Служба распределения

Максим Вселенский, 2023

Незаживающие раны? Неизлечимая болезнь? Нестерпимая боль? Потеряны средства к существованию? Невыносимое одиночество? Ушла любовь всей жизни? Непонимание окружающих? Вопиющая несправедливость? Разочарование в жизни? Агрессия общества? Бессилие? Депрессия? Нет выхода? Некуда бежать? Нет места в жизни?Служба распределения уже идет за тобой. Они сами тебя найдут. Служба существует вне времени и распределяет ресурсы человечества, например, любовь и счастье, ради высоких целей, недоступных для понимания современного человека. Инструкторы Службы обладают практически неограниченными возможностями.Убедительная просьба не сопротивляться и не мешать работе инструкторов Службы распределения. Из всех безвыходных положений будет показан выход. Все желания будут исполнены. На все поставленные вопросы будут даны ответы.Надо только выполнить небольшие поручения.

8

Как голодный песок поглощает влагу, так и я буду вбирать в себя каждое твое дыханье, каждый миг с тобой, каждый твой взгляд, Герда Шейн. Я буду питать этой влагой глубоко скрытые корни много дней.

Каждый изгиб твоего волоса дает мне смысл жить. Буду жить.

Сказать, что погода была хорошей, все равно, что ничего не сказать. Птички надрывались в призывах к совокуплению. Деревья покрывались полиэтиленовыми еще пока листочками. Солнце перед выходом на полную мощность пробовало излучать сильное тепло и свет.

Город весной выглядел совсем по-другому. Как квартира, которую готовят к въезду квартирантов — мебель (деревья и клумбы) расставляется по местам, размеченным голыми стволами. Из ковровых тротуаров еще не выбита пыль, и они не расстелены.

Я прогуливался по городу, не особенно торопясь куда-то. Вот так, не спеша ходить по улицам минимально дискомфортно. Все лучше, чем прятаться дома. Просто узнавал все те места, которые в прошлом году утопали в зелени, а сейчас были гораздо прозрачнее. Веселый весенний ветерок подозрительно нежно гладил меня по лицу. Не доверяйте весенним ветеркам, вот что я вам скажу.

Когда я иду по городской улице, мне кажется, что я плыву по болоту, полному дерьма. Грязные спины преграждают путь вперед. Почему все думают, что они здесь одни и тащатся, мечтая, посреди дороги. Грязные спины мешают мне.

Улица — сложный и бестолковый организм. Хаотическое движение разумных существ, которое принято считать целенаправленным. Такое впечатление, что большинство из них здесь впервые. Им страшно. Им непонятно происходящее вокруг. Продраться к своей цели сквозь это разумное вещество без потерь — ежедневный подвиг, посвященный неизвестной красавице.

Наскучившая игра типа «тетриса»: я вправо — и они справа готовятся меня завалить в кучу регбистов, я тут же шарахаюсь влево, но там меня ждут сомкнуты плечи с рюкзаками. Разворот на сто восемьдесят градусов, резко, чтобы они не успели среагировать. Удача — передо мной пустых добрых два метра свободного пути. Почти неконтролируемый набор скорости и опять стена из тел. Ежеминутно: атака, финты, прорыв, куча мала. Скучно. Заранее известен результат.

Рекламный плакат. Купи роликовые коньки и будь свободен. От чего? Неужели можно вырваться из этого заколдованного круга с обществом некрасивых и нечистых людей.

Ноги, затянутые в увлажненный недолгой дорогой капрон, или липкие голые ноги спешат в неизвестном направлении. Они уже начинают набирать в себя силу запаха потных вечерних ног, ядреного и пугающего своей немыслимой силой, но еще остаются утренними потными ногами с запахом уже начавшим следовать плану дня, но еще молодому, чуть закисающему, как молодое вино или березовый сок. Ему еще предстоит настояться на колготках и подошвах — хмель и сусло, набрать мощь для поражения слабых воображений вечером. И погибнуть под струями вечернего душа. На таком фритюре можно готовить самые изысканные блюда. Столь изысканные, что могут служить выходом из ситуации, когда все уже испробовано и хочется большего.

Он съедобен, этот фритюр из пота ног, пыли, частиц подошв и кожи. Он отличается от мыльного раствора, машинного масла, бензина тем, что его можно пить, организм и органы чувств воспринимают его, как съедобную субстанцию. Чертовски сильный соус!

Его хочется глотнуть.

Чтобы ощущение глотка было сильнее, чем глоток ледяной воды, спирта, перцовой настойки, смеси настоя коры дуба и отвара полыни. До ожога, до рвоты.

Впереди, на открывающейся с поворотом улице я увидел двух совсем незнакомых людей. Для местных жителей они были слишком хорошо одеты. Пальто и нестерпимо блестящий кожаный черный плащ были совсем не к месту. Какие-то идиотские ботинки, у нее — на шнуровке, у него с декорированными мысами и гигантскими пряжками. Как их выпустили из психушки с подобными стоячими воротниками? Пройти мимо. Не смотри на них. Не смотри.

В третьем-четвертом ряду толпы от меня мелькнули белые плечи и глаза цвета весеннего неба.

Ум еще успел распознать образ, но тело уже рванулось в ту сторону. Это же Герда!

— Эй, парень, ты уверен, что знаешь, где находишься? — остановил меня голос откуда-то сбоку.

Вопрос показался мне неуместным. Ко мне подошли два этих ублюдка, одним из которых была девушка в черных очках, скорее квадратными, чем круглыми. Из-под плаща была видна футболка с надписью: «Добро пожаловать на празднование полувекового юбилея Лоры Палмер. Съезд серийных убийц. Твин Пикс. Даешь равные права с растлителями малолетних».

Противная сука, подумал я, чертовы бездельники. Обратить на них внимание — значит, проиграть им. Поддаться на их приманку. Они перегородили мне дорогу.

— Давай-ка, мы тебе поможем? — дружелюбно растягивая слова, предложила явная преступница.

— Да пошли вы… — мне действительно не помешала бы сейчас разного рода помощь — от финансовой до психологической. Признать это — уже половина решения проблемы. Откуда эти подонки узнали?

— Помнишь мальчика? С большой книгой и в очках? — они были настойчивей, чем мне было нужно сейчас.

— А? Что за мальчик? — делаю вид, что ничего подобного не помню.

— К тебе подходил мальчик и спрашивал, в каком он году находится. Помнишь? Такой маленький с большой книгой. Что-то постоянно читает. Еще ему необходимы углеводы и он все время ест.

— Оставьте меня в покое! Охота поговорить — возьмите такси.

— Мальчик спросил, в каком вы году находитесь. Ты уверен в своем ответе? Ты его дезориентировал!

— Пусть не задает идиотских вопросов!!! — ассоциация в моей голове: конвой, допрос, тюрьма, наручники, тюремная камера, решетки, заснеженная даль, каменоломня, кладбище.

— (Девушка) Лерой, дай ему бумажек, и он перестанет убегать.

Его еще и Лерой зовут. Прямо кино категории «Б» — запах воздушной кукурузы, мятной жвачки, залепляющей все вокруг, и легкий сквознячок с ароматом мочи.

— (Лерой) Верно. — И уже мне, — Братишка, может, тебе немного денег дать?

Он вынул из-за пазухи небольшую, примерно с палец пачку сотенных купюр. Черный плащ с отвращением отвернулась, не отставая от нас. Этот урод — явно иностранец. Они сумасшедшие. Это ясно, как божий день. Мошенники? Преступники? Несомненно! Бежать? Определенно. Куда скрыться? Ворота закрыты. Как-нибудь заговорить им зубы и бежать. У меня какая-то дурацкая поза. Центр тяжести расположен не над площадью опоры ступней.

— Эй, эй, ребята, давайте, я не видел ваших денег, и вас я никогда не видел, предложение ваше очень выгодное, но я уже не помню, в чем суть. Я вообще сегодня из дома не выходил — телек смотрел. Отвали от меня, сука! — это уже этой суке, которая решила схватить меня за рукав.

— Постой, тебе не будет вреда.

— Нет, нет, не будет никаких сексуальных экспериментов, — я переменил тактику. — Я очень тороплюсь, и у меня никогда не встает.

— Отлично, только подожди и дослушай.

— Пришлите мне материалы по почте, я изучу и рассмотрю ваши предложения! — я вяло пищал и вырывался, стараясь на смотреть на задерживающих меня психопатов.

— Мы на службе. Не капризничай, поговори с нами. Мы — твои инструкторы. Будем с тобой работать.

Это уже плохо. Они инструкторы. На службе. Эти просто так не отстанут. Будут инструктировать.

Вообще в мире очень много сумасшедших. Больше, чем кажется на первый взгляд. Одни находятся в психушках вместе с нормальными людьми. Другие — в обычном мире, ходят по городу. Надо просто научиться жить с ними в мире и согласии. Наладить с ними добрососедские отношения, поскольку от них все равно не избавишься.

Не нужно потакать их слабостям, заигрывать с ними, иначе станешь таким же.

— Да стой же ты, когда с тобой разговаривают!

— Я утюг дома забыл выключить, — жалобно скулил я. — Пустите меня, тетенька!

Но где-то совсем глубоко в глубинах души мне было невероятно интересно, что будет дальше.

Я скорее сдавался, чем вырывался.

— (Девушка, картинно-жеманно) А может… пусть сам посмотрит?

— (Лерой, точно так же) Тамаммм, пусть смотрит.

Они остановились и дали понять, что я могу идти. Пока. Резко отдернул руку. Мой рукав остался при мне.

Я бы побежал, но это было бы неприлично и трусливо. Я максимально быстрым шагом, не переходящим в бег, гордо пошагал куда-то прочь. И опять увидел за спинами прохожих Герду. Путеводная моя звезда! Кто еще может теплым светом вести меня сквозь эту грязную спинную жижу? Спины, спины, дайте же мне пройти! Я должен догнать мою любимую! Я должен ей все-все рассказать, обрадовать ее, удивить, помочь преодолевать эту трясину тел.

Вот же дерьмо, как меня колотит! Я почувствовал, как адреналин в крови начал учащать мое дыхание и проверять дрожью работоспособность мышц. Я на всякий случай обернулся, чтобы опять-таки на всякий случай запомнить эти рожи для моих свидетельских показаний.

Ну, точно! Надменные мрази прямиком из пахнущего молодыми беспечными дармоедами, вообразившими себя центром мира, магазина молодежной одежды.

Стояли друг напротив друга вполоборота и смотрели не меня. Как на постере. Явно не местные. Как и все, кто хочет казаться больше и выше большинства, кажущиеся не местными.

Оружия у меня не было. Никакого. Конечно, можно было бы мастерски воспользоваться связкой ключей и изуродовать физиономию одного из них. Ношение оружия, конечно, уголовно наказуемо. Но кто, если не я сам, защитит меня от таких вот ублюдков, вторгающихся в мою жизнь? Мне необходимо защищаться и не нарушить закон? Черта с два! Мне нужен баллон с газом для зажигалок, зажигалка и механизм, который при нажатии на «курок» поджигал бы поток газа. Чтобы поток газа испепелял бы все в радиусе двух, а то и трех метров. И все это должно умещаться в одной руке. А потом — могло бы быть утилизировано так, чтобы невозможно было бы это идентифицировать, как орудие преступления или защиты, или обороны… или возмездия. Мне нужен меч моего индивидуального правосудия, карающий вероломных оккупантов на мою территорию, беспощадный и бесстрашный. Меч, который не был бы опутан уголовным правом, последствиями общественного порицания, холодным отношением работодателей, придатками ветвей исполнительной и судебной власти.

На данный момент, по крайней мере, два человека из этого чертового мира заслуживали смертной казни в моем личном понимании справедливости и правосудия, не считая тех преступников, по преступлениям которых еще не истек срок давности. Вечный для меня. Каждая обида детства, сделавшая меня чуть более черствым и злым, отчужденным в зрелости, заслуживает кары смертной казнью. Каждая капля крови из разбитого носа — смерть обидчика. Каждый синяк — смерть, смерть, смерть! Шагу, шагу прибавить.

Мои преследователи чуть отстали — примерно на сто метров. Я, было, решил оторваться от них в подземке, но в голове у меня зрел еще более хитроумный план. Я заманю их в западню. А там — по башке стальным прутом. Или тихий булыжник по голове. Ему. Девка либо убежит, либо получит свою порцию по порядку. Прямо по морде ей. По морде. И раствориться в подземке. Пока они будут плакать от боли.

Около входа в подземку копошилось отребье. Грязное месиво плоти и тряпок. Стояло несколько пожарных и санитарных машин, спасательная. Номер телефона, которым мы все помним, но не дай Бог нам его набрать. Гидравлические инструменты, похожие на орудия изощренных пыток, на самом деле несущие избавление из искореженных творений рук человеческих. Мышцы будущих терминаторов, санитаров цивилизации, умноженная мощь разума. Борьба металла с металлом — не лучшая музыка для человеческих ушей.

Авария, подумал я (мимоходом), сейчас побегают по станции и, наконец, откроют вход. Значит, я туда не пойду. Включаю план «Б». У меня нет плана «Б». Вход действительно открыли, прямо, когда мы (я впереди, они — чуть дальше) проходили мимо. Служители порядка оттеснили толпу от закрытых стеклянных дверей, к дверям насколько возможно близко подъехала «скорая помощь». Толпу оттесняли, ставили металлические барьеры. Вместо того чтобы понять, что станцию откроют нескоро и всем лучше проваливать, люди начали беспокоиться и требовать объяснить причину закрытия станции. И чем абсурднее объективно была необходимость попасть в метро для отдельного фрагмента толпы — тем более шумным был он.

Все же толпа оказалась на расстоянии (броска гранаты). Стеклянные двери, которые до сих пор были закрыты (полицейскими, стоящими снаружи), открылись, и из них выпорхнуло облако ядовитого черного жирного дыма. Толпа ахнула. Никогда дыма не видели, зло подумал я. Облако превратилось в грязный поток черного смрадного тумана, бьющегося из дверей. Толпа была совсем не громкой. Сквозь ее ропот и ахи-вздохи, скрежет механизмов, вопли мегафонов и шуршание по граниту шлангов гидрантов было слышно вполне кинематографичные крики ворон, круживших инстинктивно над столбом дыма: «Крутизна! Краски! Крах!».

Вслед за потоком спасатели в противогазах вытаскивали носилки, полностью закрытые брезентом. Не носилки. А хитроумные тележки. Я рассмотрел одну такую тележку.

Тележка была сварена из квадратного стального профиля. На прямоугольную раму была наварена грубая стальная сетка из проволоки круглого сечения. К раме были приварены шарниры для двух трапеций, расположенных х-образно — верхней, большей стороной к раме, а к двум углам нижней были прикреплены большие колеса с резиновыми шинами. Механизм с пружинами обеспечивал складывание тележки и амортизацию. Подвес колес обеспечивал им беспрепятственное вращение вокруг вертикальной оси. Тележка сверху донизу была покрашена зеленой краской («окись хрома» называется?), масляной, бугристой, пористой, покрытой темными потеками и таинственными клеймами.

Так же грязными были и сами двери на станцию, захватанные миллионами грязных пальцев, полированный алюминий, покрытый грязью рук, щедро посыпанный пылью, грязью, подобранной с мостовой пищей, согретый нездоровым дыханием, и вновь отполированный миллионами перчаток, варежек и дубленых ладоней.

Камни, глина, песчинки, кусочки минералов, льняное масло, олифа — все это в умелых руках мастеров стало небольшой часовней у входа в преисподнюю. Легкий поклон у дверей с филенками из плексигласа и долгое падение кубарем по наклонному тоннелю вниз, к пожирающим тысячи грешных душ огненноглазым змеям в чрево.

«Парк» тележек с «пациентами», покрытыми брезентом, рос. Рос и ширился в дыхательных путях окружающих запах горелой изоляции и резины — сбрасывали сгорающую кожу вены движущей силы цивилизации — электричества.

Тут я увидел ее! Герду! Ее слабые белые плечи. Волосы ее рассыпались, как осенняя сухая трава. Спина дрожала. Это же Герда! Кто же еще может быть таким слабым, нежным и беззащитным?

Почти рядом со мной на тротуар спиной к происходящему села молодая девочка (целочка, подумалось мне), лет четырнадцати, в розовых гольфах и заплакала. Хны-хны-хны. Хлюп носом. И еще раз. Я чуть посторонился. Пока по мере моего движения сцена с носилками не оказалась у меня за спиной, я насчитал одиннадцать носилок. Как они уместились в одной санитарной машине, подумал я еще мгновение. А интересно, какие у этой девочки трусики? Ну такие беленькие или может быть розовые. Ах-ах-ах! Она уже носит белье для взрослых или еще нет? Жарко ли ей или прохладно? А если покусать ее сосочки, что она почувствует? Раздражение или уже возбуждение?

В дыму, изрыгаемом дизелями мощных автомобилей, мне почудился отголосок аромата шалфея и брынзы. Автомобили спасательной службы сейчас спасут и меня. Они скроют меня от глупых «преследователей». Сейчас я нахожусь на своем поле, в своей среде. Гоняться за мной в городе — все равно что гнать мышь по ее норкам. Только глупый шаг дает шансы фокстерьеру. Кстати, мне кажется, что я не встречал ни одного черного фокстерьера в солнечных очках. Все, что я видел, были белыми с рыжими пятнами.

Запрыгнуть к спасателям! Вам не все равно, кого спасать? Вот и спасите меня скорее!

Уж и не знаю, как выглядели мои маневры среди красных и желтых мощных автомобилей с хитроумными навесными механизмами и мужественными обитателями со стороны, но уверен, что сгодился бы для съемок фильма про сноубордистов, спускающихся с гор перед лавинами, между скал и камней, елок и прочей горной бакалеи на бешеной скорости. Катушка с брезентовым шлангом рррраз — и просвистела справа. Запасное колесо — ддддва — и прошло в сантиметре слева. Зачем только я наклоняю голову? Наверное, для равновесия.

Огромные колеса с массивными грунтозацепами гипертрофированных джипов-переростков, будто мифические пресмыкающиеся, заглотившие большую часть своего хвоста вокруг стальных воронок, многоглазых, гайкозрачковых.

Туловища моего мои преследователи точно уже не видят. А ноги? Между колесами машин видно ноги? Или они смешались с остальными ногами окружающих меня людей? Ноги, как ноги. Ничем не примечательные, совсем, так сказать неинтересные ноги. Есть ли у моих ног особые приметы? Не знаю. Но в любом случае им лучше шевелиться максимально быстро пока меня не поймали подонки. Инструкторов нелегко запутать. Был бы я инструктором, я бы не упустил меня в толпе!

Обойдя машины, я двинулся дальше. Контроль за ублюдками показал, что они отстали значительно или совсем потерялись в толпе. Потеряли меня.

А задымление было нешуточным. Можно потеряться навсегда. Но далеко с дырой в голове не потеряешься. Надо иметь это в виду. Тем более что эпизод, судя по всему, вовсе не окончен. Мне предстоит что-то увидеть. Психически ненормальные люди, поговорив немного со мной, они ничего не добились от меня. Отвязался. Такая ерунда бывает в каждой сказке. И у меня давно готов сценарий моих действий в таких случаях.

Неожиданно на меня навалился рев хора сирен. Навстречу по улице огромным стадом неслись на меня кареты скорой помощи, вопя всеми гудками, воя всеми тифонами, слепя вспышками фар, парализуя стробоскопами, сминая и давя все вокруг. Я могу убежать. Мне поможет моя путеводная любовь.

Как она здесь оказалась, как она меня обогнала, продираясь сквозь толпу? Или ее вывели из подземелья спасатели и она, морщась от боли, спешит домой?

Герда Шейн, душа моя, я помогу! Твою волнующую шею я не спутаю ни с чьей. Как же ты испачкалась в этой толпе и дыму! Постой секунду!

Спелая пшеничная с молоком голова с любимыми глазами внезапно вынырнула из дыма уже в чистом белом свитере на другой стороне улицы. Стой же, Герда!

Улица вела меня в сторону от станции метро. Навстречу вытягивающимся шеям, держащим на себе глаза, тщетно пытающиеся разглядеть в дыму что-нибудь интересненькое.

Прямо на меня бежал молодой мужчина в одних брюках. Босиком, с голым торсом и весь, совершенно с ног до головы перемазанный кровью. Лоб его был мучительно сморщен, губы были совершенно черными от сажи. Как будто он ее ел. Глаза его мотало то влево, то вправо, только не под ноги, только не вперед. Не до тебя сейчас, парень.

Вот эта женщина. У нее глаза Герды. Но это чужая женщина. Вот незнакомка, одетая, как Герда. Но ее выдают волосы чужого цвета. Нежные ушки, такие знакомые, такие любимые почему-то прикреплены к уродливой посторонней женщине.

Все женщины мира хотят быть похожими на Герду, догадался я. Быть Гердой Шейн — моднейший тренд сезона! Быть Гердой Шейн, как маленькое черное платье, всем к лицу.

Только вот эта блондинка в голубых джинсах, белых туфлях и свитере — точно Герда. Я тебя обязательно догоню, любимая. Никуда ты не скроешься. Я верю, что настигну тебя. Твои следы так очевидны на асфальте, такие свежие, такие ясные. Рано или поздно, ты зайдешь в тупик, где мы останемся наедине. Ты не испугаешься, ты меня знаешь. Я тебе не чужой.

Дома непривычно резко бросились в сторону, чересчур резко выпятив брусчатку и распрямив сгорбленные было фасады.

Сначала я не понял всего, но сейчас изумление начало настигать меня по мере осознания обстоятельств. Те десятки секунд, что задержали меня в «беседе» с ублюдками, отделили меня от какой-то катастрофы в метро. Сейчас я осознал, что я должен был быть внутри этой катастрофы. Вот там, в этом пламени и боли! Весь в крови, разметанный по рельсам.

Когда я проходил мимо станции метро, катастрофа, видимо, была в самом разгаре/угаре, пожар еще не был потушен, а медики занимались эвакуацией первых жертв. Не устранением последствий, а еще только борьбой с самим действием!

А я не догнал Герду. И не зашел за ней в метро. А она? Как она спаслась? Опоздала к началу бедствия? Или оказалась там? Нет, вот же она, я ее нагоню через несколько шагов.

Сколько времени прошло с того момента, когда движущая сила катастрофы начала действовать? Какое время прошло между моментом взрыва (пожара, удара, обвала, прорыва) и тем моментом, когда я увидел первый труп на тележке? Не те ли несколько минут, что подарили мне ублюдки? Что это? Простая случайность? Случайность в цепи случайностей с умалишенным мальчиком? Розыгрыш? Или целенаправленная охота на меня? Кому и зачем я мог понадобиться? Что есть во мне ценного, что можно отобрать?

Это не охота за моими деньгами, не охота за моей жизнью, не охота за моими мозгами. Или все-таки охота? Кому-то понадобилась моя бессмертная душа (угадал?)? Какие обстоятельства должны быть при продаже души? Контракт с подписью кровью? Шапка, полная ветра?

Вышло так, что по плану Всевышнего, которому не суждено было сбыться, я должен был быть среди тел, накрытых черной пленкой? Еще одна из десятков Герд свернула за угол.

Не надо было выходить сегодня из дома. Просто объявить себя больным. Кашлять и стонать. Стотысячный раз тайно отбарабанить любимые с детства сказки, от времени становящиеся все короче и короче.

И уж конечно не надо было заворачивать за этот угол.

Родинка над верхней губой (всегда ли она там была?). Солнцезащитные очки, в черной же оправе. Скорее квадратные, чем круглые. Плащ, почти черный. Черные блестящие кожаные брюки. Высокие ботинки на толстой подошве и на шнуровке. Номер два — оливковые глаза под маслянистой челкой, матовое пальто поверх майки.

— Привет еще раз. Меня зовут Натали. Наташа. Тамара. Джорджи. Как хочешь. Будем знакомы.

— Нормальные у тебя имена, Натали. Так больше похоже на кино.

Могли бы придумать имена позаковыристей — Тринити там или Тэ Икс Тысяча. Тянуть время. Мне нужен булыжник. Похоже, справиться с этой сукой будет сложнее, чем с янычаром. Я уже называл его про себя янычаром. Булыжник бы глубоко изменил ее внешность. Особенно если вложить в удар вся тяжесть тела! Весь момент импульса. Всю обиду. Угол падения. Импульс.

— У нас есть хорошая работа для тебя.

— И вы гнались за мной? — фальшиво недоумевал я. Плохо я играю. Сам себе не верю.

— Не надо убегать. Некрасиво с твоей стороны. — Помог янычар. — Мы же давно работаем. И не надо пытаться мешать. Это (пауза) бесполезно.

Это же турок! Да, «мой» турок, только моложе, ухоженный и модно одетый. И эта дрянная девка мне до боли знакома. Это брат турка и его сестра. Они все в семейной мафии похитителей никчемных ничтожеств. Сестра зашла с другой стороны, растаскивая мое внимание. Хорошо, что они не всей семьей меня работают.

— Это срочно. Мы знаем, что ты расторопный и смышленый. — Слова-то какие! Еще какой смышленый! Более смышленого вы не найдете, мать вашу так.

Рука в скользком как змеиная кожа рукаве плаща проникла ко мне под мышку.

Они меня давно изучают. Следят. С детства, наверное. Могут мне достать из хранилищ памяти какой-то одному мне известный факт из прошлого. Сейчас они спросят про то, как я организовал в школе тайное общество для того, чтобы навалять одному умственно отсталому. Напомнят его фамилию? У меня же ничего тогда не вышло. Фамилию Колеса я и сам помню.

Ситуация была очень дурацкой. Два расфуфыренных стопроцентных преступника предлагали мне работу. И я уже давно с ними работаю. Сделать вид, что я их узнал. Или не узнал? Чтобы хоть как-то отвязаться от них я решил согласиться. Я кивнул так минимально, чтобы и показалось, что я согласен, и чтобы потом можно было ото всего отказаться. Мол, случайное движение. Не кивал я. Просто тени так упали.

— Деньги хорошие, получишь форму. Не дергайся, и мама не будет сердиться.

— Нормально будет, братишка. — Преступники обрабатывали меня крест-накрест. Теперь турок. Как там его? Лерой как мог, помогал. — Все нормально заплатим. Поедешь, дела сделаешь. Деньги на карман получишь нормально.

Турок-Лерой остановился и широким жестом плакатно махнул рукой в сторону оставшейся позади станции метро. Театральными наигранно-эмоциональными громкими фразами заквакал на всю улицу.

— Братишка, видел, люди погибли? Там и ты должен быть. Это аванс тебе такой от нас.

А с другой стороны прямо к уху наклонилась блестящая кожаная искусительница, все плотнее прижимая меня к себе.

— Во сколько жизнь свою оценишь? — Мамаша-инструктор-Натали криво улыбнулась. Ломаного гроша моя жизнь не стоит, подумал я. И с каждой минутой все дешевле.

— Мы подружимся. Неизбежно. Дружба? — Она протянула свою ледяную узкую голубоватую кисть ладонью вниз.

8 (читаю книгу)…

15 апреля

Весна никак не наступит.

Днем плюс одиннадцать, ясно, ветер северный, вечером — до плюс шести.

Отец всерьез думает о продаже своего дела, служившего нам средством к жизни долгие годы. Он думает открыть магазин меховой одежды. Мать, услышав от него такие слова, закричала «Господи, дай ему ума», закрыла лицо руками (зачеркнуто) и заплакала.

Телевизор последние дни не смотрим. Радио выключено. Я почему-то пристрастился к классической музыке. Она все дальше уносит меня от реальности. Все эти скрипки, струями подхватывающие меня, и потоки духовых, тянущие вдаль. Отбивающие какие-то склянки ударные и еще какие-то дудочки скорбными стонами провожают меня отсюда.

Город полон какого-то мусора, приносимого ветром. Некому его убрать. Не до него сейчас. Опавшие листья, невесть откуда взявшиеся весной, забили водостоки, засыпали края улиц, забились во все углы скругляющими стаями. Бумажки, окурки, пакеты, обертки, пивные банки, даже потерянные платки — все эта цивилизационная шелуха облетела с людей и ищет свою щель, чтобы забиться, переждать темные и холодные времена.

На вокзал пришел поезд с туристами: их отпуск не мог ждать. Они нежились в «тепле» вокзальной площади. Туристы оказались густо замешаны с беженцами. Мимо них пронеслось еще два поезда, набитых людьми и еще один эшелон с какой-то военной техникой, укрытой чехлами защитного цвета. Что вас погнало сюда из ваших насиженных гнезд? Страх? Преследование? Где-то там, очень далеко, в пустыне танки прорвали оборону. Что? Какие танки? Какую оборону? Как это относится к нам? Никак!

Все с ума посходили.

Я запомнил их лица туристов и беженцев.

Туристы были совершенно потеряны. Их только что не сбивал с ног холодный морской ветер, приносящий совершенно немыслимые в апреле крупинки льда. Бледные, как смерть северяне привезли ледяной дождь! Того и гляди, привезут войну! Они хотели привезти сюда свои ледяные города, свою доставку товаров в течение трех часов, свои аукционы антиквариата, свой кофе на вынос с именными стаканчиками. От всей души туристы презирают наш вокзал, город и всех вокруг. Они бросают под ноги свои дорогие окурки и пластиковые чашки.

Тяжелое решение нужно принимать прямо сейчас — остаться на нашем «курорте», прямо из фильмов ужасов. Или все-таки поискать местечко потеплее и погостеприимнее.

Они, как привязанные к магазину собаки. Хозяин зашел за покупками, а собаку оставил здесь, у входа. Собака поворачивает свою морду с надеждой ко всякому выходящему. Но нет, надо подождать. Хозяин скоро выйдет, и они радостно пойдут гулять дальше.

Боже мой, как они ошибаются. Их бросили. Просто бросили, как бросают собак.

Кто бросил? Их оставил Бог.

Среди беженцев много модников с дорогими и сложными столичными прическами. Волосы окрашены в разные цвета, иногда составлены в рисунки. Они уверены, что поезд, выплюнувший их на нашем вокзале, еще вернется. Или прибудет другой. Они не останутся здесь, в этом ужасном сыром и холодном городе, двинутся дальше на юг.

У них были такие лица, как будто у всех сильно болели зубы — мучительное ожидание неизбежного и еще большей боли. И не факт, что там, впереди — избавление и спасение. Может быть, только лишь еще одна пересадочная станция среди кошмара, подбирающегося к выходным светофорам. Еще эти лица смотрели на нас с презрением. У нас-то, мол, еще есть зубы. Вы-то, местные, совсем беззубы.

То есть, они — зрители, мы — цирк. Они понимают, что на представлении в цирке. Они могут встать и уйти. А мы — глупые зверюшки за решеткой им на потеху.

Да, я, глупый щеночек, понимающий только тоскливые интонации, не понимаю все эти обрывки разговоров:

«Исчезли обиды и драмы! Будь то развод, предательство, преступление, долги или имущественные споры! Все вернулись друг к другу, прижимаются всем телом, как будто ничего и не было. Как будто не было этих ужасных ран! Все стерлось».

«Я сутки напролет выбирала вещи. Самые качественные, самые лучше, отбирала тщательно! Отобрала два чемодана. Один бросила. Второй — двадцать три килограмма отборных вещей. Где только тут можно сдать золото в хороший ломбард? Чтобы оценила качество, работу, именно работу, а не металл как лом».

«Мы первые сообразили уезжать, еще было рано, но мы первые похватали все лекарства, все монеты, всю валюту, какая была в банке! Кто-то проспал и остался с носом! На нас как раз закончились последние переноски для собак».

Я представил, как воют на далеком севере стаи брошенных этими мерзавцами собак.

«Он говорит, что у него навязчивые мысли: деньги, деньги, деньги! Всё пропадает, всё, совсем всё! Он собирал чемоданы по-научному! На каждую вещь он составлял «индекс ценности» — чем ценнее, меньше и легче вещь, тем больше индекс. Потом по индексам собрал чемодан, все заклеил лентой, облил клеем. Потом, когда не будет ни работы, ни денег, мы будем жить на эти вещи максимально хорошо!».

Кому достанутся все эти ваши ценные вещи при ночном налете банды на поезд?

Если и доедет что-то из ваших вещей куда-то в какой-то конец, кто же их купит и за какие деньги? Кто поймет ценность ваших вещей? Не простого нержавеющего ножа, а ваших бриллиантов?

Кто же здесь, в нашей отсталой глуши заплетет вам теперь ваши волосы в цветные кружева? Кто распишет ваши ногти витиеватыми узорами?

Эй, вы! Вы смертельно ранены, вы еще не знаете, что мертвы, вы еще глазеете вокруг с удивлением, вы еще думаете о том, что это все — шутка или ошибка. Что завтра все выяснится, выйдет обращение правительства с опровержением, заявления ученых, что они ошиблись. Все вернется в свое нормальное состояние и будет по-старому.

Но вы все, стоящие здесь, на перроне вокзала бог-знает-какого курортного города, и лежащие там, в отелях, и сидящие в ресторанах и кафе — вы все мертвы. Только еще не поняли этого.

А этот вокзал — это Лимб. Вы все умерли, и остаткам сознания еще видятся станционные строения, пути, поезда, провода, уходящие в полную темноту, которая скоро накроет всех вас.

У вас нет никакого выхода! Вообще нет никакого выхода! О чем они вообще думают? Кому они все нужны? Их где-то ждут небесные покровители? Ха! Ветром гонимый мусор летит по всей Земле! Кто сделал их великовозрастной инфантильной дрянью, ищущей сосок кормилицы? Президент и правительство? Не чувство ли всеобъемлющего превосходства над окружающими, оторвавшего их от родительского дома, мудрости предков, простой бытовой мудрости, наконец? Гордыня выше самосохранения, лень выше достоинства. Дайте, дайте, дайте им миску, лохань, корыто! Хлебать сладко, больше тряпок, развлечений и еще больше жрать! Иначе они не согласны, не согласны!

Это все просто ОТВРАТИТЕЛЬНО!!! (подчеркнуто трижды).

Хозяев квартир под съем было немного. По сравнению с прошлым годом. Лендлорды слишком уж масштабное слово для кучки жалких стариков на грани паперти. Их так и положат в дешевые благотворительные гробы — в этих бабушкиных передниках, идиотских шляпах, музейных башмаках и… что это вообще? Замешкался. Это что, такие банты на месте галстука? Жабо, броши, кружевные воротники. Выставка восковых фигур отчаявшихся бывших хозяев жизни, первых лиц города, первых рядов на торжественной службе. Дешевки жалкие, протекшие слякотью, сдувшиеся и выцветшие надувные игрушки. Брошенные под дождем старые куклы уехавших в колледж детей.

Апатия и отрешенность постепенно охватывает город. На днях молодая девчушка? (зачеркнуто) девушка выбросилась из окна на пятом этаже. Она умерла. На соседней улице (зачеркнуто) повесился владелец небольшого ателье по прокату водных мотоциклов. То ли похолодание, то ли конкуренты, купившие к сезону новейшие модели, сгубили его. Проходя мимо его дома, я увидел табличку «Продается. Также имеются в продаже мотоциклы. Дальность хода — сто миль. Недорого. Распродажа на запчасти» и подумал «просто совпадение?». Сто миль — это не до другого берега. Это до нейтральных вод.

Церемония отпевания состоится… Сколько можно церемоний отпевания?

Закрылась городская галерея искусств. Причину объяснили так — не хватает мощностей генераторов, они изношены. Для обогрева помещений их еле хватает.

Это правда.

Жаль, я представлял, как когда-нибудь приглашу туда Евгению.

Но генераторы требуют переборки. Они продержатся еще неделю, не больше.

Мучительное чувство. Надо потерпеть, но не известно, сколько еще.

Самые ужасные раны затягиваются. Самые непоправимые потери и утраты уже через день не кажутся такими. Боль не длится бесконечно.

Войну, даже столетнюю, можно переждать, перетерпеть. Рано или поздно любые катастрофы после долго восстановления заносятся песками времени. Остаются кадры хроники на исторических каналах. Больше комментариев ученых-историков, чем хроники. И все меньше свидетельств очевидцев, все меньше хроники, все больше комментариев и современных кадров с мест событий. Сложно поверить, что на месте этого лужка с коровками проходила одна из самых коровопролитных (зачеркнуто) кровопролитных битв истории между королем каким-то там стонадцатым и императором Какихито (зачеркнуто) каких-то давно погибших империй. Крупный план коровки. Общий план бескрайних зеленых лугов бог-знает-какой-ландии.

Весь наш город волны перетрут в гальку. Иногда даже прозрачную, блестящую или просто яркую. Годную на бусы легкомысленной отдыхающей здесь через тысячу лет.

Смотри, какие причудливые узоры на этом камешке! Это же, пожалуй, первобытная карта памяти, обточенная прибоем. Что было записано на этой карте памяти? Неандертальцы на фоне заваленного мамонта. Новая модная шкура гиены. Импортное копье с фирменным каменным наконечником. Оркестр первобытных барабанщиков дубинами по поленьям и нестройный хор горлопанов с хитовыми дикими воплями. Все в высоком качестве и объемном звучании и изображении.

Но мы все это не увидим и не услышим — карта памяти повреждена и ценная информация утеряна безвозвратно. Это теперь просто камешек из бус.

Отпуск закончится, и бусы упадут в шкатулку для безвкусной всячины, привезенной из путешествий. Где вы взяли эту прелестную вещицу? Ах, кажется в одном маленькой приморском городке как-его-там-черт-его-знает-не-помню.

Среди всех этих мыслей просто горит огненной надписью, пульсируя в темноте, цифра. Цифра молниеносно скалькулированных моих расходов на ближайший месяц. Эти деньги надо откуда-то взять. Их нет. Огненная надпись пульсирует, затмевая все мысли.