Пришествие Маруськи

Людмила Дымбу

«Впервые в жизни я была поражена этой неожиданно открывшейся стороной нашей действительности. Загадочный кошачий ум и огромная доброжелательность, открытость и готовность к интеллектуальному общению с людьми меня в те дни поразили до самого сердца. Окружившим нас котам, видимо, было известно то, что не всегда известно людям, и неудача оказалась только в том, что мы не понимаем их язык. И не верим в него. К стыду своему. Потому что они-то наш понимают…»

Налаженная жизнь

— Давай её назовём как-нибудь, — предложила я мужу. — Ну, что уж теперь делать, она у нас живёт, значит, должно быть имя.

— А как?

— Ну, я не знаю. Как обычно зовут кошек? Может, просто Мурка?

— Маруся. Пусть будет Маруся.

— Значит, будет Маруся.

Мурка с только что обретённым именем Маруся спала у меня на коленях и даже по-детски посапывала от блаженства. Что ещё требуется котёнку для счастья? Сыта, уже любима, на улице лето, разные мошки и бабочки для развлечения, и можно вскарабкаться на колени к хозяйке или хозяину, и они тебя не прогонят, а напротив, погладят и поиграют… разве этого мало?

— Ма-ру-ся! — зову я, приходя днём в огород. — Ты где? — и Маруся тут как тут. Утром муж приносит ей немножко каши или сметаны, потом прихожу я — и у Маруси обед. А после обеда мы идём в обход по огороду. Первое слово из огородной терминологии, которое Маруся хорошо усвоила, — «огурцы».

— Пойдём, Маруся, посмотрим, как там поживают наши огурцы. Может, их пора уже собрать? — И она бежит вприпрыжку впереди меня к огуречному парнику, встаёт передними лапками на доску, ограждающую длинную грядку, и со всем вниманием смотрит: где они? А потом забирается в гущу огуречной ботвы и бродит там, будто и вправду что-то разыскивает.

Иногда после её обеда я задерживалась, чтобы вымыть блюдце, а она за это время добегала уже до грядки с огурцами, и успевала вернуться обратно от неё за мной: поторпись, мол, распорядок надо выполнять строго. Потом точно так же мы стали вместе ходить собирать помидоры. Маруся смотрела на меня вопросительно: «Куда сначала?», и бежала впереди, определяя по брошенному мною в ту или другую сторону взгляду — к огурцам или помидорам.

Если муж торопился и не успевал с утра обиходить наше небольшое хозяйство, немного попозже я шла туда сама. Огород постепенно наполнялся солнцем, становилось всё теплее и теплее, и прекрасно выспавшаяся Маруська, потягиваясь, вылезала мне навстречу из своей картонной избушки.

Однажды, с аппетитом уплетя свою порцию овсянки с курицей, она в каком-то особенно приподнятом настроении повела меня к грядке с морковкой. Именно повела: легко и весело подскакивая рядом, смотрела всю дорогу мне в глаза и неназойливыми «мявками» о чём-то говорила. Пришли. Посредине грядки сидел, похоже, один из серых соседских котят и свирепо раскапывал и выдирал лапами из земли уже прилично выросшую морковку. Это был истинный, совершенно отчётливый, с первого взгляда определяемый, с мужским характером кот! На меня он глянул так же свирепо и, не обращая никакого внимания на моё громкое возмущение, продолжал свою работу.

Маруся стояла между нами и по всему было видно, что ей хотелось нас познакомить и, возможно, даже подружить. Но и она понимала, что её приятель наломал дровишек, и на вкусную кашу из чистого блюдца ему рассчитывать, скорей всего, не стоит.

То, что они из одного семейства, сомнения не вызывало — ровесники, да и других котят, кроме соседских из-за забора, сюда никогда не заходило. Но было ясно и то, что они ещё и друзья. И меня это как-то особенно проняло. Больше того, мне стало совестно за то, что вот Маруся теперь живёт отдельно от их большой семьи, и всё у неё прекрасно, она счастлива и искренне хочет, чтоб и её любимый сородич тоже стал бы с нами жить-поживать… Я видела, что он ей почему-то очень дорог, и кто их знает, о чём они там меж собою порешили, но ведь порешили же — ясно-понятно. А вдруг он и морковку эту выдирал, чтобы я увидела: он мне помогает!?.

Я повернулась, чтобы принести ему остатки каши, но наш «копатель» оторвался от своих трудов, демонстративно сделал на морковке лужу и удалился хоть и вприпрыжку, но с прорисовывавшейся будущей походочкой враскачку, всем своим видом нам чистосердечно говоря: «Да и пошли вы!.. Больно надо!»…

Мы с Марусей застыли от такой откровенной, практически оголённой демонстрации презрения по нашему адресу.

А за презрением-то — горечь и обида, детская, жгучая, может быть, даже невыносимая…

Но дружба их с Марусей продолжалась. Я всегда видела её в компании только с ним. Они вдвоём пролезали под забором за кустами смородины и надолго пропадали не известно где.