Порча

Максим Кабир, 2022

Новая леденящая кровь история от Максима Кабира, лауреата премий «Мастера ужасов» и «Рукопись года», автора романов «Скелеты» и «Мухи»! Добро пожаловать в провинциальный городок Московской области, где отродясь не происходило ничего примечательного. Добро пожаловать в обычную среднюю школу, построенную в шестидесятые – слишком недавно, чтобы скрывать какие-то мрачные тайны… Добро пожаловать в мир обычных людей: школьников, педагогов. В мир, где после банальной протечки водопровода на бетонной стене проявляется Нечестивый Лик с голодными глазами. Добро пожаловать в кровавый кошмар.

Костров (2)

После стольких лет брака Костров не разучился удивляться: за какие заслуги ему достался такой клад? Сокровище номер раз шинковало на кухне овощи. Сокровище номер два, уменьшенная копия первого, то ли уроки зубрило, то ли притворялось, посматривая каналы малолетних блогеров.

Директор школы подкрался к жене, окольцевал талию, ткнулся губами в душистые волосы. Люба была по-девичьи тоненькой, щемяще-хрупкой. Костров часто вспоминал, как сходил с ума от переживаний, когда она рожала дочь. Шесть часов ада. И курносый ангелочек в финале.

— Как пахнет хорошо…

— Врун. Нечему пахнуть, я только воду поставила.

— Ты — пахнешь.

Люба потерлась о его грудь.

— Меня есть нельзя, подожди плов.

— Жалко, что ли. Маленький кусочек.

Костров защелкал челюстью. Люба сунула ему в зубы морковную соломку. Он прожевал.

— Что нового? — спросила она, направляясь к печи.

— Новая учительница литературы. Крамер Марина… отчество сложное.

— Хорошенькая? — Люба подозрительно прищурилась.

— Я не педофил.

— А она несовершеннолетняя?

— Двадцать четыре года. Малявка.

— Мне было двадцать три, когда я пришла в школу. И чем все закончилось?

— Виновен. Был чересчур горяч.

Он хлопнул жену по упругой заднице, драпированной джинсами.

— Библиотекари — мой фетиш со школьной скамьи.

— Кобелина.

— Кто такой кобелина? — спросила Настя, вбегая на кухню, обхватывая отца так же, как минуту назад он обхватывал Любу.

Родители перемигнулись, прикусили улыбки.

— Кобелина — это итальянская фамилия, — сказал Костров, — Рикардо Кобелина, оперный певец.

— Опера — фу, — поморщилась Настя. Достала из холодильника упаковку яблочного сока.

Костров ловко выхватил сок у дочери и поменял на такой же тетрапак, взятый со стола.

— Гланды береги. Первое сентября на носу.

— Фу, теплый!

— Прекращай фукать, фуколка.

— Я не фуколка.

— А кто же?

— Куколка!

— А по-моему, ты — курочка, которую надо съесть.

Он поймал дочь, поднял к потолку и притворился, что кусает ей живот.

— Не курочка! Не курочка! — верещала Настя.

— Мать, открывай духовку, пока я ее держу!

— У нашего папы каннибальские замашки, — прокомментировала Люба.

Настя вырвалась, заливисто смеясь, побежала в комнату.

Костров пригубил ледяной сок из пакета.

— Стаканы для чего, дикарь?

— Так вкуснее.

Люба поставила на плиту казанок, налила масло.

— И где ты разместил эту нимфетку?

— Нимфетку? — засмеялся Костров. Он обожал чувство юмора жены. Юмором и изумрудами глаз покорила его Любочка Окунькова тринадцать лет назад. Как время летит… — Настя сегодня узнает много новых слов. А разместил я Марину Батьковну по соседству с Кузнецовой.

Люба охнула.

— В том свинарнике?

— Да прямо — свинарник!

— Прямо свинарник. И гадючник.

— А пускай молодые кадры привыкают к трудностям.

— Тогда уж посадил бы ее в подвал.

Ухмылка застыла на губах Кострова. Он вспомнил полумрак за желтой дверью, цементный пол, прихотливый рисунок… Вспомнил, как запекло в голове, пока он изучал стену. Как колыхнулось внутри что-то смутное, вязкое…

— А ты… — он поскоблил ногтем картон упаковки, — спускалась в школьный подвал?

Люба сбрасывала в масло колечки лука.

— Не спускалась. А что там?

«Лицо», — подумал Костров отстраненно.

— Ничего. Паутина и мыши.

— Мыши? Держи их подальше от моих книг.

Костров открыл было рот, но Настя крикнула из комнаты:

— Мам, пап! Вы обманщики. Я погуглила. Кобелина — это бабник, ловелас, ходок.

Костров согнулся пополам от хохота. Сжал тетрапак так, что сок брызнул из откупоренного горлышка и залил холодильник.

— Аккуратнее, — вытирая слезы смеха, сказала Люба.

Костров, довольно похрюкивая, потянулся за тряпкой.

Смех стал мотком колючей проволоки в гортани. Верхняя губа директора оттопырилась, оголяя десны — не будь Люба увлечена сейчас луком, она бы сказала, что прежде не замечала за супругом таких гримас.

Бурые струйки стекали по холодильнику, образовывая знакомый узор.

Лицо.

Нечестивый Лик.