Жиль

Максим Обухов

В каком шкафу сидят нереализованные мечты? Где находят приют ложные обещания, данные самому себе? Сколько можно тянуть с решением?Художник Петр прячется от этих вопросов в больнице, прикрываясь своей редкой болезнью. Он спит по несколько дней, не просыпаясь. Все меняется, когда ночью в его палату врывается девушка и нарушает его спокойствие.Петру придется встретиться со своими страхами и дать им отпор.

Глава вторая

— Не выдавай меня, — она моментально нырнула под кровать. Вовремя. Раздался скрип старых досок, что дрогнули под знакомой грузной походкой. Дверь распахнулась и на пороге появилась Агафья, включив свет.

— Где она?

В этот момент лучше притвориться спящим. Художник повернулся к стене и попытался немного похрапеть. Получилось хрипло, неестественно и Петр замолчал. Зажмурил глаза от света. Голос у Агафьи сорвался на истеричный:

— Где она!

Ему хотелось провалиться. Агафья требовала ответа, притоптывая ногами, заглушая вырывающийся гнев. Ее глаза шерстили по полу, кровати, тумбочке, подоконнику и окну. Они не могли поймать бунтарку.

Беглянку спасала простыня, которая тянулась до пола, и надежно укрывала, давая убежище.

— Проснись тунеядец! — кричала сумасшедшая. Петр раскрыл глаза и осмотрел раздвоенную фигуру. Перед ним было треугольное сморщенное лицо, с пылающими глазами. Небольшой ротик, пошевелившись, произнес:

— Девка где?

— Какая? — он сказал отстранено, старательно делая вид, что не понимает, чего от него хотят. Лгать он не умел, махать кистью получалось лучше, но в этот раз сыграл великолепно. Агафья поверила его словам, хотя острые глазки так и прыгали по комнате.

— Не дури, девку видел? Признавайся, не тяни!

— Я спал.

— Узнаю, что скрыл, придушу.

Агафья понимала — нельзя терять время и выскользнула из палаты. Ее шаги поглотил бесконечный коридор, уходящий в пустоту. Не много погодя, вынырнуло улыбающееся лицо.

— Ушла?

— Да, — кивнул художник, осознавая, что ходит по острию ножа.

Его гостью освещал лунный свет, что нежно спускался из окна. Блондинка с горящими глазами уселась на пол, рассмеявшись, прикрыв рукой рот.

— Прости, забываюсь.

Она нырнула под кровать и вытащила большой рюкзак, запустив в него руки.

— Ну, рассказывай мне?

Петр посмотрел на странную гостью, не понимая, что она хочет. Она, не дождалась ответа и подняла голову.

— Я продела такой путь, чтобы ты молчал?

— Ты меня знаешь? Слушай, если эта Кикимора сюда войдет, нам обоим не поздоровится?

— Я думала, что художников волнуют только возвышенные дела.

— Какие?

— Картины.

— Я растерял свой дар. Теперь я стал обычным человеком.

— Но я видела твои работы. Они прекрасны, столько красок, мне показалось, что я чувствовала…

— Хватит.

Он махнул рукой, прося ее не говорить ни слова.

— Такой талант нельзя потерять. Я помню, как ты носился по выставке со своими картинами, но когда я увидела ресторан «Один-Два-Три» и эту прекрасную девушку за столиком, я просто была поражена.

— Это лишь слова.

— Если это были бы просто слова, никто не решился бы проделать такой трудный путь, чтобы увидеть тебя. Ты слышишь, как носится Агафья. Если честно, я хочу бежать, но перед этим увидеть тебя.

— Меня?!

— Про тебя много говорят в этих стенах.

— Заметил, сегодня я подрался с клиентами этого «веселого» дома. Они порвали мой пиджак, истоптали полотно и в итоге у меня отобрали краски, кисть и возможность рисовать картины.

Девчонка улыбнулась

— Ты особый клиент этого заведения. Тебя от всех прячут. Всем пациентам запрещено к тебе подходить, не говоря том, чтобы заводить с тобой беседу.

— Это почему?

— Ты опасный, — она нагнулась к нему ближе, — ты не такой как все и этого боятся. По мнению руководства все должны уткнуться в землю носом и молча нарезать круги. Ты, как сумасшедший, ходишь, пишешь и еще размышляешь. Самый большой грех в доме — думать.

— Но ты такая же.

— Это верно, но не такая опасная как ты. Я живу далеко, и добраться до меня практически невозможно. Я закрыта сотнями дверей и защищена байками, что пускает про меня Агафья. При этом все пытаются огородить именно тебя, чтобы ты не заразил нас своими мыслями.

В это время, она, как ловкий фокусник, достала из рюкзака упаковку резаного сыра и запустила его в рот, протянув художнику. Он лишь отмахнулся.

— Весь персонал от главного врача до медсестры придерживаются строгих правил. Им важно, чтобы никто ничего не хотел. Чтобы все расползлись по палатам и в особый час выползли на процедуры. Им лучше, чтобы мы все уснули и больше никогда не просыпались. Спали мило в своих палатах.

— Меня, кстати, зовут Евангелина, — она вытащила из сумки бутылку шампанского.

— Шампанское! Откуда ты его взяла?

— Контрабанда. Слушай мне тебя называть весь вечер художником?

— Я, Петр.

— Вот и прекрасно, Петр, не хочешь открыть? — она протянула ему бутылку.

— Откуда ты? — спросил Петр, потянул пробку, и крышка вылетела с небольшим грохотом.

— Я из правого крыла.

— Но там никто не живет.

— Это очередная байка дома, — она подняла бутылку и сделала несколько глотков.

— Крыло не такое многочисленное. Зато здесь живут самые буйные и необыкновенные люди. У нас даже есть запретное место, третий этаж. Это самое последнее место для провинившихся. Туда отправляют неисправимых. Представляешь, даже самые отъявленные, плачут, как дети, чтобы только туда не попасть.

Евангелина кивала головой в подтверждение своих слов, вливая в себя шипящую жидкость, закусывая сыром, начинённым грецкими орехами.

— Что там, на третьем этаже?

— Там живет девушка, одна, среди огромного количества палат. Она постоянно что-то шепчет. Ее называют шептунья. Говорят, кровь замирает, сердце прекращает биться от ее шепота. Медсестры ходят туда парами. С медперсоналом там постоянно происходят несчастные случаи.

Врач туда ходит с медбратьями и двумя сестрами, и еще главной медсестрой. Бывают не более получаса, надолго не задерживаются.

Поверь, ее шепот укрощает самые буйные, не управляемые головы. Медсестрам достаточно показать пальцем вверх, как они замирают от страха. Один пациент, кому грозило переселением на третий этаж, выпрыгнул из окна.

— Погиб?

— Нет, говорят, что за всю жизнь погиб только один пациент Б.

— Расскажи про него.

Она улыбнулась, сделала несколько глотков, приблизилась и продолжила рассказ.

— Этот пациент спал по несколько недель. Все время рисовал один и тот же портрет, пока окончательно не сошел с ума. Одна женщина утверждает, что он переродился в тебя. Поэтому я пришла на тебя посмотреть.

— Я, как зверь в клетке на которого ходят все смотреть.

— Ну, если сказать честно, ваше крыло самое скучное и ни кто здесь не интересен кроме тебя, конечно. Ты как белая ворона.

— Есть такое. История про девушку, которая шепчет — полный бред, но признаюсь, очень красивая.

— Мне все равно, что ты думаешь, вру я или нет. Я только знаю, что она шепчет от неразделенной любви.

— Знаешь, я тоже хотел назвать свою дочь Евангелиной, как тебя.

— У тебя есть дочь? — она чуть не подпрыгнула от удивления.

— Конечно, нет. У меня, к сожалению, нет детей.

Пустая бутылка укатилась и Евангелина вытащила из рюкзака, как кролика за уши, еще бутылку и протянула Петру. Тот, улыбнулся, выдернул пробку и сделал пару глотков.

— Агафья нас не простит за такие вещи.

— Будет полным безумием, если она войдет, но знаешь в топку ее, — Евангелина рассмеялась и опрокинула в себя бутылку. Розовые пузырьки шампанского сталкивались с ее белоснежными зубами и веселясь, проваливались в туннель, радостно чокаясь за встречу.

Худенькая смазливая блондиночка, передавала бутылку своему собеседнику, он отпивал, делая пару глотков, и вручал ей. Она смеясь, обнажала зубы. Ее глаза вспыхнули. Художник потихоньку стёк с кровати вниз, к полу. Он передавал ей бутылку, она отпивала, и гремучая жидкость шла по кругу, затягивая всех.

— Ты тут так и собираешься сидеть и слушать Стерву?

— Что ты мне предлагаешь?

— Бежать, прямо сейчас открыть дверь и в топку всех.

— О нет, у меня болезнь, я могу уснуть, ну ты же сама знаешь.

Она отпила еще шампанское и рассмеялась

— Ты будешь хорошим мужем. Выполнил все дела и спать.

— Нет, я могу спать очень долго

— Это как уйти в поход. Ты будешь капитаном дальнего плавания, раз и провалился.

Они засмеялись. Голоса, что разносились в коридоре, становились для них приглушенными и неестественными. Коридорные крики провалились в медную печь, где сгорали в полном безмолвии.

— Ты рисовал кого-нибудь голым?

— Голым?

— Да, тебе бы пошло рисовать людей голыми.

— Я рисую природу.

— Нет, нет, — она погрозила ему своим тонким пальцем, — А эта девушка? Что гуляет у тебя в каждой картине. Я видела, ты рисуешь портреты.

Она смаковала шампанское, после перешла на большие глотки. Два розовых ручейка обвели ее прекрасные скулы.

— Ты, Петр, обманщик, — оно дотронулась до его носа. Слегка надавив, после отпрыгнув, как пружинка, оказалась на подоконнике возле вазы. Ее рука обхватила цветок и воткнула его в свои густые волосы. После оперевшись на стекло, она сказала:

— Спорим, ты рисовал ту девчонку голой.

— Нет!

— Рисовал и не спорь со мной. Я хочу, чтобы ты меня тоже изобразил. Почему нет, если тебя нарисовал художник, голой не стыдно показаться.

Шампанское в ее маленьком тельце разыгралось на полную мощность. Она пошатывалась, еле удерживаясь на подоконнике, и напоминала Долохова после бутылки рома.

Форточка распахнулась, и сильный ветер колыхнул ее копну волос. Её ноги стояли на подоконнике неестественно. Ступни не могли удержать тело прекрасной девушки. Голова у Художника закружилась.

Её голубые глаза светились пьяным блеском, розовое вино испарилось со дна бутылки, оставив лишь дурманящие пары.

— Ты будешь меня рисовать?

— Я не так хорошо рисую и совершенно не понимаю строение тела. Боюсь, все испорчу.

— Ты покраснел, смотри, смотри.

— Тише, нас могут услышать и тогда мы не оберемся проблем.

— Пусть все слышат, плевать мне.

Она спрыгнула.

— Разве художника можно запереть в клетке? Ты должен творить, создавать, а ты сидишь, черт знает где. Тебе надо бежать.

Она потянулась к нему, уменьшая расстояние ее пухлых губ с ним.

— Ты пьяна.

— И что?

— Я не знаю тебя.

Он врал. Ее черты лица были ему знакомы. Он ее видел, но не помнил где. Откуда она взялась? Свалилась на него с неба. Это движение тела, дыхание, прикосновение рук. Как она попала в палату?

Ее горячие руки не дали ему додумать. Они схватили его, потянули к себе.

— Убежим вместе. Рюкзак собран, чего еще ждать?

— Глупость, я лечусь, мне нужно вылечиться.

Евангелина отпустила его руку и похолодела.

— Ты не художник, слишком правильный. Они все бунтари. Я знаю кто ты на самом деле — копиист. Ты перерисовываешь чужую жизнь, не живя своей. Я ошиблась в тебе.

Она потянулась к рюкзаку и нащупала еще одну бутылку.

— Тебе многовато будет.

— Отстань.

Она протянула ему бутылку, а сама повесила голову. Петр схватил бутылку, откупорил, отдал ей.

— Слушай, какая у тебя есть мечта всей жизни? — спросила Евангелина.

— Не знаю.

— Может, у тебя есть мечта, написать самую лучшую картину в мире, и стать знаменитым.

— Было бы не плохо.

Она стала пить шампанское большими глотками. После передала бутылку ему, Пётр сделал пару глотков. Евангелина попыталась допить остальное, хотя уже не лезло.

— Прости меня.

— За что мне тебя прощать?

— За женские шалости. Пойми, женщина должна совершать глупости, а то нас никто не будет любить.

Она сделала глоток и кинулась к нему, прижавшись губами. Сладкое розовое шампанское растеклось по уголкам рта. Они слились в общем поцелуе. На секунду Петр стал свободен от всех болезней.

Она оттолкнула его от себя и улыбнулась предательской улыбкой. Наступил момент, когда ты понимаешь, что любимая мамина ваза летит на пол. И ты не способен ничего сделать.

Евангелина завизжала, протяжным звонким голосом. Петя кинулся к ней, пытаясь закрыть рот руками, и свалил ее на пол. Они плюхнулись, и тараканы, став свидетелями увиденного, забились по щелям.

— Ты сумасшедшая! Что ты делаешь?

Она готова была воевать. Евангелина начала брыкаться, он пытался ее удержать. Ее зубы вступили в бой и прокусили ему руку. Стремительная боль пролетела по телу. Петр пытался отцепиться от нее. Евангелина толкнула его от себя, дернулась к выходу, открыв дверь, набрав в легкие воздух и готовая закричать. Петр резко дернул ее в палату. Они упали на пол, началась борьба, переключившиеся в крик. Она визжала, стучала ногами. Шум потряс весь коридор. Тонкие стенки старого особняка, в спешке были переоборудованные под больницу, предательски не глушили вопли. К палате номер сто шесть неслась свита медперсонала во главе с Агафьей.

— Помолчи, прошу, — он держал ее, пытаясь унять.

— Бежим, у тебя нет выхода. Тебе оставаться тут нельзя. Бежим.

— Ты сумасшедшая!

Она стала смеяться во все горло. Насладиться ее смехом, что несся как прохладный ветер, в знойную жару, Петр не успел.

Дверь вылетела и в дверном проеме появилась гроза, истинный хозяин — Агафья. Ужасная картина заставила поменять ее мимику с грозной до удивленной, которая сменилась на гнев. Злость разлилась красной краской по щекам. Она еле сдерживала слова, которые пытались выскочить из раскалённой пасти.

Евангелина, наблюдая немую картину, рассмеялась, показав на Агафью пальцем. И упала на пол, продолжая смеяться.

— Как ты тут, чертовка, оказалась?

— Не знаю, — она смеялась. Под задорный смех из под кровати предательски выкатились пустые бутылки шампанского.

— Заткнись! — закричала Агафья, с ее лица схлынула краска, она кинулась в бой.

Петр отскочил в сторону, не понимая происходящего. Евангелина схватила рюкзак, отпрыгнула от Агафьи, налетела на медсестер, что столпились в проходе, проскочила мимо них, и пулей вылетела в коридор. Ее проворность не знала границ, девчонка с треском захлопнула дверь.

— Три ошарашенные женщины, в белых халатах выскочили наружу и врассыпную кинулись за беглянкой.

Топот их усиливался, они вламывались в палаты, включали свет и кричали как оголтелые.

— Где она? Где!

Двери хлопали, раздавались выкрики. Свет врубался по всему зданию. Весь муравейник пришел в движение. Вокруг стоял гвалт. Все искали, черт знает кого. Спрашивали, поднимались с кровати, смотрели на пол, ложились и засыпали при свете так и не поняв, что от них требуют кричащие и орущие женщины.

Петр, понял свой промах и лег на кровать Он закрыл глаза и ему долго снился сон.