Дочь короля Эльфландии

Лорд Дансейни, 1924

Эдвард Джон Мортон Дракс Планкетт, 18-й барон Дансейни, публиковавшийся как лорд Дансейни, – знаменитый автор множества романов, пьес и литературных сказок, стоявший у истоков самого жанра фэнтези. Едва ли не первым в европейской литературе он создал целый «вторичный мир» – со своей космологией, мифологией, историей и географией. Его мифология повлияла на Лавкрафта, Толкина и Борхеса, а парадоксальный юмор, постоянная игра с читательскими ожиданиями – на Нила Геймана и на всю современную ироническую фэнтези. В романе «Дочь короля Эльфландии» парламент деревни Эрл, расположенной недалеко от границы волшебной страны, постановил, чтобы их землею правил чародей, – и вот лорд Эрла отправляет своего сына и наследника на поиски дочери короля Эльфландии…

Глава VI. Руна эльфийского короля

Король Эльфландии стоял на высоком балконе своей блистающей башни. Где-то внизу еще звучало эхо тысячи шагов. Он поднял голову, чтобы произнести руну, призванную удержать в Эльфландии его дочь, но в этот миг увидел, как беглянка прошла сквозь пасмурную завесу: по нашу сторону, выходя на Эльфландию, граница эта сверкает и лучится, словно звездные сумерки, а по ту сторону, выходя на ведомые нам поля, кажется дымной, тусклой и враждебной. И вот король поник головою, так что пряди бороды его смешались с горностаевой мантией, наброшенной поверх лазурного плаща, и долго стоял там в скорби, не говоря ни слова, пока время стремительно, как всегда, проносилось над ведомыми нам полями.

Времена, о которых мы ничего не знаем, состарили короля еще до того, как он наложил на Эльфландию заклятие вечного покоя. Теперь же, застыв бело-синим отблеском на фоне серебряной башни, он думал о своей дочери, затерявшейся в суете наших безжалостных лет. Ибо король знал, — он, чья мудрость простиралась далее границ Эльфландии и доходит до наших суровых полей, — хорошо знал он о том, сколь груб материальный мир и сколь беспорядочно-суматошно Время. Король знал: пока он стоит на балконе, года, способные уничтожить красоту, мириады трудностей и тягот, сокрушающие дух, уже смыкаются тесным кольцом вокруг его дочери. И отпущенные Лиразели дни показались ему, обитавшему за пределами треволнений и губительной власти Времени, столь же краткими, как нам показались бы часы, отпущенные цветам шиповника, что глупые люди оборвали с куста и продают вразнос на улицах города. Король знал, что отныне над принцессой нависла судьба, общая для всех смертных созданий. Король думал о том, что скоро она погибнет, как гибнет все смертное, и будет погребена среди скал того края, что презирает Эльфландию и ни во что не ставит ее самые священные предания. И, не будь он королем волшебных земель, что черпают вечный покой в его собственной непостижимой безмятежности, он бы зарыдал при мысли о могиле в скалистой Земле, могиле, что навсегда завладеет этой совершенной красотою. Или, думал король, уйдет она в какой-нибудь неведомый ему рай, какие-нибудь небеса, о которых повествуют книги ведомых нам полей, ибо даже об этом королю доводилось слыхать. Он представил свою дочь на холме между яблонь, под цветущими кущами нескончаемого апреля, сквозь которые поблескивают бледно-золотые нимбы тех, кто проклинал Эльфландию. Король видел, хотя и смутно, несмотря на всю свою волшебную мудрость, то великолепие, что отчетливо различают только блаженные души. Он видел, как с небесных холмов дочь его простирает руки (он прекрасно знал, что так оно и будет) к бледно-голубым вершинам своего эльфийского дома, и никому из блаженных душ нет дела до ее тоски. И тогда, хоть и был он королем земли, что в нем черпала свой неизменный покой, он зарыдал, и вся Эльфландия содрогнулась. Эльфландия содрогнулась так, как дрогнут недвижные воды здесь, едва поверхности коснется нечто родом из наших полей.

Тогда король повернулся и ушел с балкона, и в великой спешке спустился по бронзовым лестницам.

Ступени еще звенели от его шагов, а король уже стоял у дверей слоновой кости, ведущих в нижнюю часть башни. Он вошел в тронный зал, о котором поведать может только песня. Там король извлек из ларца пергамент и перо, добытое из некоего мифического крыла, и, обмакнув перо в неземные чернила, начертал на пергаменте руну. Затем, подняв два пальца, он сотворил пустячное заклинание, которым обычно призывал стражу. Но рыцари не явились на зов.

Я уже говорил, что над Эльфландией время не идет вовсе. Однако любые события сами по себе — проявления времени; что сможет случиться, если время стоит на месте? В Эльфландии же дело со временем обстоит так: ничего не движется, не блекнет и не умирает в вечной красоте, что дремлет в медвяном воздухе; ничего не ищет счастья в движении, перемене либо новизне; все пребывает в вечном экстазе созерцания той красоты, что от века существует в мире, что всегда сияет над зачарованными полянами, ничуть не померкнув с тех самых пор, как впервые была создана заклятием либо песней. Однако если сила помыслов чародея воспрянет навстречу вторжению нового, тогда власть, одарившая Эльфландию неизменным покоем, отгородившая ее от времени, вдруг растревожит этот покой и время на краткий миг завладеет Эльфландией. Бросьте что-нибудь в глубокий омут с чуждого ему берега: в омут, где дремлют гигантские рыбы, где дремлют зеленые водоросли, где дремлют густые краски, где спит свет; прянут гигантские рыбы, всколыхнутся и перемешаются краски, дрогнут зеленые водоросли, пробудится свет, мириады существ познают медленное движение и перемену; но очень скоро омут вновь застынет в неподвижности. Примерно то же произошло, когда Алверик прошел сквозь границу сумерек и миновал зачарованный лес: встревожился и обеспокоился король, и вся Эльфландия содрогнулась.

Когда же король понял, что никто из рыцарей не явится на зов, он обратил взор свой к лесу: властелин Эльфландии знал, что потревожен именно лес. Сквозь непроходимый строй дерев, которые еще подрагивали, возмущенные появлением Алверика, направил он свой взгляд; сквозь густую чащу и серебряные стены дворца, ибо глядел при помощи колдовства; и увидел четырех сраженных рыцарей дворцовой стражи, недвижно лежащих на земле, и густая эльфийская кровь сочилась сквозь бреши в латах. И подумал король о первозданной магии, посредством которой создал он самого старшего, с помощью руны, только-только подсказанной ему вдохновением, — в те далекие времена, когда он еще не победил Время. Король прошел сквозь величественный, сверкающий всеми лучами радуги портал, миновал мерцающие поляны и приблизился к поверженному стражу, и увидел, что не успокоились еще растревоженные деревья.

— Здесь побывала магия, — молвил король Эльфландии.

И хотя владел он только тремя рунами, способными на нечто подобное, и хотя произнести их можно было только однажды и одну уже начертал он на пергаменте, чтобы вернуть домой дочь, король произнес над старшим рыцарем, сотворенным силою его магии давным-давно, вторую из самых волшебных своих рун. Отзвучали последние слова руны, и в наступившем безмолвии все бреши в броне, сиявшей ярче лунных лучей, с тихим щелчком закрылись, исчезла густая темная кровь, и пробужденный к жизни рыцарь поднялся на ноги. Теперь у эльфийского короля оставалась только одна руна, что превосходила могуществом любую известную нам магию.

Остальные три рыцаря были мертвы; а поскольку душ у них не было, их магия снова вернулась в помыслы властелина волшебной страны.

И вот король направился назад, во дворец, а последнего своего стража послал за троллем.

Тролли, создания с темно-коричневой кожей, в два-три фута ростом, — это одно из населяющих Эльфландию племен, сродни гномам. Очень скоро в тронном зале, рассказать о котором можно только в песне, раздался быстрый топоток, тролль, скакнув, приземлился у трона на две босые ножонки и предстал пред королем. Король вручил ему пергамент с начертанной на нем руной, говоря:

— Беги отсюда прочь, скачи за край Земли, доберись до тех полей, что неведомы здесь; отыщи принцессу Лиразель, что ушла в людские обители, и вручи ей эту руну; она прочтет ее, и все будет хорошо.

И тролль со всех ног помчался прочь от дворца.

Очень скоро тролль, передвигаясь большими прыжками, добрался до границы сумерек. Теперь ничего более не двигалось в Эльфландии; и древний король, погруженный в немую скорбь, недвижно застыл на великолепном троне, поведать о котором может только песня.