Мистическая симфония Брукнера
Музыка звучала очень громко. Зал лютеранского храма был маловат для симфонического оркестра. Поли сидела на предпоследнем ряду, но всё равно слишком близко к сцене. Похоже было, что не суждено будет осуществиться её надеждам на снятие внутреннего напряжения, сжимающего душу своими жёсткими объятьями уже более полугода.
В конце апреля произошло нечто совершенно неожиданное для неё. Подходя к парку, находящемуся возле её дома, по которому она так любила гулять, она замерла в неспособности увиденное вместить в своё сознание как реальность: на месте парка друг на друге лежали сотни деревьев и торчали высокие пни со свежими спилами.
Парк был насажен лет 100 назад (а может, и более). И всего несколько дней назад эти деревья, пробуждающиеся от зимней спячки, радовали глаза Поли проклёвывающимися листочками. Берёзы, липы, ивы, вязы, каштаны, ясени, буки, грабы, серебристые тополя и клёны: серебристые, яснолистные, ложноплатановые. Сосны и ели вовсю зеленели обновлёнными иглами. Только могучие дубы не спешили просыпаться. Поли обнимала свой клён яснолистный, и его биополе отзывалось в ней радостью и любовью.
И вот… все они повержены чьей-то безжалостной рукой. Из-под их веток, ещё зеленеющих нежными листочками, но уже обречённых на смерть, торчит молодая травка и цветочки. На заборе, огораживающем кладбище деревьев, палачи в настоящем, в будущем застройщики повесили циничную надпись «Смольный парк».
Поли долго не могла прийти в себя: как же такое возможно? Стала собирать подписи и начала обход властных инстанций городского и государственного значения в надежде приостановить массовые вырубки деревьев в их районе, и без того экологически неблагоподучном. Оказалась, что лично встретиться ни с одним из руководителей невозможно. Удалось только оставить заявления.
Через три дня — новая беда: оградили придомовую территорию между пятиэтажным домом, в котором жила Поли, и соседней пятиэтажкой. В их живописном дворике росло множество 35-ти летних красавиц берёз, посаженных первыми жильцами этих домов. Шесть из берёз компактной группой расположились под окном Поли. Слева в отдалении были сады жильцов дома. Ближе к дому недействующая водонапорная башня в окружении на удивление могучих акаций, благоуханием от которых в период цветения можно было начинать наслаждаться с большого расстояния, всё более упиваясь при приближении. Перед ними выстроились амфитеатром разновозрастные клёны, с каждым годом подрастающие и дающие новое потомство, а осенью на фоне уже оголившихся деревьев ещё долго ярко желтеющие листвой. Посреди двора находилось травяное футбольное поле. Чуть поодаль справа детская площадка и баскетбольное кольцо. И по всему периметру деревья, разные такие красивые живые деревья. Восходя, солнце окрашивало небо разнообразными неповторяющимися зорями, пробивалось веерами лучей через ветви, и, поднимаясь, двигалось к соседней пятиэтажке, загороженной от окна Поли развесистыми берёзами.
Здесь пташки свистали, будя поутру;
коты птиц гоняли; собачки играли;
бывало, и ламы сей двор посещали,
и лошадь с коровой паслись на лугу.
И этот пасторальный дворик огораживают за один день высоким забором, а на следующий день начинают пилить деревья.
Оказались безрезультатными все попытки Поли найти человека в административных, в природонадзорных органах и в природоохранной прокуратуре, который бы откликнулся и помог приостановить процесс уничтожения растений, одаривающих людей столькими благами, — процесс, принимающий общегосударственные масштабы.
Оператор TV снимал из окна Поли, как подпиленные стройные, высокие, уже зелёные, ещё живые берёзы падали.
В интервью журналистам TV мэр пообещал, что позже ответит — не за содеянное, конечно, — а на их вопросы. Но и от этого уклонился. И только через два месяца пришёл его письменный ответ, в котором разъяснялось, что всё законно. Отдел охраны природы администрации выдал порубочные билеты на 514 (здоровых, никому не угрожающих) деревьев парка и 127 деревьев во дворе (клёны и сады были вырублены сверх разрешённых, но кто же докажет, что они были), т. к. администрацией утверждены проекты о постройке на этих площадях множества многоэтажек. В этих проектах не предусмотрено оставлять деревья. Чиновников не волнует, что они защищают рядом живущее население: от вредных испарений отходов находящейся близко городской свалки; от запахов городской канализации, выплёскиваемой (чтобы обратом не потекла назад к центру города) в 150 метрах от школы, около озера, на которое в сезон приезжают отдыхающие со всего города (зловонное болото с торчащими погибшими деревьями простирается на сотни соток); от отходов свинобойни, выбрасывающей их в это же болото.
Но что же можно было ожидать от мэра, личные доходы которого связаны со строительством, и от отдела охраны природы, когда мэрия получает деньги не за сохранённые, а за срубленные деревья.
Теперь вместо пения птиц Поли будит шум стройки.
В надежде душевного умиротворения Поли и пришла на концерт.
Но поначалу ею воспринималось только буйство звуков, правда, нельзя сказать, чтобы хаотичное, в нём предчувствовалась направленность. Нечто внутренне противоречивое (или казавшееся таковым, так как противоречило её желанию отдохновения), но мощное в своём стремлении превзойти что-то, может самоё себя.
Вторая часть симфонии была значительно тише и мелодичнее, но показалась Поли слишком короткой, чтобы успеть расслабиться. Переливающиеся, тихоструйные волны — только пауза перед новым громозвучием, куда-то стремящимся, но она не улавливает куда, вроде бы даже вверх с нарастающей интенсивностью… и… вдруг резко обрывающимся, толи достигнув предела своего напряжения, толи для того, чтобы дать передышку захваченному ими слушателю.
И когда в следующей части, приходя в гармонию с умиротворяющим созвучием многоголосья, паря в его лёгком дуновении, Поли расслабляется и уже начинает наслаждаться, опять вздымается яростная волна и тащит её за собой. Нахлынули воспоминания о жестоком безумии человеческих деяний, и своей борьбе, не увенчавшейся успехом и отнявшей столько душевных сил.
Десять лет назад Поли оказалась в тисках депрессии, связанной с гибелью не растений, а людей. Она не знала, куда деться от накрывшего её отчаяния невозможности противостоять злу, приводящему к гибели невинных. Не помогали ни концерты симфонической музыки, ни созерцание красот природы, ни чтение худ. литературы. Излияния собственных чувств и мыслей в поэзии и прозе отвлекало на время. Но она снова и снова возвращалась к недавней трагедии. Рядом не было людей, разделявших её страдания, её представления о добре, зле, справедливости, патриотизме, её отчаяние по поводу утраты большинством этических ориентиров. Тексты стоиков (Эпиктета и Марка Аврелия) или «Утешение философией» Боэция могли перенаправить Поли от вроде праведного гнева (и в результате от уныния) на проблемы своей души, но на эти тексты она вышла позже.
Немного спасало излияние возмущения и боли в дневнике.
Беспутье поставлено целью.
Беспутным путём мы идём.
Но солнце и нас тоже греет,
а не обжигает огнём.
Ведь сердце живое есть в каждом.
Как истинный путь обрести,
быть может, оно нам подскажет.
И в каждом зажжён Богом разум.
Ему бы доверить пути.
Выводило из отчаяния обращение к творчеству Юрия Куранова, человека, ученицей которого Поли была. Она была уверена в значимости его творчества для всего человечества, и особенно для россиян. В сборнике миниатюр «Размышление после крещения» (дневниковых записях 1978 — 1980 годов, напечатанных только в 1995 году) он пишет:
«Вижу прекрасную картину Рылова"В голубом просторе», грустно и восторженно бьётся моё сердце.
По обыкновению не обращают внимания на дату написания картины. А дата 1918 год. Это год, когда Россия вступила со своей страшной обречённостью в пучину смерти, когда ненависть сделалась правилом жизни, а неотвратимое падение начало свой гибельный для всего русского народа путь.
Семь прекрасных бездомных свободных птиц улетают от пустынных, чуждых всякой жизни земель. На скалах снег и омертвение. Это образ России, проступающий образ нашего будущего. В этом смысле картина Рылова — пророчество».
Позже в эссе «Воспоминания о детстве» во взгляде Куранова появляется оптимизм.
«Время летит. Мы постепенно начинаем догадываться, что высокохудожественное творчество имеет значение и смысл тогда, когда оно не обслуживает те или иные интересы и инстинкты доминирующих в обществе лиц и группировок…
Кумиры, вожди и тираны живут по своим законам, и всякая попытка для человека талантливого и бескорыстного вступить в их сферу притяжения — гибельна для дарования…
Во всяком случае, те, кто хотел хотя бы прикоснуться к правде, были неизмеримо лучше и выше тех, кто самозабвенно и заливисто холуйствовал во всё горло.
Оставался выход: если нельзя сказать правду, то хотя бы не нужно лгать. Если нельзя жить на полном дыхании, то нужно хотя бы сохранить само дыхание от осквернения».
«Теперь я знаю, куда летят те удивительные лебеди на картине Рылова… Они уходят от смерти, их зовёт к себе жизнь. И не всё заковано льдами на так далёких почти безжизненных островах. Во всём этом синем воздухе неба, в облаках, в безбрежной дали волн дышит ощущение надежды».
Из депрессии Поли выходила постепенно, благодаря заданной себе установке: не переживать так всезахватно, всеми фибрами души, по поводу того, что она не может изменить. Избегая лишних провокаций, она перестала смотреть ТВ. И до последнего времени ей удавалось по поводу внешних обстоятельств, если и напрягаться, то ненадолго и не очень разрушительно для души. В случае, когда вдруг у кого-нибудь из её друзей болью отзывалась в сердце беда и становился весь мир не мил потому, что хочется помочь и невыносимо состояние своего бессилия, Поли давала советы.
Для тех, кому проще было клин выбить клином:
— Выпей рюмку, лучше пару,
позабудь и успокойся,
отключись от страстной брани,
не печалься и не парься —
лучше парься в русской бане.
Для более утончённо чувствительных:
— Всех любить — сердца хватит,
но опасно болеть даже лишь за себя самого —
перестань же души энтелехию тратить,
сокрушаясь о том, что тебе изменить не дано.
То, что можешь менять — то меняй,
дело делая с чистой душой;
а не можешь — меняй отношенье.
И тогда на душе воцарится покой,
и доступными станут
здоровая мудрость и благие свершенья.
На сей раз Поли всё же надеялась, что ей, вместе с другими, что-то удастся сделать, чтобы приостановить безумие безудержной, невидящей последствий алчности. Не получилось. Надо искать спасение в своей душе, как предлагают стоики и «Бхагаватгита». Поли задавалась вопросом, чтоб посоветовал Арджуне Кришна?
— Не слёзы лить — со злом бороться надо, не покладая сил,
но не привязываясь к результатам.
И даже если зло во вне не победил —
сама борьба — в душе надвременного атом.
Выполнять должное, но спокойно, с заботой о чистоте собственных помыслов, не ожидая награды в этой жизни. Но как же сложно для человека, большую часть жизни (правда, неосознанно, не задумываясь, по инерции вслед за всеми в своём окружении) имевшего атеистическое и материалистическое мировоззрение, увидеть приоритет метафизики над физикой. Но ведь сейчас многое изменилось в ней и в её мировоззрении. Зачем же себя обременять бременем бренного?
Знакомясь с текстами стоиков, Поли нашла много ценного у Сенеки, особенно в обуздании гнева. Но как человек двуличный он был несимпатичен Поли. По её мнению Сенека был ответственен за многие прегрешения и преступления, которые историки возложили на Нерона. Марк Аврелий удивлял и восхищал её. Эпиктет был самым привлекательным для Поли. Читая «В чём наше благо?» Эпиктета Поли делала рифмованные переводы с долей отсебятины:
Будь чужд страстям, но не бесчувственен,
как неразумное животное, и небеспечен, как глупцы.
И, следуя указам добродетели,
в печали разумом ты утешение ищи.
Или:
Когда на будущее взглянешь, как на прошлое,
то страхи неизвестности возможно одолеть.
Представить надобно, что завершение хорошее;
а если нет — что попусту о прошлом сожалеть.
Поли ещё не была уверена в том, что
Поэт не призван говорить о преходящем,
презренная политика — не тема для него.
Но она не сомневалась:
Он призван быть вперёд и вверх смотрящим —
на небесах — отечество его.
Пришло умиротворение с пониманием, что
Всё идёт своим путём.
Я за свой путь отвечаю
и за то, куда и кем ведом,
вижу ль цель, или глаза на правду закрываю.
Поли открывает глаза и смотрит на витражное окно в форме креста.
— Господи, помоги!
В глазах появляется резь… Боль постепенно растворяется в слезах. Серый кокон рассеивается. Душа становится всё более прозрачной для Света. И в заключительной части симфонии нарастающая интенсивность звучания способствует окрылению души и подъёму в мощном восходящем потоке всё большего созвучия с тем, что свободно от земных печалей…
