Все прелести Технократии

Максим Волосатый, 2010

Мир не один, их много. В этом Степан Донкат и его друг Шойс Декстер уже убедились. Еще тогда, на Бойджере, во время своего «переговорного процесса». Но все эти миры остались где-то там, далеко. И меньше всего два друга ожидали, что эти миры придут к ним сами. И, придя, заберут самое ценное, что есть в их новой, беззаботной и приятной жизни. И вновь – здравствуй, боевой скафандр и тяжелый штурм-бот. Ты готов защитить своих близких, солдат? Что? Ты не солдат? Ты уверен? А ведь тот, кто пришел за тобой, тоже может хотеть жить…

Глава 8

На следующее утро он уже так не считал. Головная боль было первое, что он ощутил после пробуждения. Еще не дикое, разламывающее голову чувство, но уже тонкая, тоскливая нота, ровным фоном звучащая в голове и обещающая вскоре превратиться в проблему.

Время пробуждения утром было назвать сложно, все же два часа дня, но дождливая хмарь на улице, спрятавшая оба солнца Алидады за плотным одеялом низких облаков, свела на нет любую разницу ощущений, оставив Барока наедине с разгромленной комнатой (кто ж вчера убирал-то?) и тихо ноющей головой.

Барок в очередной раз проклял привычно обидевшего Рудольфа за такое неприспособленное к жизни тело и попытался заняться делами. Хочешь, не хочешь, а уборку было делать надо, и еду готовить — тоже. С едой вышло просто: та самая, странно жужжащая машина с удовольствием слопала брикет, подсказанный памятью Рудольфа, и выдала с другой стороны вполне себе приличный кусок мяса. Барок его съел, сказал спасибо и, горестно вздохнув, отправился убираться в компании с непрекращающейся головной болью.

Когда он закончил (эта уборка уже становилась почти проклятьем, Барок начал понимать Рудольфа с его бардаком), время склонилось к вечеру. И без того сумрачный день, испятнанный косым дождем, тихо откланялся, извинившись за неудачную попытку. Дом опять был чист, есть не хотелось, хотелось отдохнуть. Но и тут Бароку не суждено было расслабиться. Треклятая головная боль, как и обещала, не только не ушла вместе с выкинутым мусором, а вовсе наоборот: обрадовалась чистоте и по-хозяйски заняла все свободное место и время. Вот тут Барок затосковал по-настоящему. Каждое движение приносило горячую волну, делящую голову на две половины и наделяющую каждую из них своим особенным ощущением. Глаза слезились, тело отказывалось двигаться, нужно было срочно что-то решать.

А что тут решать? Барок привычно обратился к памяти все так же молчащего Рудольфа. Память услужливо подсказала: таблетки. Спасибо. А какие? И где?

Поход в ванную облегчение принес не сразу. В указанном ящике между полуоткрытыми коробками каких-то лекарств Барок честно попытался найти белую с красным пластиковую бутылочку с полустертой надписью. Нашел.

— Оно? — хрипло вслух поинтересовался он у Рудольфа и постарался прочитать неразборчивое название. — … «…радость». Причем тут радость?

Барок озадаченно нахмурился, и тут началось что-то странное. Память, та самая, отвоеванная у Рудольфа память, вдруг замолчала. Напрочь. Не вся, только та, которая отвечала за эти таблетки. Что такое? Барок, морщась от накатывающих волн боли, попытался разобраться, куда оно все делось. И каково же было его удивление, когда слабые следы исчезнувших воспоминаний привели его… к серой стене в их общем сознании. Туда, куда Рудольф спрятал все самое ценное и личное.

— Зачем оно тебе? — совершенно искренне изумился Барок. — Воспоминания больного детства?

Рудольф молчал.

— Эй, — у Барока не было времени на миндальничанье, голова грозила развалиться уже в ближайшие несколько минут. — Заканчивай придуриваться. Что там такого? Это они, или нет?

Тишина. Рудольф, казалось, вообще исчез из его головы. Да что происходит, в самом-то деле?! Барок еще пошарил рукой в груде медикаментов и добыл еще одну бутылочку. Тоже с полустертой красно-белой надписью. Он опять попытался найти что-либо в своей обделенной памяти, но все, что относилось к «красно-белой бутылочке» было заблокировано. Барок нахмурился: Рудольф что, издевается? Или решил угробить его посредством головной боли?

Он переворошил все оставшиеся коробки: больше ничего похожего, а все, что лежит в шкафчике — это точно лекарства. Угу, Барок выставил на полку перед собой обе бутылочки. И что ему делать? Последняя попытка узнать хоть что-нибудь…. Без толку. Ну, гад, подожди у меня. Вот только бы голову вылечить….

Таблетки в коробочках были одновременно и похожи друга на друга и нет. Красными они были и там и там. Вот только на таблетках в первой из обнаруженных бутылочек улыбалась задорная мордочка, ловко нарисована одним штрихом, а во второй — всего лишь две рукописные буквы «в» и «н». И чего это? «Внимание»? Он осторожно прислушался к своему сознанию. Бесполезно. Никакой помощи. Барок даже негромко взвыл от злости. Голова болела все сильнее, надо было срочно определяться.

Барок собрал в кулак остатки мышления, до которых боль еще не добралась, и попытался принять решение. Итак: что такое эти буквы, он не понимает, а улыбающаяся мордочка выглядит довольно безобидно. В шкафчике лежат только лекарства, так что отравиться он рискует не очень сильно. Ой, как голова-то болит. Ну? Определяемся? Барок поднес к губам таблетку с мордочкой… и неожиданно другой рукой закинул в рот «буквы». Что, Рудольф, получил? Он воткнул мысленный взгляд в серую неподвижную пелену, и расстроился: ни звука. Ни движения, ни вздоха. Ни-че-го. Вот так, значит? Ну что же, получи. Таблетка с мордочкой тоже отправилась в живот. Что теперь скажешь? Тоже ничего? Как так?

Ах ты, червяк. Барок обозлился окончательно. Ну, раз тебе все равно, что происходит с твоим телом, то, может быть, сейчас ты соизволишь хоть на секунду выглянуть из своей раковины?

Барок одним махом вытряхнул на ладонь горсть задорно улыбающихся мордочек, на мгновение замер, ожидая реакции, не дождался, и залихватским жестом отправил их в рот. Ну что, соседушка, помирать вместе будем? Тело-то не только мое….

И расплылся в довольной улыбке: Рудольф все-таки не выдержал. Серая стена дрогнула, пропуская какое-то сообщение,… и вновь окаменела. Барок вцепился в полученную информацию. Это было… ехидное пожелание удачи.

Барок озадаченно почесал затылок: это он что имел в виду?

Ответ он получил уже через полчаса, когда боль ушла. Из головы. И перешла…. Нет, ну, не совсем, чтобы перешла именно боль, но….

Барок изумленно уставился на свои штаны. Это вот так действуют таблетки от головной боли? Что это? В штанах, на месте приспособления для слива из организма лишней жидкости вспух огромный пульсирующий бугор. Все ощущения, как будто сговорившись, устремились к нему. Что происходит? Барок судорожно зашарил по закромам памяти и обнаружил, что информации по этому поводу тоже нет. Совсем. Этот небольшой шланг в его штанах был предназначен только для походов в туалет и точка. Да не может такого быть. Барок, путаясь в разбегающихся мыслях (да что такое? куда вы? зачем вам всем этот бугор?) все же нашел, куда спрятались все знания на эту тему. Опять Рудольф! Нет уж, на сей раз ты все отдашь. Барок рванул на себя перегородку в голове…, и покачнулся, чуть не потеряв сознание от удушья: эту информацию Барок посчитал личной и жизненно важной. Скорее умрет, чем поделится.

Ой-ой-ой, бугор в штанах начал привлекать к себе непростительно много внимания. Барок заскакал по комнате. Чувство, охватывающее его, вполне можно было сравнить с болью. А вдруг он тоже сейчас умрет? Ой-ой-ой!

И Рудольф сжалился. Через серую пелену аккуратно, чтобы не выдать творящееся за ней, просочилось короткое сообщение. Барок на секунду замер. Что значит: от этого еще никто не умирал? Делать-то чего? Серая пелена вздохнула и добавила еще капельку информации: женщины.

Точно! Женщины! Женщины, женщины, женщины. Барок сорвался с места, побежал… и тут же остановился опять, скривившись от странной боли в штанах. Куда бежать? Что женщины? Какие женщины?! «Ты, скотина», мысленно заорал он на Рудольфа. «Что женщины? Что с ними делать, где их брать? Ты так и будешь по капле выдавливать из себя эти сказки? Да что в этом такого личного, чтобы из-за этого умирать? От-ве-чай!»

Барок схватился за серую перегородку и затряс ее изо всех сил: чувство в штанах становилось неописуемым и невыносимым.

Перегородка предупреждающе сжалась: не трогай, а то вообще ничего не будет. Барок, стирая зубы в судорожном скрипе, отодвинулся, втайне обещая Рудольфу все мыслимые пытки, которые он сможет придумать. «Ну, дальше. Говори, что делать, помираю». Перегородка пропустила сквозь себя местонахождение… картинок.

Чего? Барок оторопело рванул в спальню только для того, чтобы не стоять на месте, изнывая от тянущего чувства. Какие, в…у, ему еще картинки?

Ух ты! А картинки оказались те самые. Стопка жестких носителей, на которых лежали, стояли, сидели, изгибаясь в разных позах, молодые обнаженные женщины затряслась в дрожащих руках Барока. Память по-прежнему не говорила ничего о том, как нужно использовать этих самых «женщин», чтобы бугор успокоился, но из глубины тела начало расти какое-то странное, дикое чувство. Он что-то про это знает? Барок замер, стоя на пороге чего-то необыкновенного. Но чего? Детос тагоч, да что же этот гад творит? Рудо-о-ольф!!!

Очередное сообщение связало воедино пульсирующий бугор и картинки. Барок вытаращил глаза: и что он должен делать? Секундное колебание… Он схватил одну из картинок, на которой широко развела длинные ноги облизывающая губы молодая девушка, и изо всех сил воткнул ее в бугор. Уй-уй-уй, Барок скрючился, выпустив из рук картинку. Девушка с длинными ногами издевательски продолжала улыбаться ему с пола: ничего, кроме очередной тянущей волны, она ему не принесла. В голове досадливо скривился Рудольф.

«Как «не так»?», зашипел на него держащийся обеими руками за бугор Барок. Он подхватил с пола картинку, почти с ненавистью уставившись на девушку, перевернул ее вниз головой и повторил попытку.

От грома раздавшихся вслед за этим ругательств, казалось, задрожали даже окна. Смысл их сводился к простой истине: девушка не пригодилась опять. Что, не та картинка?

Вот тут Рудольф сдался. Барок был готов вцепиться ему в горло зубами прямо сейчас, но теперь уже почти все его существо сконцентрировалось вокруг пульсирующего бугра. Думать, серьезно думать, больше уже не получалось ни о чем. Пришлось слушать стыдливые (да почему стыдливые-то, соседушка?) намеки бывшего хозяина взбесившегося «шланга».

Итак, где водятся эти самые «женщины», которые предназначены для него? Барок, указывая, скосил глаза вниз, на штаны. Потом перевел взгляд на все еще улыбающуюся с картинки девушку. Где их, вот таких, брать?

Рудольф осторожно предупредил, что именно таких, скорее всего ему нигде брать и не придется, потому как их и не найти, и они с ним, Рудольфом-Бароком, никуда не пойдут. Барок только отмахнулся: не твое дело, проблемы мои, ты скажи только, куда идти. Кстати, а другие, что, подойдут для избавления от отравляющего жизнь бугра? Рудольф уверил, что подойдут, потому как основная точка приложения усилий у всех женщин одинаковая. Да? Барок подобрал с пола облизывающуюся девушку и с недоверием уставился на аккуратную полоску между ее ног. Вот это?

Он обратился к Рудольфу, соотнося пульсирующий бугор и картинку: и чего тут было стыдиться? Давай, рассказывай, как их совмещать, чтобы вылечиться? Серая пелена в голове вдруг приобрела какой-то странный, розоватый оттенок. С чего бы это?

Ох! Барок как-то неудачно повернулся, бугор зацепился за штаны, и все мысли разом превратились в одно-единственное всеобъемлющее желание разрешить эту проблему раз и навсегда. Любым путем. Барок налился дурной кровью: соседушка, родной, не дай погибнуть, куда идти-то?

В тоне Рудольфа промелькнуло что-то странное, подозрительное. Как будто он замыслил какую-то гадость. Интонации были сродни тому, как он пытался добраться до ком-центра. В другое бы время Барок врезал бы ему от души за такие фокусы, но сейчас ему было не до того. Да и не до чего вообще. Все его естество превратилось в огромный пульсирующий бугор между ног. Ну и таблеточки, детос тагоч….

Рудольф все же решился. Поданная информация все так же имела четкие рамки, за которыми пряталось еще много других знаний и эмоций, но сейчас она была хотя бы определенной. В голове Барока возникли вполне конкретные образ и адрес бара, куда вечерами приходят те самые женщины, пригодные для успокоения бунтующего бугра. Рудольф даже расслабился настолько, что не удержал одну, особенно яркую (видно сильно его зацепившую в свое время) эмоцию, и перед глазами Барока встало лицо женщины. Не такое гладкое, как на картинках, да и постарше, но довольно симпатичное. Рудольф тут же спохватился, потянул лицо женщины на себя, но было поздно. Барок уже схватился за конкретику и отпускать не собирался. Использовать сейчас, впрочем, тоже: он уже со всех ног летел к ангару, где еще нужно было раскочегаривать двигатели бота. До бара, по оценкам Рудольфа, лететь было минут тридцать. Бегущий Барок изо всех сил таращил глаза и стискивал челюсти: детос тагоч, только бы не сдохнуть. Какие уж тут личные воспоминания «соседа»….

Полет оказался еще более изощренной пыткой. Почти неподвижно сидеть на одном месте, чувствуя каждую вспышку в пульсирующем бугре было невыносимо. Через двадцать пять минут Барока вполне можно было помещать в дома, где лечат, как подсказывала память Рудольфа, людей с серьезными нарушениями психики. Сумасшествие, накачанное бугром, стало настолько навязчивым, что перепугался даже сам Рудольф. Ироничное тихое хихиканье, регулярно доносившееся с его стороны в начале полета, сменилось вполне конкретными объяснениями и инструкциями, как и когда себя правильно вести. И все бы было хорошо, но «любезный сосед» опоздал. Все это весьма и весьма пригодилось бы Бароку еще минут пятнадцать назад. А теперь было поздно. Из объяснений Рудольфа Барок уяснил, какие именно движения нужно делать, когда он, наконец, доберется до конкретной, живой женщины, и на этом емкость его сознания закончилась. Весь остальной лепет все сильнее осознающего масштабы грядущего бедствия Рудольфа соскальзывал с остекленевшего взгляда Барока, бесследно растворяясь в проносящейся за стеклами бота ночи. К моменту прибытия в бар Рудольф уже почти кричал, будучи готов поделиться вообще любой информацией с летящим вперед Бароком, но того было уже не остановить.

Конец ознакомительного фрагмента.