают сверху известкой и землей. А сверху — еще рядок. После пятого слоя землицу ровняют и идут дальше. Вот вчера пятый слой шестой траншеи начали. Длина траншеи метров тридцать, их там предусмотрительные немцы нарыли немало. Откуда знаю? А свои же и ездят, хорошая работа, блатная. Не всех подряд берут. Копарям пайку дают.

Вот за что майору Ивану спасибо, так это за котелок. Вернее, крышку от котелка. Видать, от кого-то по наследству перешла вещица. Очень полезная, кстати, потому что баланду привозят и раздают, но во что — это личная проблема каждого. Хочешь — в фарфоровую тарелку, а хочешь — в пилотку или пригоршню. Так что я теперь обладатель очень ценной и полезной вещи. Если вы думаете, что насчет пилотки я пошутил, то нет. Некоторые и так получали свою порцию. Сколько успеешь, выпьешь, остальное — на землю. Вот такие тут будни, чтоб им неладно.

Здесь, ребята, все в ход шло, ничего не пропадало. Соломка тут поначалу была, говорят, гниловатая и мышами поточенная сильно, но ее сжевали. Так же как и случайные островки пожухлой травы. Мыши? Не смешите, они, небось, отсюда деру дали в самом начале. Так что про вкус местной мышатины ничего не скажу.

Ближе к полудню народ потянулся наружу. Нет, не строевой подготовкой заниматься. Просто примерно в это время немцы пускали к ограде местных. Пошел и я. А что, парень я хоть куда, в хозяйстве сгожусь. Может, и возьмет кто. К тому же говорят, что новичкам везет. Нет, я в курсе, что чаще всего так каталы лохов разводят, чтобы те азартнее играли и побольше денег отдали. Но если судьба только такие карты сдает, то почему бы и не сыграть? Хуже не будет.

Народ возле колючки, конечно, больше нудил «дайте пожрать». Я будто на паперти оказался, только попрошайки по-настоящему голодают. Еще немного, и у меня бы слезы выступили. Хотя себя, конечно, тоже жалко было.

Вот я и побрел вдоль ограды, стараясь держать голову приподнятой, а спину — ровной. Вот он я, смотрите и не говорите, что не видели! Берите, пока доходить не начал!

Но вот ведь судьба-злодейка! Получилось, как обычно: чуточку не так, как я думал. Что-то знакомое мелькнуло вроде, я даже остановился и повернулся к колючке лицом. Да нет же, не ошибся! А ну, дай попробую, вдруг повезет? Так что я просто шагнул поближе, раздвигая локтями товарищей по несчастью, стал лицом к лицу со своей судьбой и просто сказал:

— Здравствуй. Ты за мной?

Примечания

1

Реальная история. Взято из воспоминаний Пегова.