Резюме сортировщика песчинок

Любовь Александровна Афоничева, 2022

А что, если будущее окажется светлым? Люди этичны и бережны по отношению друг к другу, большинство экологических проблем решены, о преступлениях можно узнать скорее из архаичных романов, чем из новостей. Трудно придумать более унылое местечко для жизни. По крайней мере, по мнению Вольги Эф_Имера, двадцатилетнего бунтаря и пижона, который получает образование в учебном заведении для одаренной молодежи и готовится стать мехимерником – создавать квазиживых существ, помогающих людям в разных сферах деятельности. Вольга считает всех вокруг слизняками и предпочитает развеивать скуку с помощью злых шуток и изящного хамства. Однако, встретившись с настоящей жестокостью, у которой оказывается его собственное лицо, он вынужден ввязаться в поиски загадочного Стрелка и заключить союз с теми, кого считал бесхребетными мечтателями. Ему предстоит многое переосмыслить, выясняя: так ли благополучны времена, в которые ему выпало жить, и так ли солнечны и предсказуемы те, кто его окружает.

В этой части истории я ощущаю первые предвестники эготрясения. Нет такого слова? Ну, вот теперь, значит, будет

На моей голове лежит солнечный заяц. Такой жирный, что в более гастрономически вольные времена он просился бы в солнечное рагу. А сейчас — разве что в солнечный заповедник. Вместе со всем этим утром, неправдоподобно ярким для самого серого месяца в году. Нет, серьезно, такое солнце в ноябре — это вообще законно? Или все же относится к какому-нибудь разряду запрещенных веществ… то есть запрещенных явлений?

Помимо солнечного утра у меня есть и еще один повод для улыбки — ночь выдалась удивительно спокойной, кошмары взяли отгул. Как же приятно снова чувствовать себя выспавшимся!

Я влезаю в крупночешуйчатый свитер с дырками, сквозь которые можно разглядеть кусочки карты звездного неба, и отправляюсь завтракать. Чтобы не нарушать внезапную лучезарность бытия — не в Кормушку Песочницы, где будут сплошь знакомые рожи, а в какую-нибудь по-утреннему тихую орфейню. Хочется немного оттянуть тот момент, когда нужно будет держать лицо, держать удар, держать ответ… Чаще всего мне это в удовольствие, да. Но иногда хочется побыть просто парнем без репутации, у которого нет забот, кроме одной: угадать, какой из предлагаемых наборов белков, жиров и углеводов — самый вкусный.

Наверное, именно поэтому я захожу в орфейню «Роса. И_рис». Не то чтобы мне так уж нравилась ня-кухня, зато я здесь раньше никогда не бывал. А значит, перспектива безмятежного завтрака вырисовывается вполне отчетливо. К тому же и интерьер не вызывает раздражения. Лаконичный, без пестроты и душной экзотики: штук десять столиков из тонкого промхитина, который выглядит точь-в-точь, как бумага. На светло-серых стенах — цепочка маленьких черно-белых рисунков. Если присмотреться к ним повнимательнее и проследить за сюжетом, можно понять, что это довольно суровое, но красивое моралите, где Щедрость борется со Скупостью и в конце концов побеждает. Довершает картину многолапая кулинарная мехимера киноварно-красного цвета.

Может, не вполне идеально, но придираться я не настроен. Наугад выбираю из меню нечто с овощами и витиеватым названием: «То, что осень вплетает в волосы ветра». Не слишком дорогое. Респы, которыми снабжают меня родители, уходят быстро, а свои у меня вряд ли заведутся, пока я не стану действующим мехимерником.

Людей для утреннего времени многовато. Неужели Мантикорьевск накрыла очередная волна ня-любви? Или у лаконичных интерьеров больше поклонников, чем я предполагал?

И только когда панели на одной из стен с легким треском раскрываются стилизованным цветком и превращаются в сцену, я понимаю, что ожидается представление. В орфейнях это обычное дело — но, как правило, вечерами. Очевидно, «Роса. И_рис» решила прогнуться в поклоне перед любителями завтракать красиво. Может, я к таковым и не отношусь, но небольшое развлечение в качестве добавки к пресноватому, надо сказать, кушанью меня вполне устраивает.

Ровно до того момента, когда на сцену выходит Слава Па.

Вот и все, хрупкой почти-идеальности этого утра настал каюк.

Мне даже просто знакомые лица видеть не очень хотелось. А это — не просто знакомое лицо. Это жалкое лицо слизняка, который обязательно вздрогнет и спрячет ладони в рукава, если меня заметит.

Пока, правда, не замечает. Слишком занят настройкой чего-то архаичного, но явно предназначенного для извлечения звуков. А потом — игрой на этом инструменте. И пением.

Как ни странно, больше в орфейне ничего не происходит. Ни тебе тщательно выстроенной цепочки сменяющих друг друга запахов, ни блуждающих по стенам многозначительных бликов и мерцаний. Ни даже танцующих на стойке фантомных журавликов. Просто тощее существо и доска с натянутыми на нее струнами, из которых оно старательно выщипывает, выглаживает и выстукивает музыку.

Но вот голос… Наверное, все дело в его голосе.

На меня почти сразу накатывает ощущение, что в нем звучит равнина, покрытая жесткой бурой травой. И стремительно текущие над этой равниной облака. И поджарая улыбчивая тень, которая неспешно приближается от горизонта.

Меня передергивает.

Я пытаюсь вслушаться в слова — но они оказываются совсем не о том. Какой-то огонь, какой-то пепел, какой-то учитель. И слезы, кто бы сомневался. Ничего общего со сдвоенным блеском улыбки и маленького острого ножика.

И все же ледяные муравьи ползут по моему загривку. А значит, что-то общее есть.

Кто сказал, что неизбежность всегда подходит тяжелым каменным шагом? Вот же, у нее упругая шелестящая походка. И светлый рептильный взгляд. А вот падают капли-минуты. Прямо по лбу. И в каждой заключено то, что невозможно вытерпеть. Только, оказывается — возможно…

Но как Па может об этом петь, если с ним ничего подобного не случалось?

Или… случалось? И случается каждый раз, когда он встречается со мной?

Нет, нельзя сравнивать. Я не такой, как тот. Да, я люблю злые шутки, я бешу, я вывожу из равновесия… Но хладнокровное живодерство — это же не про меня?

Нет, не хочу об этом. Потом.

А лучше — никогда.

Так значит, Па — орф? Почему же тогда он так часто проваливает хомопластику?

Мне вспоминается, как беспомощно он пытался связать хотя бы два-три движения на том практикуме, и как все рассыпалось. Я тогда обвинил его в издевательстве над музыкой, но сейчас… Сейчас я бы сказал, что он издевается с помощью музыки.

Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю, как реагируют на это выступление другие.

Вот сутулый, как будто прячущий под рубашкой недоразвитые крылья, мужчина рассеянно чешет нос.

Вот внезапно моя будущая коллега, белокурая и темноглазая Марта Вай_Нон. Лениво ковыряется в тарелке и смотрит поочередно то на сцену, то на свой развернутый кубик.

Л-л-лысый мантикор, выбрался, значит, позавтракать в тихом спокойном месте… А тут как будто филиал Кормушки!

Вот девочка сидит с закрытыми глазами и нервно пощипывает запястье.

Вот две кумушки неопределенного возраста переглядываются, посылая друг другу беззвучные сигналы: «Ого!» — «Да не то слово!».

Вот парень, похожий на ушастого раскосого кошака, наворачивает стеклянную лапшу с таким аппетитом, что мне одновременно и тошно, и завидно.

Похоже, для большинства это все-таки просто музыка. Просто песня.

Меня же голос Славы Па продувает насквозь. Недавнее умиротворение стремительно прокисает, горчит и сворачивается. Мысли становятся какими-то… тухлыми.

Как будто я-второй довел-таки свою работу до конца и оставил меня лежать на жесткой бурой траве. Падалью, которая осознает, что она — падаль.

Почему я до сих пор сижу и слушаю? Прикрыв глаза переплетенными пальцами и чувствуя, как они подрагивают. Позволяя бесцеремонной музыке сдирать корочки с того, что и зажить толком не успело. А может, никогда и не…

Я не додумываю до конца. Вместо этого поднимаюсь, влезая попутно локтем в недоеденные овощи. И сбегаю из «Росы. И_риса», куда столь мудро не ступала раньше моя нога.

Лучше уж Песочница — отстраненная, предсказуемая, живущая по графику. Давно исчерпавшая все способы меня разочаровать.

Перед лекторием, где проходит занятие по органической химии, мы пересекаемся с Инхо. Он коротко кивает, я киваю в ответ. Маленькие жесты доброй воли, скрепляющие не самый надежный союз. В остальном пульс учебного дня бьется ровно и знакомо.

Пока я не решаю заглянуть на практикум по каллиграфии.

В моем расписании он отмечен как необязательный — то есть его можно пропустить, не рискуя потерять баллы. Но каллиграфия всегда меня уравновешивала. А начало дня выдалось такое, что после него как раз хотелось слегка уравновеситься.

Если бы я подумал чуть подольше, то наверняка вспомнил бы, что утренний кенарь Слава Па тоже любит каллиграфию. И практически никогда ее не прогуливает.

Впрочем, и сейчас, когда я замечаю среди других студентов его нелепую прическу и бледное вытянутое лицо, еще не поздно уйти. Но сбегать отовсюду, где он появится… глупо, трусливо и не похоже на меня.

Хотя он, пожалуй, был бы только рад. Наши глаза встречаются, и Па автоматически втягивает руки поглубже в рукава.

Я увожу взгляд в сторону. Вытаскиваю многоразовый лист из середины стопки. Долго и придирчиво выбираю перо. Толщина, жесткость, легкость — все должно соответствовать настроению.

Мне срочно требуется немного отрешенности. Исключенности. Чтобы перо вывело меня из круга суеты и поставило в тихий угол. Или нет, не в угол — в белое снежное поле, по которому танцует черный ветер. Свивается в кольца, замедляется, останавливается совсем, рассыпается брызгами, бросается сломя голову то в одну, то в другую сторону, крутится, выкидывает коленца, снова притихает, скользит широкой лентой, все более неспешный, все более утомленный, рассеянный… И, наконец, иссякает.

Сплясано, надо признать, головокружительно и весело. Ни разу черный ветер не сгущается в улыбчивую тень с ножиком. Ни разу не пинает меня по сердцу каким-нибудь иным образом.

Ну а каллиграфия, как я и ожидал, из этого танца выходит посредственная. Даже чуть хуже обычного. В конце концов, я ведь мехимерник, а это забава скорее для орфов.

Кстати, о них. Ментор Ася Талатта уже давно прохаживается между нами. Лишь чуть-чуть обогнавшая годами своих студентов, буйнокудрая и пышноплечая — пышногрудая, кстати, тоже, — изобильная также бедрами и тишиной. Эта тишина и сейчас свободными складками спадает поверх виноцветного платья прямо до самых ее пяток. Возможно даже изящных и перламутрово-розовых, но в данный момент сокрытых в монументальных буутах со светящимися подошвами. Периодически она наклоняется, омывает кого-то пеной кудрей и берет исписанный лист короткими пальчиками — для последующего обсуждения.

Мимо меня она проносит свою тишину, не остановившись. А жаль. Я бы послушал, как присутствующие упражняются в важнейшем из искусств нынешнего времени — искусстве расплывчатых формулировок. Ведь даже Венц, хоть ей и удалось однажды меня удивить, не рискнула бы высказаться так же смело в присутствии публики.

Однако, раз уж моя работа не заинтересовала ментора Талатту, придется мне продемонстрировать другой свой талант. Ведь я — признанный мастер трансмутировать поганое настроение в изящные оскорбления. Тем более что лист Славы Па ментор положила на стол вместе с другими избранными. Очень удачно. Судьба, можно сказать. В конце концов, мое поганое настроение — отчасти и его рук дело. Рук — и голосовых связок, если быть предельно точным.

Обсуждение первых трех работ я слушаю, не вмешиваясь. Да и было бы во что — скучные почеркушки и водянистые речи про соответствие формы содержанию. Ничего такого, что хотелось бы высмеять.

Правда, у Сони Кассиани довольно своеобразное изречение: «Так с неба ветер обдирает шкурку…» Я предсказуемо морщусь. И чувствую, как холодные пальцы моего личного кошмара мимолетно касаются шеи и поднимают на ней волоски. Видимо, их прикосновениями для меня еще долго будут отмечены самые разные вещи. Случайные вещи. Самые обычные для всех остальных.

Но я смогу с этим жить.

И это явно лучше, чем пускать слюни в эс-комплексе.

Наконец доходит очередь и до работы Славы Па. Я пережидаю пару образцово-показательных выступлений на тему легкости линии и поэтичности образа. Потом решаю, что пора.

— Я тоже хотел бы высказаться, ментор Талатта.

Она кивает. Хотя, мне кажется, без особой охоты.

— Пожалуй, не буду комментировать оригинальность высказывания «Когда случайным листом ложится в ладонь тишина». Или нужно? Оригинальность, ау! Нет ответа. Тишина. Ложится. Случайным листом. Зато это высказывание довольно…

Мои ладони покалывает. Словно они лежат на траве. Жесткой бурой траве.

— Оно довольно… трудолюбиво уложено в форму облетающего дерева. Однако некоторые линии слишком плавные там, где глаз просит больше резкости…

Я говорю снисходительно и чуть лениво. Как всегда. Но горло будто забивает туман. Из которого выглядывает то ли месяц, похожий на острую улыбку, то ли улыбка, похожая на острый месяц.

Откашливаюсь и пробую снова. Нейтральнее.

— Чем это считать: несовершенством или особенностью авторского стиля? Было бы любопытно услышать ваше мнение по этому поводу, ментор Талатта. В остальном же…

Я смотрю на Славу Па. Нет, этот гневом в лицо не плеснет. И после занятия не остановит, чтобы сказать что-нибудь про запах мертвечины. Он просто пытается… перетерпеть. В очередной раз.

А я до обидного предсказуем, получается?

— В остальном это… впечатляющая каллиграфия. Ни одного штриха в пустоту, каждый говорит со зрителем. И даже когда запинается — делает это намеренно. Артистично. Драматично. Не стихи на крыльях стрекозы, конечно, но и не академические почеркушки, которые обсуждались до этого. Я бы посмотрел, как автор справится с менее классической темой. Уверен, это было бы… как минимум, любопытно.

До завершения практикума я сосредоточенно оттираю свои каракули губкой с растворителем. И пытаюсь понять: какого лысого мантикора?! Один раз послушал грустную песенку, представил себя на месте Па — или его на своем? — и теперь не могу изящно уничтожить его каллиграфию? Пусть и талантливую. Когда мне это мешало-то?

Я прямо-таки ощущаю ее — трещину в моем мировоззрении. В нее уже ухнула одна красивая ядовитая речуга на тему мягкости и бесхребетности. Того и гляди из этой трещины полезет какая-нибудь хтонь отчетливо этического окраса…

Впрочем, нет, это вряд ли. И одна трещина — еще не катастрофа.

Если, конечно, она так и останется единственной.

Что стоит дальше в моем расписании, я даже не смотрю. Мне явно требуется прогулка. И шапка. Голова все еще немного мерзнет, и к тому же я решаю, что приятное занятие с привкусом тщеславия — лучший способ отвлечься от всяких подозрительных трещин.

Тем более что день продолжает быть бессовестно солнечным, хотя и грозится вот-вот прикрыть лавочку витамина D. Роскошным закатом прикрыть, я надеюсь. И с этой надеждой одеваю серое пальто с забавным — а если смотреть под определенным углом, то и не совсем пристойным — рисунком из миниатюрных солнечных батарей. В ноябре мне редко выпадает шанс его поносить, поскольку в пасмурные дни греет оно так себе. Но сегодня погода как раз подходящая. Не только для того, чтобы показать миру что-нибудь стильное и неприличное, но и для того, чтобы без спешки пройтись по Мантикорьевску.

У нас с этим городом неплохие отношения. Мне симпатично то, что в нем нет требовательности и этакого хозяйского вампиризма больших городов Зеленой Спирали. Таких, например, как Певна, где я родился и куда периодически мотаюсь с ритуальными визитами к родичам. К счастью, нет в Мантикорьевске и пряничности авторских городков, построенных в основном эскапистами для эскапистов. Вместо всего этого у него обаяние пацана со странностями. В меру нахального, амбициозного, находящегося в возрасте экспериментов. Конечно, не исключено, что со временем он разрастется, остепенится и обрюзгнет.

Возможно, и я тоже.

Или нет.

Для прогулок я чаще всего выбираю Линейный квартал, с домами, похожими на уравнения, которым захотелось проветриться. Или Синий, где в теплые месяцы на разные голоса разговаривает вода в многочисленных фонтанчиках, а в холодные — перезвякиваются развешанные повсюду цветные ледышки.

Реже я бываю в Доминанте. Ее архитектура, на мой вкус, излишне монументальна и избыточна. Зато воздух пропитан приятно щекочущим эго ощущением «ты способен на все, что только сумеешь вообразить».

Сегодня же мой путь лежит через самый краешек Линейного района, где расположена Песочница, но в основном — сквозь Чешую. Подчеркнуто нуарный квартальчик, который, казалось бы, должен мне нравиться больше остальных. Но я предпочитаю скорее контрастировать, чем вписываться, поэтому нарочитая мрачность Чешуи меня не слишком привлекает.

Впрочем, предзакатный свет ей идет. Я щурюсь на вечернее солнце, которое припудривает золотом ломаные стены неоготических зданий. И с удовольствием наблюдаю, как мелкие шустрые блики с ветерком катаются на спицах велосипедов и балансиаргов, а крупные, солидные бличищи с комфортом едут на крышах редких мехимобилей.

Если бы я не вглядывался с таким вниманием в эту блескучую суету, то у меня, пожалуй, оставался бы шанс не заметить Феликса Рура.

Да лысый же мантикор! Этот день последовательно портит мне одно удовольствие за другим.

К счастью, Рур даже не смотрит в мою сторону — слишком занят беседой с парочкой каких-то хмурых субъектов. Которые, кстати, мало похожи на породистых слизняков — то есть на подходящую для него компанию.

Впрочем, обладатели пасмурных портретов вполне могут оказаться милейшими (и скучнейшими) существами. Мне всегда казалось, что Чешуя — не более чем нуарная декорация, которую населяют такие же благонравные беспозвоночные, что и все остальные районы. Просто местным нравятся оттенки потемнее.

Во всяком случае, Домна Кар_Вай, к которой я направляюсь, — вся сплошь беззащитная творческая мякоть, которую не удается спрятать ни за категоричной манерой вести диалог, ни за самыми шипастыми и пластинчатыми ее шмотками. Но я ни разу не воспользовался этим знанием. Ведь только Кар_Вай создает одежду, которая соответствует и моим эстетическим запросам, и моим платежным возможностям. Так что ссориться с ней было бы… непрактично.

Добравшись до ее маленькой мастерской, я отправляю хозяйке сообщение на вестник. И почти сразу же серая дверь в декоративных хлопьях якобы старой краски открывается, пропуская меня внутрь. Под неласковый взгляд линяло-голубых глаз.

Экстерьером Кар_Вай больше всего напоминает шампиньон — бледная, почти бесцветная, но крепенькая и свежая. Изучив меня от блестящей макушки до кончиков буутов, она констатирует:

— Ты мой свитер испачкал. На локте огромное пятно.

Я пожимаю плечами в смысле: виновен, но что ж поделаешь.

— Да, и с возвращением из… комы? Или где ты был?

— Где был, там уже нет, — кривовато усмехаюсь я.

— А шевелюру тебе эски аннулировали? Жаль. Правильный был акцент. Хорошо сочетался с моими вещами.

— Нет, волосы мне пришлось… кое-кому уступить. Но это одна из таких историй, которые мне неохота рассказывать, а тебе — слушать. Лучше давай, что ли, помоги мне спасти положение. Может быть, у тебя чудесным образом обнаружится новый правильный акцент для моей головы?

— За чудесами — к чудотворцам. А я создаю шмот.

Но, конечно же, кое-что у нее находится — темно-оранжевый «носок» тонкой вязки с нашитой по бокам мелкой медной чешуей. На замену моему безвременно погибшему хвосту не тянет, конечно. Но цвет подходящий, и в остальной мой гардероб, балансирующий на грани между «забавно» и «угрожающе», неплохо вписывается.

Хотя я не рассчитывал, что придется отдать за новую шапку пятую часть оставшихся респов… Что ж, тратиться мне все равно особо не что, до следующего родительского доната ждать меньше месяца, так что смысла жмотиться нет.

— Пятно с локтя отстирай, — прощается со мной Кар_Вай.

Обратная прогулка до Песочницы выходит почти радостной. Город переливается огнями, дышит мне в уши музыкой из орфеен и выпускает навстречу разнообразных персонажей, которые мне незнакомы — и совершенно безразличны. Это создает приятную иллюзию целостности, устойчивости и непоколебимости внутреннего мира.

Добравшись до своей комнаты и переодевшись в уютный домашний вубизон, я некоторое время решаю, чем бы заняться в первую очередь: отстирать пятно со свитера или продумать вопросы мехиментору? Ро еще днем одобрил мою заявку на индивидуальное занятие и назначил его на завтра. Времени на то, чтобы подобрать правильные крючки, остается немного…

Но, может быть, мудрее отложить это на утро, а сейчас попробовать просто выспаться?

Я ложусь на кровать, закидываю руки за голову, все еще непривычно легкую и гладкую, и… слышу минорную трель вестника. Обычно таким сигналом Ноо оповещает жителей Мантикорьевска о каких-то печальных событиях. Неохотно скатившись со своего ложа, я достаю из сумки кубик. И читаю, что час назад в эс-комплексе скончался Оскар М_Акиан.

Где-то сейчас те же самые слова читает Стрелок.

О чем он думает?

Это ли он планировал?

Если бы наномехи были выращены для убийства… они бы убивали. Быстро. Без мрачных равнин и двойников-живодеров. Без шансов на возвращение. Значит, скорее всего, задача у них другая. И тем не менее…

Вся Песочница, наверное, пойдет на похороны. М_Акиан многим нравился. Если бы какой-нибудь умнки придумал способ превратить золотистого ретривера в человека, получился бы кто-то вроде него… Таких особенно удобно любить. У нас с ним было не так уж много общих занятий, но сейчас я легко вспоминаю широкие плечи спортсмена, волнистые волосы, которые он, не стесняясь, убирал за крупноватые уши, плюшевый басок, которым он рассказывал истории о младших братьях и сплавах по холодным горным речкам…

Кажется, пора перестать тянуть время за усы и прочие части тела. Тем более что ни усов, ни прочих частей тела у него не имеется. Зато имеется поганенькое свойство делать вид, что оно есть, тогда как на самом деле его давно уже нет.

Я разворачиваю кубик и погружаюсь в Ноо. Мне нужно найти точку опоры. Что-то, за что Стрелок мог выбрать М_Акиана для своего… эксперимента. Что-то общее между М_Акианом и мной. На первый взгляд трудно представить двух настолько непохожих людей, но какая-то точка соприкосновения все же должна быть. Очевидно — неочевидная. Видимая не прямым взглядом, а периферийным зрением. Итак, попробуем ее отыскать…

Просмотрев примерно километр открытой виртуальной переписки М_Акиана с разными собеседниками, я как будто снова услышал его голос. Во всяком случае, интонации — добродушные, но без слащавости. Он был не прочь пошутить, причем в основном — над собой. Любил рассказывать о семье, о байдарках, о том, как мало вещей нужно человеку для счастья, о разных не очень понятных мне ботанических казусах, архаичных комедиях и тонизирующих коктейлях на основе меффа. И о том, как ловить себя на неэтичных мыслях, а потом отпускать их. Еще он в охотку возился с землей, выращивал разную зеленку в мини-теплицах. Слушал довольно занудные подвывающие и похрипывающие инструменталки. Собирался завести палочников…

Ни-че-го. Ничего, что бы нас объединяло. Ничего, что заставило бы мою интуицию насторожиться. Только ноют шея и плечи, слипаются глаза, расплываются в бессмысленные пятна двумерки и трехмерки, сочетания букв теряют смысл…

Сворачивая под утро кубик и проваливаясь в сон, я еще успеваю обозвать себя пустоголовым куском органики, который напрасно гордился своими умственными способностями…