Корона ветреных просторов

Макс Маслов, 2021

Арка обречённых вновь открыла проход в мир по ту сторону, в мир штормов и одиннадцати рабских островов, где порабощённые народы вынуждены собирать дань скалистому Рэхо. Но по воле судьбы или же дьявольских сил сквозь арку на остров Салкс была доставлена особая пленница из числа людей. Её выбрала корона, теперь она её невольная носительница, пока вокруг тайный мир утопает в распрях, интригах и насилии. Юная Сэл Дженсен, родом из деревеньки Рейне, что на Лофотенских островах, и помыслить не могла о коварном стечении обстоятельств, приведших её в иной мир. Жить там оказалось совсем не просто. Властвующие правители крепко держатся за свой трон, а их цели бывают порой темнее самой мглистой ночи. Многолинейная история, напоминающая средневековое фэнтэзи, с жуткими тварями, храбрыми воинами и смелыми решениями, готова перенести вас в совершенно новый, неизученный мир. Самобытность народов, их обычаи и ритуалы, а также многое другое погрузят вас в увлекательное приключение, наполненное тайнами, любовью и человеческим сопереживанием. А дальше – только вперёд вместе с персонажами, что развиваются по воле хитросплетений многоликой судьбы.

Глава 6. Тьма вокруг

Тьмой накрыло эти земли

Сотни лет тому назад,

Всякий путник, страху внемли:

В этих землях воздух — яд.

Не плыви по океану

К тьме, стоящей там стеной,

Ведь она, сродни аркану,

Всех утянет за собой.

Ве́зтинская тьма — так называли её народы островов — всегда была там. На юге, за сотню миль от обитаемой земли она стояла во всю осязаемую ширь, стеной, даже в самый солнечный день.

Когда-то, очень давно, один беглец с острова Салкс попытался найти в ней своё спасение, а после рассказать собратьям обо всём увиденном, но его шхуна, как и он сам, пропала в этой тьме без вести. Его звали Энж Везтин, он был любимцем своего народа, и в честь него эта тьма получила своё незабываемое имя.

Что было в этой беспросветной тьме, не ясно, но мореплаватели, проплывающие у границы тёмных вод, поговаривали о жутких криках и воплях по ту сторону. В тысячах догадках рождались домыслы и мифы. Одни поговаривали, что во тьме могли быть скрыты обширные земли, слитые в своём единстве в материк, другие считали тьму порогом шыгулда^[36], равноценного границам ада, третьи населяли плотный сумрак тварями, доселе не виданными никем. Кто из них хоть на шаг приблизился к истине, не мог сказать даже оракул Думастирия^[37].

Клер Фостер, очнувшись в огромном каменном гроте, подсвеченном насекомыми, напоминающими светлячков, сначала не понимала, где она находится. Тьма, блуждающие огоньки, ледяные лужи на каменистой поверхности, сглаженные валуны, а местами остроликие наросты — всё это, казалось, происходило не с ней, но, к великому сожалению, сбежать из этой реальности возможности не представлялось. Она с болью во всём теле пыталась восстановить череду событий, затуманенных в сознании, но пока ей это давалось с трудом.

Светящиеся насекомые, явно приспособившиеся к окружению вокруг, разрезали тьму полосками белого света, как маленькие падающие звёзды. Они, словно мухи, летящие на мёд, выискивали в темноте грота только излюбленные поверхности, белеющие наслоениями пещерной соли, и с мерзким шуршанием скребущих лапок поедали её. На сталактитах и сталагмитах, пещерных острозубых сводах, соли не было, и потому всё вкушала другая постоянная гостья, имя которой было — тьма. Она, несомненно, правила этими местами, а все остальные были всего лишь её крошечными сотрапезниками.

Под ногами Клер искрились прозрачные лужи воды, обтекающие небольшие островки из каменных валунов. Эти островки, сглаженные временем, казались единственным безопасным местом вокруг. Словно млечный пруд, поверхность воды удивительно блистала и представлялась подобием ночного неба. Именно о звёздах подумала девушка, оглядевшись по сторонам грота. Она, притаившись на мокром валуне своей теперешней безысходности, переживала падение в бездну непроглядного мрака. И оттого её сердце билось трепетом загнанного животного. Прескверный вид, изрядно потрёпанный и измотанный, делал её совсем не привлекательной путницей, но при всём при этом явно жертвенной особой. Где она была, да и как сюда попала, было неясно, и потому страхи наполняли её с головы до ног.

«Возможно, Сэл где-то здесь?» — подумала она и с надеждой произнесла её имя.

Тонкий звук, подхваченный предательским эхом, отдалился и проскользнул вертлявою куницею во тьму, умело пролезая во все щели и норы. Клер поежилась от создавшегося шума, будто её голос был частью тела, рукой или ногой, коснувшейся опасной неизвестности. Ответа не последовало. Точнее, того ответа, что она ожидала услышать. Но, тем не менее, её умоляющий оклик не остался незамеченным.

Сначала она услышала шорохи, где-то в отдалении, за рядом монолитных плит. Затем хрипота и стрекотание пронеслись ответным эхом по брюху затенённого грота, так что Клер почувствовала себя запертой в склепе с тысячью оживших мертвецов. Её учащенное дыхание заставило сердце биться намного чаще, чем тамтамы воинственных индейских племен, обитающих у русла Амазонки. Этот звук был глухим, но исполненным безумства тревоги. Каждая секунда врезалась в её виски сумасшедшим пульсом, что не собирался так просто утихать. Вдобавок ко всему прочему она почувствовала во рту солёный привкус крови, словно подчёркивающий безысходность её жертвенного положения. Это погружение в неизвестные воды, воспетые здесь тьмой и шорохами, заставило охладеть и без того дрожащие пальцы. Одним из них, просунутым в разинутый рот, она нащупала небольшой порез на верхней десне и отсутствие пары зубов. Пальцы дрогнули и приспустились на грудь, что так и вздымалась под полосатой пижамой.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — прошептала Клер. — Как больно.

Но боль откликнулась и другими ранами. Ссадина на затылке, разорванная мочка уха и отсутствие золотой серёжки, а ещё потёки крови у виска — всё это было вотчиной старухи, носящей имя боль. Теперь же, в осевшем окружении, веяло запахом смерти, точно таким, какой она припомнила из детства, когда её любимая бабуля Маргарет, наглотавшись болеутоляющих, нечаянно почила от остановки сердца. Смерть вступила с ней в последний диалог, и равно как могила появилась на зелёном пустыре, так и перед бабулей открылись небесные врата. Тогда Клер, под руку с заплаканной матерью, увидела и почувствовала, как опускается гроб в земляную яму, как во рту у неё, от кровоточивости десён появляется солоноватый вкус и как пахнет старуха-смерть, обрамляющая тьмой крышку лакированного гроба. Она бы поклялась Богом, что теперь пахло так же, сырой землёй, как и тогда. А если предположить, что это ад и она умерла, то наверняка эти шорохи впереди принадлежали той самой почившей бабуле.

Хрипота и стрекотание становились всё громче и громче. Существо, спрятанное чернотой, приближалось, о том огласила вода, а затем и скользкие камни.

Сорвавшись с места, Клер сползла к подножию валуна и ощутила босыми пятками ледяную воду. Холод, равноценный тысячам иголок, разом воткнутых под кожу, заставил её поежиться, но выбор был очевиден — оставаться здесь, в этой воде, притворившись чуткой мышкою в попытках обхитрить снующего во тьме кота.

«Если я сроднюсь с тишиной, то неведомая сила отступит прочь», — думала она, уповая на то, что точно знать не могла.

Но старания, направленные в эту сторону, заставили её меньше дышать и практически быть бесшумной. И только сердце, словно враг, пробравшийся в чужой тыл, подрывало её единство с тишиной. Кожа над ним, словно барабанная перепонка, дребезжала, и казалось, что вот-вот прорвётся. А нечто неизвестное, сопящее точь-в-точь как трубы островных печей в непогоду, поступательно шло вперёд. Оно не отступало, лишь изредка останавливалось, чтобы принюхаться. По её же запаху, наполненному бог весть чем, то ли духами, которыми она любила опрыскивать себя перед сном, то ли сладким потом, проступившим от волнения, можно было найти не только слона, но и клопа, и уж тем более взволнованную пампушку.

Шаг, два — и от шума плеяда светлячков, облюбовавших колонны сталагмитов, поспешно сорвалась, словно малые пташки с насестов. Три, четыре — и они устремились к неизвестной фигуре, беспорядочно врезаясь в неё в темноте. Пять, шесть — и их светящиеся брюшки осветили его чешуйчатую кожу. И Клер увидела его черты.

То существо у камня было похоже чем-то на шестифутовую гигантскую саранчу или что-то похожее на это, не имеющую крыльев, но имеющую ряд других преимуществ. Перепончатые фаланги на массивных лапах участвовали в его передвижении, что было каким-то неказистым. Задние лапы, крепкие и шипастые, изогнутые, как у саранчи, видимо, предназначались для дальних прыжков и так же, как и передние, завершались перепончатыми фалангами. Ко всему прочему существо имело хвост в виде плавника, что тащился изнурительной ношей следом по камням. Его широкая панцирная спина была покрыта зловонной слизью и, минуя шею, переходила в голову. Мощная голова с длинными отростками в височной части, ощупывающими камни, говорила о том, что недоброжелатель, возможно, был слеп, хотя крупные дьявольские глаза так и сверлили пролегающую тьму. В массивных челюстях, стрекочущих по мере его передвижения, клацало не меньше сотни острых зубов, выжидающих кусок сочного мяса. А бурый окрас его тела умелой маскировкой сливался с поверхностью шероховатых камней. Теперь оно подвывало, как жаждущий вол, и будто слушало в отзвуках простые ответы.

И Клер узнала эти звуки.

«Они! Это были они!» — подумала она, ещё плотнее прижавшись к камню. Арка, вздымающийся океан, невидимая стена из тел и стрекотание, теперь до боли знакомое. Всё, что изменилось, было осязаемостью существа, и она нисколько не приукрасила его образ.

Угроза была определена, с одной лишь разницей — это существо оказалось более дряхлым и старым, нежели напавшее на девушек в гостиной. Его продолговатое тело тащилось по камням с непомерным упорством. И с каждым шагом эта смердящая тварь, кажется, пыталась отдышаться. Хотя, возможно, не исключала Клер, всё это было, чтобы учуять её запах.

Рывок, ещё рывок, и тварь подобралась совсем близко. Её морда, оскалившись, рыскала во тьме, прямо над валуном, под которым таилась Клер. Потоки слизи, стекающие с псовых губ, падали ей на плечи, и это было отвратительным зрелищем. Но девушка не могла уйти в сторону, как и поднять глаза. Ей казалось, что через секунду челюсть монстра сомкнётся, и её голова лопнет, как надколотый орех. И это чувство опасности сводило её с ума, покрывая всё тело гусиной кожей.

«Я не смогу», — подумала она, уже намереваясь сорваться прочь. Как вдруг грот наполнился другими звуками, подобными нытью голодных щенков.

Звук шёл издалека, оттуда, где мостились целые стаи светлячков, явно приманенные чем-то вкусным. Наверняка то были детёныши этой твари, ведь она охотно отозвалась на их поскуливание. Прострекотав, заботливая мамаша устремилась к каменному гнезду, оставив девушку наедине с собой. Что могло быть важнее, чем не окрепшее потомство, ждущее час кормления.

Толстушка выдохнула, но не перестала трястись. Её плоть словно познала страх с новой стороны, доселе ей не ведомой. Теперь это был не просто страх, это был разрывающий ужас. Как это существо, что секунду назад по-хищнически скалилось во тьме, могло так заботливо, высунув длинный язык, облизывать своё потомство. Оно смахивало с детёнышей светлячков, и те, поднимаясь над всем этим, освещали каменную плиту и сотни крикливых малышей. Всё это открылось глазам девушки, осознавшей своё положение в этом месте.

— Еда, я еда, — шептала со страхом она. А беззаботный живот предательски урчал, полагая, что самое время отобедать.

Существо, подобно гигантской змее, разинуло пасть и что-то отрыгнуло. Три белых плода, выскользнув из глотки, пали под громадные лапы, хотя нет, это больше было похоже на страусиные яйца. Они не лопнули в его пасти и были покрыты склизкой зелёной массой. Точно такой же, что незадолго до этого растеклась по плечам Клер. Детёныши, сталкиваясь друг с другом, взбирались на скользкие яйца и ещё больше кричали. Через мгновение округлый предмет исчез под горкой малых телец, и мамаша возмутилась. Она растолкала оголодавшую свору и ударила лапой по скорлупе. Сначала яйцо не поддалось её натиску, но уже со второй попытки лопнуло и растеклось по каменной плите. Маленькие мордочки, закопошившись в этом жёлтом, склизком лакомстве, толкали друг друга и выбивали самых немощных с подножного стола. Но хватило отнюдь не всем. Малышам, которым ничего не досталось, оставалось только ныть. Впрочем, более крепкое потомство, что всё же насладилось лакомством, протестовало не меньше, призывая мамашу к продолжению первостепенного долга. Существо откидывало их прочь от своих ног, словно указывая им на своё место, но малыши снова стремились к нему. И тогда раздались голоса остальных мамаш, что, к слову сказать, были повсюду.

Тогда бедная девушка и поняла, что место, в котором она находится, являлось местом их гнездования. И она здесь отнюдь не является гостем.

От осознания истины побледневшая толстушка прослезилась и прикрыла рукой покривившийся рот. Чуть слева от себя она нащупала ногой округлую нишу, заполненную водой, где было намного глубже, чем здесь. Возможно, погрузившись в неё по голову, она смогла бы переждать какое-то время, когда всё здесь вновь утихнет. Клер пожелала забраться в неё, но в мгновение остановилась, думая о ребёнке и о неминуемом переохлаждении. Да, в этой темноте точно было не найти выход. Здесь всё вокруг готово предательски выдать её местонахождение, будь то вода, скользкие камни или даже человеческое сердце. А эти монстры только того и ждали.

— И зачем я согласилась на всё это? Прыгать, нужно было прыгать, — покачнулась она. И тихонечко ахнула от череды подоспевших мыслей.

Она предположила, что Сэл, по-видимому, уже съели, иного объяснения мысли не давали.

— Да-да, — утверждали они. — Девушка не отзывалась, потому что находилась в брюхе одного из них!

Она вздрогнула, осмотревшись по сторонам. Шорохи лились отовсюду. А мысли продолжали: «Они у тебя за спиной! Они слева! Нет-нет, справа! Они везде!»

Она не могла остановить слёзы, что так и текли солёными потоками по её щекам. Ладони пытались их вытереть, смахнуть, но они вновь и вновь падали из покрасневших глаз. Горечь наполняла её губы, и имя ей было — обречённость. В это мгновение, что преподнесло Клер боль утраты, случилось ещё кое-что, то, что неминуемо грозило ей разоблачением. Потупившийся взгляд вдруг озарил пульсирующий свет, и она поморщилась. Она не сразу поняла, что это такое, потому что все её мысли были забиты чем ни попадя. Но потом, когда ей удалось отшвырнуть огонёк прочь, истина всё же открылась. Пещерные пожиратели соли уловили в этой тьме новое лакомство, сродни их излюбленному. И теперь, запрокинув голову, она смогла разглядеть их стайные повадки, что были устремлены к её деликатесным слезам.

Они на своих маленьких крылышках спустились прямиком к воде и в мгновение облепили всё её тело. Она тщетно пыталась их стряхнуть, ведь чем сильнее махала руками, тем больше интереса проявляли к ней насекомые. Они подсвечивали её словно рождественскую ёлку, но, меж тем, она не закричала. А просто давила их, одного за другим, одного за другим, пока очередная букашка, нагло присевшая на нос, не укусила её так сильно, что она непроизвольно вскрикнула. Этот голос боли, а может быть, подоспевшей обиды привлёк внимание сотни злобных мамаш. Их глаза вокруг красным мерцанием устремили к ней свои взоры, уличив в подножной луже врага, или же «паршивую овцу».

Теперь она была у них как на ладони и не могла с этим ничего поделать.

В одно мгновение стая монстров кинулась к ней, разбивая лужи всплесками от мощных лап. Их обнажённые клыки были готовы растерзать её и уж точно собирались это сделать. От страха, переполнившего всё тело, она хлюпнулась в воду и закричала:

— Нет!!!

Грот разразился стократным эхом. В этих переливах звука, снующего тут и там, её голос казался безумным, но пещера, познавшая сотни лет, не преклонила свой стан. Лишь немного пыли с её сводов, и больше ничего.

Она вновь прокричала, как ненормальная, разразившись гортанным рычанием, как псина, тявкающая в безысходности. Сошедшие звуки всколыхнули просторы и размножились чередой удаляющихся отзвуков. А монстры всё тесней сжимали охотничий круг. «Клац, клац», — слышалось отовсюду в безумстве свирепых хищников. Раз! Два! Три! И…

В трёх сантиметрах от её лица сомкнулась первая пасть. Вторая пронеслась прямо над её головой и вырвала клок русых волос. А затем они остановились. Звуки озорства, похожие на ликование, словно мгновенно проступившее одобрение, наполнили всё вокруг. То были детёныши, копирующие голос Клер, перемешивающие его со стрекотанием. И от этого подражания, щекочущего их пятки, они прыгали на своих неокрепших ножках.

— Твою мать! — выругалась Клер, замерев от неизвестности.

Груда из мощных лап, сплетённых голов и выпирающих глаз нависала над ней словно зарослями густых крон, застывших в одночасье.

Она не ожидала, что этот миг, который она относила к своей скорой смерти, превратится в покадровое безумие. Такое бывает разве что в фильмах, где герой в замедленных действиях стреляет или же обменивается с недругом взглядом. Но это было так. Мамаши вели себя престранно, словно в одно мгновение их инстинкты убивать притупились. Озорство их детёнышей показалось им забавным и неузнаваемым. Они больше не капризничали, как обычно, а учились причудливо рычать. А в их незатейливых милых прыжках ножки, без сомнения, крепли, а коготки становились острее всего лишь от трения о скользкие камни.

Были ли эти существа разумными? Видимо, да, раз увидели в густом полумраке проступившую пользу, исходящую не от тёмных стен и холодной воды, а от юной девушки, прижавшейся к камню. Похоже, их разум не говорил о многом, но и не иссякал в диких инстинктах. Они, перебираясь с ноги на ногу, отпрянули прочь, вновь даровав ей возможность дышать. Она не знала, чем обернётся это снисхождение, но предполагала, что ничем хорошим. Неужели они желали привлечь её к воспитанию своих отпрысков? Это было столь нелепо, что казалось поистине абсурдным. Мамаши подвывали, приглашая её в свои ясли, а она не торопилась отпускать спасительный камень.

«Они смогут съесть меня, когда угодно, — думала Клер, — а пользу хотят извлечь сейчас. Я не могу жить среди них, — убеждалась она, — ни нянечкой, ни потешной куклой, никем». А они всё ждали и ждали её шагов.

Клер не была дурочкой и сразу осознала, что происходило вокруг. Полагать, что они всё же испугались её крика, было столь же безумным, как считать их вымыслом больного воображения. Да, они были монстрами, но также они были матерями, отцами и когда-то детьми. Она задумчиво наблюдала за их остывшими и смиренными взглядами и не видела в них больше агрессии. Красный цвет глаз сменился на зелёный, а оскалы зубов и вовсе пропали.

Мрачные, неуклюжие мамаши хотели того, что и все вокруг, — вырастить здоровое и крепкое потомство, — и посчитали, что она поможет им в этом. Одна половина сознания Клер твердила ей — беги, скорее беги; другая, более мудрая, призывала встать и занять предписанное судьбою место. Конечно, ей не хотелось в своём положении пресмыкаться перед ними, но, возможно, только это могло спасти её ещё не родившегося малыша. Она, вспомнив популярные книги о Маугли и Тарзане, посчитала возможным то, на что боялась решиться. Во что бы то ни стало она защитит своё дитя и вернётся с ним домой.

— Деваться некуда, — подметила Клер. И, встав с колен, обозрела круг из благосклонных мамаш.

Смиренная общность, чуть склонившись, подвывала между собой, словно обсуждая её новое назначение. Там, где находилась большая часть неокрепшего потомства, было чуть светлей, чем вокруг, из-за насекомых, облепляющих их панцирные спинки. Туда она и направилась неспешными шажками, дабы не испугать беспокойных родителей.

Оторвав рукав от своей пижамы и намочив его в холодной воде, она принялась обтирать ласковых малышей, которые были по повадкам такими же детьми, как и все дети. Они облизывали её, как щенки, виляя хвостиками, а она, улыбаясь им, только плакала.

Малейшая оплошность, так думалось ей, могла привести её к смерти. И потому она обходилась с малышами ласково, как будущая мать.

Там, вдали, из-за стайки светлячков, покинувших грот, Клер увидела выход, ведущий неизвестно куда. Этот выход теперь стал её целью, но к ней она могла добраться лишь с особой осторожностью и постепенно.

* * *

Остров Сицил, располагающийся в юго-восточном направлении от Салкса, словно враждебное дитя, опоясанное оборонительными кольями, стойко встретил надвигающийся шторм. Вполовину меньше Салкса, он был лидером по добыче семян Э́ку и оставлял прочие рабские острова далеко позади. По форме он напоминал изогнутый кинжал, обрамлённый зубатыми скалами и неприступными рифовыми бухтами. Нужно было немалое мастерство капитана, чтобы вообще умудриться попасть в Сицилскую гавань.

Первый проход, южный, шириной в сорок футов, меж рифовой гряды вёл в гавань отрешённых и назывался Глоткой змея. Второй, западный, был и того меньше, его извилистая направленность в двадцать два фута пролегала по пути подводных зубатых скал, именуемых Терновым венцом. Этот венец выводил в небольшую бухту Рурх, к подножию потухшего вулкана Зумба, что в одно из своих бурных извержений на треть увеличил площадь острова. Последний, третий проход, на северо-западе Сицила, был самым опасным, а потому мало используемым. Гавань на его пути называли гаванью мёртвых, ибо она была пристанищем подводных длиннорогих форбитов, иначе именуемых водяными драконами или же смертью кораблей.

Корабельщики, не знающие расположение этих проходов, в одночасье могли вспороть днища своих судов, а потому мало кто решался причалить к враждебным берегам. Что же касается их, то они были усеяны искусными ловушками и не щадили никого, ни дружелюбного миротворца, ни карателя Рэхо. Но, так или иначе, народ, населяющий Сицил, тоже был порабощённым и должным в свой срок приносить всё те же дары своим поработителям.

Помимо остроконечных скал, испещрённых проходами и туннелями, остров был излюбленным местом для растений с ядовитыми свойствами, к которым у местного населения выработался стойкий иммунитет. Казалось, что на его возвышенностях и просторах обитают только самые гнусные и уродливые твари животного мира, так, конечно же, оно и было. Стоило только припомнить гигантских арахнидов, заплетающих паутиной целые леса, или же зубатых червей ючи, испещряющих своими норами западное побережье бухты Рурх. Но и среди гнусного отводилось место прекрасному. Только здесь можно было встретить полнощёких лиловых обезьян туру^[38], располагающихся в пышно-зелёном лесу — Кробо. В этом же лесу водились певчие пернатые фавы и длиннохвостые чармы — лисицы, строящие свои норы в древесных стволах. Среди всех этих видов лиловые туру были особенными и священными для местных из-за цвета своей шерсти, названного в далёких легендах варварского народа цветом величия. Но любовь племени к лиловому цвету не обращала народ в палантин великодушия и миролюбия. В то время, когда другие народы, входящие в священный союз, поддерживали дружественные отношения с иными самобытными соседями, он был настроен враждебно против всех. Остров отверженных, так называли в округе Сицил, а народ, населяющий его, — зирданцами, варварским проклятием ближних обитаемых земель.

Средний рост обычного зирданца составлял восемь с половиной футов, а вес — не меньше трёхсот фунтов. Между тем и женщины, и мужчины этой народности были физически развитыми и обладали недюжинной выносливостью. А во главе их варварского племени был великий зирд^[39] Пест, что отличался от собратьев своего вида особой жестокостью к непокорным подданным. Он завоевал свой трон силой, и эта сила была единственной неизменной величиной в его правлении.

По центру Сицила, в череде каменных башенных застроек, находилась пещера Бирст, зияющая гигантской дырой в земной коре. Этот карстовый^[40] провал эллиптической формы достигал семидесяти пяти ярдов в ширину и четырёхсот шести в глубину и являлся обиталищем сотен зирданцев. В толще его известняковых стен, по всей окружности, они прорубили коридоры и комнаты, залы и оружейные, вплоть до красной линии, называемой водным пределом. Эта линия, словно древний закон, отдавала нижнюю часть пещеры Бирст муссонным дождям, что заполняли её, словно подземные ключи колодцы Сэйланжа. Порою зирданцы разводили там неприхотливую рыбу, на случай непредвиденной осады их стен, а иногда топили слабых и больных, чьи тела с удовольствием поедались как рыбой, так и кишащими подводными змеями.

Народ, выглядевший не по-человечески огромным, обладал одним, но очень приметным отличием на теле. Это отличие от человека, в виде большого шипастого хребта от шеи и до поясницы, придавало зирданцам устрашающий вид, а иногда и использовалось в убийственных целях. Шипы были остры и, словно зубья пилы, могли поранить кого угодно. Даже сам зирд Пест в битве за трон Пестирия прославился в песнях бардов тем, что собственным хребтом, практически пятью рывками, перепилил плоть Варфала Гиварда, носившего до него титул владыки.

Что же до прочего, то зирданцы с телами, крепкими как у Иргейнских буйволов, в основном никогда не носили одежд, кроме набедренной повязки, скрывающей их половую принадлежность, и кожаных сапог ниже колена, надеваемых на голени, обмотанные полосками красного бинта. В свою очередь, их некрасивые женщины перетягивали грудь, что была и без того маленькой и неприметной, листьями дерева сифу. А дети и вовсе обходились без одежды, но только до тех пор, пока их тела формировались временем. Когда же чресла мальчиков начинали реагировать на всё в округе плотским желанием, они становились мужчинами и имели право соткать себе именную набедренную повязку, а девочки — заключить свою грудь в листья сифу. В остальном же они не заключали браки и не заводили семей. Каждый зирданец мог совокупиться с любой женщиной своего племени, когда ему заблагорассудится, на то был ряд законов Бурукхан^[41], законов этой народности, чтимых всеми.

Вокруг пещеры Бирст располагались каменные башни, выполняющие роль смотровых вышек. Но помимо башен пещеру опоясывали и другие постройки жилого и иного назначения, защищённые, как и башни, высокой каменной стеной — границей Пестого града. Среди них большую часть составляли юртавидные казармы, амисанды, родильные пещеры, оружейные, кузни и пыточные, расположенные друг к другу, так сказать, спиной к спине. Но где восседал правитель, под страхом смерти знали не многие.

Великий зирд Пест восседал в месте, отдалённом от ближайших пещер, как и от всего Пестого града. В это место можно было попасть, пройдя лишь по определённому подземному туннелю, что, словно лабиринт, имел развилки, путающие непрошеных гостей. Туннель выходил за пределы градовых стен, в огромный подземный зал — Пестирий, что для многих был мифическим. Высокие каменные своды и необъятные просторы этого зала были обставлены черепами гигантских подводных тварей, купленными у амийцев. Позолоченным колоннам не было числа, и они сияли в факельных огнях, ведущих к Пестовому трону, выложенному из тысячи костей его убитых врагов. На этом троне и восседал великий покровитель, совершенно голый и, по меркам соплеменников-варваров, безукоризненно сложенный.

Его рост составлял десять футов, а тело, раздобренное рельефом мышц, украшали неисчислимые шрамы. Именно битвой за трон с собратьями он заполучил посох своего господства в виде большой бедренной кости предыдущего властвующего зирда. Именно его кости входили в основу этого трона, омытого его же кровью.

Он был слеп на один глаз, но даже с этим увечьем мог дать фору любому зирданцу. Сколько черепов лопнуло в его ручищах, сколько хребтов переломалось о его колено, было не сосчитать. А сколько воинов ещё могло пасть от его длани, мог сказать только огненный владыка Тибиз^[42]. Однако и такой зверь имел потомство. Оно не было привилегированным в племени, даже не допускалось в тронный зал, и более того, любого из них он мог убить собственными руками, как негожего его власти сородича.

Его единственным сыном из десятка недоношенных дочерей был молодой зирданец Билту, красивой наружности, на чьё тело смотрели с завистью мужчины, а женщины испепелялись животной страстью. Но черноволосый Билту, славившийся недюжинной силой, отличался от соплеменников тем, что любил только одну женщину. И этой женщиной была некая Савистин из народности кэрунов, сбежавшая с острова Салкс поспешнее ветра. Прочь от своего народа, прочь от королевского замка, тропой Сицилских варваров. Так, спрятавшись на зирданском острове буквально ото всех, она желала переждать негожее её стати время, но, увы, время текло медленно, а враждебные взгляды окружения делали его невыносимым. Её никто не трогал, того и не нужно было, чтобы показать своё презрение, на то были взгляды, фривольные жесты и будто случайные плевки к её босым ногам. Возмездие, вот что сдерживало всех!

«Зирданский сын в огне из мести

Готов был скалы разорвать,

Коль прикоснётесь вы к невесте,

Что он почёл своей назвать».

Умелые барды слагали шуточные песни, имеющие стойкую основу, и распевали их в питейных залах Сицила. Но Билту не злился на это, он и действительно был готов на многое ради своей спутницы. Он полагал, что со временем взгляды потупятся, жесты смягчатся, а плевки иссохнут от сухости зирданского лета, и потому, оставаясь стеной для юной девы, баюкал в своих руках спокойствие и благосклонность. У него и без того хватало обязанностей иного рода.

По поручению своего отца, зирда Песта, он руководил тысячей рабов плодовых пещер, как и парой сотен соплеменников за их спинами, что занимались собирательством полуночных семян, тех самых, с корней деревьев Эку. Но даже с возложенной на него ролью он обладал не большим расположением правителя, чем и все остальные. Только подумайте, он никогда не видел своего отца, не потому что не желал, а потому, что этого не желал владыка. Все приказы доносились до его ушей голосками Пестовых убогих служек и были сопряжены с угрозами расправы в случае неподчинения. Возможно, из-за силы и уважения, а возможно, из-за королевского родства он и стал надсмотрщиком над злополучной колонией, никто не мог с точностью сказать. Но это назначение нисколько не приносило ему удовольствия, к которому он так тянулся. Рабы колонии часто дохли из-за тяжёлого труда, связанного с опасным отделением от массивных корней семян Эку, но и так же часто пополнялись захватническими набегами варваров, управляемых дланью зирда. Кэруны, гатуилцы, иргейнцы, апакийцы — кто только ни составлял рабский массив невольников, не видящих ни закаты, ни восходы. Они работали на износ лишь с одной целью: умилостивить тирана, пожелавшего во всём быть первым.

В этот же бессонный час, час воцарения на небе Сестринских Лун, когда сбор семян на время закончился, но сон ещё не подступил, Билту был вместе с Савистин, как скалистый великан со своей зазнобою. В одном из проходов пещеры Бирст, опоясывающем её серпантинную окружность, царила тишина. Всюду горели факелы: на стенах и в глубинных сводчатых залах, занятых застольями, на широких лестницах, уходящих вглубь, и на подвесных мостках, соединяющих казематы, — всё сияло так, что казалось тысячью огненных жил.

Любовники, выйдя на свежий воздух из пропахшего потом питейного зала, приблизились к провалу Бирст так близко, что можно было обозреть стрелы молнии над ним. Гром гремел, и его грохот раскатным зверем погружался в карстовый провал. Он слегка пугал Савистин, но даже он не мог заглушить бой сильного зирданского сердца за её спиной. Они стояли так близко друг к другу, что их мурашки становились общими, а воздух исходил из лёгких ровно и в унисон. В метре от них, за каменным ограждением, походящим на невысокий прореженный частокол, многочисленными потоками текла дождевая вода, сбиваясь в водопад из холодных струй и охлаждающей мороси. Таков был лик шторма, изливающего небесные слёзы.

Савистин, белокурая, пышногрудая красавица, не похожая на свою сестру Вессанэсс, была Билту по пояс и ласкала пальчиками его живот. Эта игра ему нравилась, как и многие другие из прочих, что привезла с собой иноземка. Вчера она всем телом каталась по его спине, разминая его мышцы, а потом нежно целовала. Сегодня её губы были немного припухшими, и в игру вступили ласковые пальчики, что было тоже неплохо. Она всё гладила и гладила его живот, а он в блаженстве смотрел на ревущий водопад дождевой воды и не хотел, чтобы это закончилось. Пещера заполнялась, и холод от стремительных струй проникал в самые затаённые тёплые уголки, он будоражил Савистин и заставлял обрастать необъяснимым ужасом. Но этот ужас читался только в её глазах, озирающихся на ледяные потоки, что же касалось Билту, то он был приучен к такому с детства и не придавал ненастью значения. Он, развернув свою возлюбленную лицом к струям воды, прижал её к себе как что-то особо ценное и родное. И произнёс:

— Бояться нечего. Бирст не наполняется выше особой метки. Вон там, видишь?

Красная извилистая черта на зубатом камне в виде толстой нарисованной змеи открылась глазам девушки, но не принесла ей успокоение.

Савистин пыталась замаскировать чувство страха под безмятежность, широко улыбаясь ему и целуя его массивные кисти.

— Я боюсь всего, Билту, — выдохнув, сказала она. — Твоего народа. Возмездия Вессанэсс за Калин. И этого острова, что словно пропитан злобой. — Она, смахнув прядь белых волос с лица, прищурилась. — Как думаешь? Ты сможешь это сделать? — продолжила. — Ведь сможешь?

Билту, прикрыв пальцем её губы, дал понять, что они не одни. Зирданка Альфента черноволосой бестией проскользнула мимо них, словно лиса. А её рука, потянувшись к любимому мужчине, коим был Билту, сладостно шлепнула его по заднице, словно это было в порядке вещей. То считалось приглашением титана в свою постель, которое, как и всегда, оказалось напрасным.

Раньше, до Савистин, он мог, словно длинношпорый петух, оттоптать десяток разношёрстных куриц, таких как Альфента. Теперь же его страсть обрела русло, коим стала королевская дочка. И все курицы были выгнаны во двор за ненадобностью. Она оказалась в их числе.

А ведь именно она больше всех не верила в эту связь и с самого начала этих чуждых взаимоотношений наблюдала за ними. Альфента помнила тот день, как привезла Пестого сына на берег Салкса. Помнила, как она, вместе с ним задавшись единственной правой целью захвата, возликовала. Как сотня зирданских воинов, вооружённых мечами, устремилась к стенам Иссандрила. И как первые оборонительные тотемы у стен кэрунского города отшвырнули их прочь, словно малых котят. Билту, упав лицом в грязь в буквальном смысле, заворожённо глядел на башню Батура. На её балконе рекой белых волос, раздуваемых ветром, приоткрылся силуэт юной голубоглазой девушки, коей была Савистин. Именно тогда, как считала зирданка, между ними пролетел дух огненной Чармэллы — сущности принятия и единения. Потом зирданский варвар буквально за считаные дни оброс моралью и прочими сторонами слабости. Барды запели про него иные песни, повторяя в припевах, что всё пройдёт, и нечаянная любовь тоже. Но эта самая нечаянная любовь гадостной отравой захлестнула его с головой, как малого мальчика, будто бы он был урпийцем или же гатуилцем, но отнюдь не мужем зирданских кровей.

Теперь же Альфента злилась на его равнодушие к себе. Он приказал ей уходить, не соизволив даже посмотреть в глаза. Как он мог не обращать на неё внимание, когда раньше, испуская совместный рёв, они мчались навстречу блеющим островам. Она бросила волчий взгляд на Савистин, убеждаясь в очередной раз, что она причина всех несчастий, и, получив в ответ её презрительную улыбку, покинула их уединение.

Когда её шаги угасли, разговор влюблённых продолжился.

— Я смогу это сделать, — произнёс Билту. — Вот увидишь. Скоро всё переменится. Но мы должны быть осторожными.

— Поскорей бы, — вздохнула Савистин. — Великая кэра видит мои мучения и как время не терпит слабых.

Он, протянув руку, коснулся пальцами потока небесной воды. Капли, повисшие на больших фалангах, по его желанию пали в ротик Савистин, ему лишь стоило завести над её личиком свои персты.

— Я и накормлю тебя, я и напою тебя, — прошептал он. — Я буду твоим зирдом, я буду отцом твоих детей.

Но этот шёпот, ввиду его огромных лёгких, получился отнюдь не тихим. Впрочем, он ласкал её слух.

Она, одетая в красную узорчатую накидку до пят, оголила правое плечико, показав ему зудящее рабское клеймо. Точно такое же клеймо, в виде трёх глубоких надрезов, было и у него. Всех заклеймили в своё время поработители и продолжали клеймить остальных, и даже зирда Песта.

— Мы уничтожим и их. Больше ни одно клеймо не будет поставлено на моём теле, — изрекла она.

Он, погладив её плечико, согласился полностью и добавил:

— Это будет после, любовь моя. А сейчас же меня волнуют наши наблюдатели, что занимались разведкой в предкэрунских водах.

— И что же? — девушка не понимала, к чему он ведёт.

— А то, моя породистая сельби^[43], — произнёс он, — что намедни они засекли четырёх птичьеголовых мужчин и девушку на поводке.

— Такие забавы иногда случаются в Иссандриле, — усмехнулась Савистин. — Шлюхи в руках благородных рихтов ведут себя иногда ещё и похуже собак.

— Но то была не шлюха, — зирданец остановил её размышления. — Они вели в Гастэрот деву с иных мест, нежели те, которые мы знаем. И на голове этой девы, старец Дираль поклялся, сияла золотая корона.

Савистин дрогнула и, обернувшись, ошалелыми глазами посмотрела на Билту.

— Нашлась! — судорожно вымолвила. Её глаза, ранее задымлённые серостью, снова засияли раздутой обожжённой лучиной, как и тогда, когда она наблюдала за вторжением варваров Сицила на зубатой башне. В них появился свет, и он становился всё ярче и ярче. — Она должна быть у меня! — провозгласила девушка, будто бы это даже не обсуждается. — У меня!

— Кто? Девушка? — переспросил её Билту, не видевший в глазах своей пассии большего огня, чем сейчас.

— Корона! — ответила Савистин, посмотрев пристально в его глазницы. Она замотала головой и захихикала. — И я не буду терпеливо ждать своей очереди в правлении Салксом. Я займу Батур силой, но мне нужны корона и твои воины.

Билту, рассмеявшись, словно гром на небесах, погладил её головушку.

— Злобная малютка, — обронил. — Предлагаешь мне срезать корону с её головы?

— Нет, — улыбнулась Савистин. — Я предлагаю тебе похитить девушку, а уж корону я срежу сама.

Дабы Билту поддержал её интересы, Савистин, скинув накидку под ноги, обнажила своё прекрасное тело. Она знала, что поможет задать ему цель, и это находилось чуть ниже её живота.

Гигант, долго не размышляя, закинув голую обольстительницу на плечо, потащил её в свои покои, что находились глубоко, за коридором, в толще пещеры. Там он намеревался со всей страстностью, присущей его крови, овладеть ею, что, несомненно, и сделал. В свою очередь Савистин думала лишь об одном, не о любовнике, великом и обнажённом, что прижимался к ней, не о боли, проникающей в её тело, а только о короне, что она неистово жаждала заполучить.

Примечания

36

Шыгулда — по преданиям кэрунских старейшин, место вечных мук, существующее по ту сторону жизни.

37

Думастирий — амийский храм великого оракула в виде высокосводчатой пещеры, используемый народом для единения с истиной.

38

Туру — полнощёкая лиловая обезьяна из семейства венчикохвостых, достигающая трёх футов в холке и покрытая густой лиловой шерстью.

39

Зирд (вымышл.) — титул монарха, то же самое, что и король.

40

Карстовая воронка — наиболее распространённая карстовая форма рельефа умеренных широт, замкнутая впадина от нескольких метров до десятков метров в диаметре, обычно воронкообразной формы.

41

Бурукхан — Пестовы законы, чтимые всеми, изложенные на каменных скрижалях Пестирия и имеющие наивысшую значимость для всех.

42

Тибиз — огненное божество зирданской народности в виде трёхрогого великана, иссекающего из своих рук огонь.

43

Се́льби — в переводе с зирданского кобылка.