Пришествие Маруськи

Людмила Дымбу

«Впервые в жизни я была поражена этой неожиданно открывшейся стороной нашей действительности. Загадочный кошачий ум и огромная доброжелательность, открытость и готовность к интеллектуальному общению с людьми меня в те дни поразили до самого сердца. Окружившим нас котам, видимо, было известно то, что не всегда известно людям, и неудача оказалась только в том, что мы не понимаем их язык. И не верим в него. К стыду своему. Потому что они-то наш понимают…»

Тонкости кошачьей гигиены

С самых первых дней поселения на участке, с аппетитом уплетя с блюдца принесённый ей обед, Маруся всякий раз направлялась в самый дальний угол, где растёт молодая ёлочка. Спрятавшись за неё и посидев там минутку, она выпрыгивала ко мне, чтобы на каждом шагу меня сопровождать. Я умилялась, глядя на её за-ёлочные посиделки: «Надо же, какая умница! Такая маленькая и уже такая деликатная!».

Когда Марусю стали оставлять на ночь в бане, я купила ей специальный лоток — кошачий туалет, ведь ёлки в бане нет и в случае чего сбегать нашей мурке будет некуда. Подкараулив момент, когда она в очередной раз отправилась по своей надобности, я прямо на улице посадила её в лоток, и дело было сделано: Маруська машинально поняла, что от неё требуется. В лоток насыпала заодно приобретённый в магазине наполнитель из очень твёрдых спрессованных древесных комочков. Хоть и мелких, но на мой взгляд не комфортных. Других в продаже в поселковом магазине тогда не оказалось. Обычный уличный песок насыпать не хотелось — от усердных кошачьих закапываний «места преступления» песок летел бы во все стороны. Тем не менее, было понятно, что Маруся по ночам своим туалетом пользовалась. Но только по ночам, днём, как и прежде, бегала за ёлку.

После всех пережитых злоключений мы её оставили дома. Это уже было естественно, разумелось само собой. Да и похолодало к этому времени изрядно. Туалетный лоток из предбанника тоже переехал домой, вместе с деревяшками наполнителя.

Несколько суток истощённая болезнью, ничего не евшая и не пившая, туалетом Маруська, конечно, не пользовалась. Лечебный паштет из маленькой баночки оказался поистине волшебным, и через пару дней она уже сама просила есть. Постепенно Маруся поправилась, ожила, начала играть, и однажды я вдруг увидела, как наша замечательная кошка сидит рядышком с лотком, с явным презрением на него поглядывая, откровенно делает лужу на полу и резво убегает играть.

Меня охватил столбняк. Как?! Моя благовоспитанная Маруся позволяет себе подобное безобразие?! Почему?.. Может, болезнь на неё так подействовала? Или та злополучная неделя «в гостях» у «законных хозяев»? Ведь они жаловались, что она плохо себя вела в этом смысле. Но мы-то… мы-то её обожаем, не обижаем, наоборот, делаем всё, чтобы ей у нас было хорошо и удобно. И туалет её я чищу регулярно. Так почему?

И я начала находить её кучки и лужицы то в одном углу, то в другом. Застигнутая на месте преступления Маруська смотрела на меня испуганно-виновато, но продолжала делать своё.

Мириться с этим не хотелось, но как же быть и что же делать? Не хотелось верить, что она это делает от невежества — на Марусю это было совершенно не похоже. Наказать? А смысл? Не будет ли только хуже? Убедить словами, объяснить, что надо делать так, а не иначе — слушает, но не внемлет. Пристыдить, мол, большая уже девочка, некрасиво — не действует. Уразуметь и согласиться, что прожив четыре месяца на улице, она обрела и уличные привычки, свободу во всех своих проявлениях и менять их на домашние чопорные ограничения, увы, не желает? Смириться с ними, принять их и унести её, как ни жалко, снова в огород? День на улице, ночь в бане? На дворе уже октябрь, дождь холодный, ветер. Предать её, получается? Как прежние хозяева: поиграли, надоело — привет! Может, мы чего-то не понимаем? Может, она хочет что-то этим нам сказать? Что?

Воскресенье двенадцатого октября по садовому лунному календарю значилось крайним осенним днём для пересадки ягод. Уйдя с утра в огород, мы взяли с собой и Марусю, чему она чрезвычайно обрадовалась. Полдня я возилась с клубникой, муж выкапывал старые кусты смородины, мы спешили, потому что пошел дождь, сначала мелкий, потом всё гуще, спина уже промокла насквозь, хотелось поскорее домой, в тепло, к горячему чаю.

Кошка наша всё это время где-то лазила, по только ей известным местам — деревьям, крышам сараев, в высокой и сухой, по-осеннему жухлой уже траве. Я заметила, как лёжа высоко на балке под крышей соседской беседки, где достать её было невозможно, опустив вниз переднюю лапу, она дразнила большую, угловатую на вид немолодую кошку, обычную серо-полосатую, каких много. Летом я думала, что именно она была Маруськиной мамой, как и всех остальных котят, приходящих к нам из-под забора в гости. Но все они смотрели дерзкими глазами уличных забияк, совершенно не похожими на доверчивый и доброжелательный взгляд Маруси. А к концу лета я уже видела, что когда моя немного подросшая воспитанница пыталась поиграть с этой взрослой серьёзной хищницей, та шипела на неё и рычала, выгнув спину. И сейчас, вот этак бесхитростно-вероломно, Маруська отводила, видимо, душу. Отыгрывалась, так сказать.

Весь день я думала только о ней. Уходя утром из дома, мы прихватили и её лоток, и баночку с обедом-ужином, намереваясь всё-таки оставить на ночь в бане, чтобы утром окончательно понять, как быть дальше.

Наконец, после нескольких часов своих кошачьих развлечений, Маруся пришла ко мне, присела рядышком и уже не отходила ни на шаг. Я понимала, что она промокла, озябла, проголодалась, её было жалко невыносимо. Закончив, наконец, все дела, мы устроились с нею, как прежде, в предбаннике, она поела и привычно прыгнула ко мне. Муж ушёл в магазин, а я гладила безмятежно спящую на коленях Маруську и понимала, что не могу, ну никак я не могу тут её одну оставить.

— Жалко? — вернувшись из магазина и застав обычную идиллию, то ли спросил, то ли констатировал муж. — Что решила?

Конец ознакомительного фрагмента.