Тайна замковой горы

Людмила Георгиевна Головина, 2021

Средневековый замок, возвышающийся на вершине невысокой горы, к середине двадцатого века изрядно обветшал, а род владельцев древней постройки давно разорился, но потомки рыцарей и воинов – известный ученый-историк и его сын по-прежнему любят древнее обиталище своих славных предков, с ними согласны и их слуги – семейство дворецкого, который убеждён, что его род не менее древен, чем род владельцев замка. А с недавних пор в замке прижился бродячий Кот, который имеет необычного друга, живущего в маленькой пещерке на склоне горы. Похоже, тот очень интересуется всем, что происходит в замке. И в самом деле, всё не так просто. Замковая гора имеет свою тайну. И обитателям замка приходится пережить много удивительных приключений. Поиски кладов, необитаемые острова, старинные письма, загадочные существа… А ещё: борьба за свою любовь, умение сострадать, понимать и помогать…

37. Между второй и третьей фотографией. Встреча с Микельсами

Через три месяца мне исполнилось восемнадцать лет.

Почти полтора месяца: с окончания лицея до моего дня рождения я жил один в опустевшем пансионе. Директор объяснил мне, что моя опекунша по некоторым обстоятельствам не может забрать меня к себе. В таком случае меня полагалось сдать в приют, но директор похлопотал, и мне разрешили оставшееся до совершеннолетия время пожить в пансионе. Он разрешил мне выходить в дневное время, и я употребил свободные дни на обучение вождению автомобиля.

И вот наступил долгожданный день.

В присутствии нотариуса госпожа Шмерц очень быстро и нервно сложила с себя обязанности моей опекунши. Выглядела она неважно, сильно похудела, глаза ввалились, и их окружали синие тени. Одета она была очень бедно. Мне показалось, что госпожа Шмерц боится смотреть мне в глаза. Несмотря на то, что я не видел от неё ничего хорошего, в тот момент мне стало её жаль. Я подписал какие-то бумаги, которые мне подал стряпчий, получил целую стопку каких-то документов. Госпожа Шмерц почти кинула мне две связки ключей: от дома и от замка. Я пробормотал:

— Спасибо, — но она мне ничего не ответила.

После этого мы расстались, и больше я ее никогда не видел. Может быть, мне следовало проявить милосердие, навестить её, возможно чем-то помочь. Но я чувствовал, что она будет совсем не рада. Ведь я являлся для неё живым укором. Она понимала, что растратила существенную часть моего имущества и очень боялась разоблачения.

Не могу передать тебе, Поль, с каким чувством я вступил под крышу моего родного дома. Я совсем забыл, как он выглядел. Но как только шагнул через его порог, мне сразу показалось, что я никогда его не покидал.

Летиция помогла мне на первых порах. Она наняла женщин, которые провели уборку, вытерли многолетнюю пыль, выбили ковры, помыли окна и простирали шторы. И дом снова стал приветливым и гостеприимным. Я освободил одну комнату и там разместил наследство бабушки Генри — мебель работы индийских кустарей. Сюда же я принес и все подарки бабушки Генри. А их много накопилось за эти годы. И все они были со смыслом. На моё шестнадцатилетие бабушка Генри подарила мне модель каравеллы «Санта Мария» Христофора Колумба. Она заказала её специально для меня.

— Смотри, — сказала она, — парусники прекрасны, они как птицы, летящие над водой в неведомые страны. Но для меня это ещё и символ вечного поиска, стремления к чему-то новому, неизведанному и прекрасному. И ещё мне почему-то кажется, что и ты когда-то тоже устремишься на поиски чего-то загадочного и никем пока не открытого на таком же или похожем корабле…

Ну, Поль, ты знаешь, что этой догадке бабушки Генри не суждено было сбыться, разве только в переносном смысле. Мои поиски неизвестного проходят только в архивах, библиотеках, да иногда на раскопках.

Один раз бабушка Генри подарила мне диковинную вещицу, работу китайских мастеров: девять ажурных резных сфер находящихся одна внутри другой и выточенных из цельного куска слоновой кости без единой склейки.

— Погляди, какая тонкая и чистая работа. Сделать такое можно, только если у мастера есть огромное терпение и виртуозное мастерство. Если сразу представить себе, что должно получиться, то работа покажется невыполнимой. Но если всё делать тщательно и аккуратно, шаг за шагом, то в результате можно создать вот такое чудо.

Дарила она мне и множество других интересных вещей, и, конечно, книги. Ты, Поль, всё это видел много раз, не буду долго тебе рассказывать. А одним из самых дорогих подарков для меня стала вот эта фотография, на которой я запечатлён с моими родителями. Все годы, что я учился в лицее, она стояла на моём столике, и я иногда, глядя на неё, мысленно беседовал с моими родными.

То лето было переломным моментом в моей жизни. Я закончил лицей, был свободен и самостоятелен и жил в своём доме.

Печалила меня только мысль о том, что бабушка Генри не дожила до этого времени.

За оставшийся летний месяц мне предстояло сделать три важных дела: поступить в университет (тогда вступительные экзамены сдавали позже, чем сейчас — в сентябре), съездить в замок, и купить автомобиль.

До экзаменов оставалось недели три, а сразу после них начинались занятия в университете. Поэтому все дела надо было делать побыстрее. Я решил начать с покупки автомобиля. Мне очень хотелось въехать в замок на личном авто. Конечно, это было юношеское тщеславие, но я всё-таки решил исполнить свою мечту. Оправдывал я себя тем, что на автомобиле можно добраться до замка гораздо быстрее, чем в экипаже. Большими средствами я не располагал, поэтому купил сравнительно недорогую модель и отправился в путь.

Я ехал почти без остановок, только перекусил один раз в придорожном трактире, да постоял недолго у того места, где когда-то находился злополучный овраг, в котором погибли мои родители.

Когда я въехал в Вундерстайн, то мой автомобиль произвёл настоящий фурор. Люди бросали все дела, чтобы поглазеть на диковинную повозку без лошади. Автомобили заезжали к ним нечасто. Когда моя машина приблизилась к замку, то в просвете полуразрушенных ворот показалась мужская фигура. Она устремилась ко мне навстречу, и когда мы почти поравнялись, я остановился.

Микельс, а это был он, тогда ещё статный молодой мужчина, был взволнован почти до слёз.

— Ваше сиятельство! Вы приехали! Вы всё-таки приехали! А я верил, что вы приедете, я вас ждал. Недели две уж прошло, как вам восемнадцать сравнялось, а вы всё не едете. Я уже в столицу собирался, узнать, как у вас дела, сказать, что ждём вас…

Я почувствовал, что должен был хотя бы написать. Но я и предположить не мог, что про меня кто-то помнит, что меня ждут.

Я пригласил Микельса сесть в машину, и мы въехали во двор замка. Здесь нас встретила молодая женщина — жена Микельса Фанни. Она немного робела, и старалась держаться позади мужа.

Вместе мы открыли дверь и вошли в замок. Я и Микельс — через двенадцать лет после того, как покинули его, а Фанни — впервые.

Со смешанным чувством радости и печали вступил я под эти своды. Здесь я провёл самые счастливые и беззаботные дни моей жизни, и здесь же я испытал самое огромное горе.

А Микельс всё говорил и говорил. Он сообщил мне о смерти своих родителей, о том, как они мечтали снова увидеть меня, да вот, не пришлось… Рассказал о замужестве своей сестры, о своей женитьбе. Поведал и о том, как переживали верные слуги, когда в замок наезжала госпожа Шмерц, как выносила и запихивала в экипаж какие-то вещи. И как они старались не попадаться ей на глаза, хотя очень хотелось спросить, куда и зачем она увозит господское имущество. Я понимал, что они чувствуют передо мной вину за это, и поспешил успокоить Микельсов, сказав, что важно только одно: они сохранили для меня самое дорогое — самих себя. Они были тронуты, но я увидел в глазах Микельса невысказанный вопрос. Я попросил прямо сказать, что его беспокоит.

— Я хотел бы узнать, ваше сиятельство (если это дерзость с моей стороны, простите меня): можем ли мы считать себя по-прежнему слугами дома графа Вундерстайна, или вы предпочтете нанять другую прислугу, а нам надо искать иное место?

Я понял, что дело не только в работе или жилье. Нет. Самое главное, они не мыслили другой жизни, чем жизнь в замке, иных хозяев, кроме нашего семейства. Бабушка Генри часто рассказывала мне, что семейства Вундерстайнов и Микельсов веками жили рядом, и говорила, что такие связи разрывать нельзя.

Я поспешил успокоить Микельсов, сказав, что и не представляю никаких других слуг, кроме них, но выразил сожаление, что моё теперешнее финансовое положение не позволит мне платить им большое жалованье, которого они, безусловно, заслуживают за свою верность.

Они не могли скрыть свою радость и облегчение. Микельс заверил меня, что размер жалования для них неважен, самое главное — что они снова получили работу и кров.

— Отец мечтал об этом дне, — сказал он. — Думаю, он сейчас радуется на небесах вместе с матушкой и Ленни.

Мои вновь обретенные слуги сразу же начали хлопотать по хозяйству. Но замок был мало пригоден для ночлега. Воздух был сырым и затхлым. Постельное бельё за долгие годы приобрело неприятный запах. Растопить печь и камины было нечем.

Немного смущаясь, Микельс спросил, не соизволю ли я провести несколько дней в местной гостинице, где хозяином был его зять Антоний.

— Анна будет так уж рада! Она тоже вас ждала… Хотя и негоже вам жить в гостинице, да всё же лучше, чем здесь. А мы уж приложим руки, через несколько дней вы замок не узнаете.

Микельс сел со мной в машину, а Фанни отказалась. Тогда она побаивалась этого транспортного средства.

В гостинице меня встретили с распростёртыми объятьями. До Антония и Анны уже дошли слухи о том, что некий молодой человек на новомодном средстве передвижения проехал через город, но нигде не остановился, а сразу направился в замок. Никем иным, кроме как графом Вундерстайном этот незнакомец быть не мог.

Меня ожидал самый радушный приём. Был подан роскошный ужин, которым не стыдно было бы угостить и короля. Где-то в середине трапезы явился сам мэр города, который услышал о моём приезде и решил лично меня поприветствовать и узнать о моих планах. Я сказал, что мне ещё предстоит учеба в университете, но в свободное время я обязательно буду приезжать в своё родовое гнездо. Мэр пожелал мне успехов и выразил надежду, что я буду способствовать процветанию родного города.

Я очень устал в этот день, ужин затянулся за полночь, и я был рад, когда он, наконец, закончился. Мне отвели самый лучший номер, и я заснул, едва положив голову на подушку.

Проснулся я поздно. Микельс ждал моего пробуждения в коридоре, и услышав, что я поднялся, сейчас же появился с предложением своих услуг. С детских лет я всё делал сам, поэтому желание Микельса непременно помогать мне умываться и одеваться сильно меня смутило. Я сказал, что привык одеваться самостоятельно, что очень огорчило Микельса. Он объяснил, что все годы отец обучал его обязанностям камердинера, которые были освящены вековыми традициями. Отказ от них Микельс считал величайшим кощунством. Я же попытался ему объяснить, что я, напротив, с этими традициями совсем не знаком, поэтому не считаю их исполнение обязательным.

Микельс хоть обиделся, но спорить не стал. Впрочем, он вскоре снова обрёл хорошее настроение. Ведь ему предстояло изрядно потрудиться, чтобы привести замок в пригодное для жизни состояние. Я выдал ему деньги на необходимые расходы, и он, препоручив меня заботам Антония и Анны, удалился почти бегом.

Три дня я провёл под гостеприимным кровом гостиницы. Хозяева, кажется, задались целью откормить меня, как на убой. Завтрак плавно перетекал в обед, а тот в ужин. Мне предложили приносить еду в номер, но я отказался, и столовался в общем зале. Приток посетителей увеличился во много раз: кажется, всем жителям городка понадобилось хоть на минутку заглянуть в трактир при гостинице. Всем хотелось хоть одним глазком посмотреть на молодого графа Вундерстайна. Анне пришлось нанимать дополнительную прислугу на кухню, иначе бы они не справились.

Мне же очень хотелось удрать из гостиницы и побродить по городу, но, представив, что за мной будет ходить толпа любопытствующих зевак, я от этой мысли отказался. Микельс являлся ко мне дважды в день: утром и вечером. Он осведомляться о моем самочувствии, спрашивал, нет ли у меня каких-то поручений к нему. На мой вопрос, когда можно будет вернуться в замок, он неизменно отвечал:

— Скоро.

И вот, вечером третьего дня он торжественно объявил, что утром можно будет снова вернуться под крышу замка.

Как Микельсам удалось за столь короткий срок проделать такую работу, я не понимаю до сих пор.

Все жилые помещения были приведены в тот вид, какими я их запомнил с детства (конечно, насколько это было возможно).

Я зашёл в свою детскую. Все мои игрушки, книжки были на своих местах. Как будто и не было этих двенадцати лет… Всё-таки это было очень грустно, тут всё было без изменений, а я стал другим.

В спальню родителей я заходить не стал, это было выше моих сил. Я запер её на ключ, и прошло несколько лет, прежде чем я понял, что прошлым жить нельзя, и велел все устроить в этой комнате по-другому. Да, Поль, нам порой хочется сохранить зримые воспоминания о тех, кого мы любили, и кого потеряли. Но нельзя всё время жить в мемориальном музее. Память надо хранить в сердце, а не в вещах. Я оставил на память только некоторые личные вещи моих родителей.

В моей детской спальне стояла маленькая кроватка, застеленная белым кружевным покрывалом. Было ясно, что на таком ложе я не помещусь, даже если сложусь пополам.

Микельс спросил меня, где я хотел бы устроить свою спальню. Я выбрал одну из гостевых комнат, и к вечеру она была готова. Во всех комнатах топились камины, и сырость и застой воздуха уже совершенно не чувствовались. С кухни неслись вкусные запахи — там колдовала Фанни.

Одну неделю провёл я в замке. За это время я привык к семейству Микельсов, и мне казалось, что они всегда были со мной.

Но, хоть и хорошо мне было в замке, но надо было возвращаться в столицу: предстояли вступительные экзамены, а к ним ещё надо было подготовиться.