В кривом зеркале

Лина Богданова (2024)

Все началось с исчезновения в тихом элитном поселке одного из домовладельцев. Пикантная ситуация — местные нувориши не хотели бы вмешивать в дело милицию. Но частный сыщик проявил излишнюю активность, и за дело взялись профессионалы. Красавец, сердцеед и жизнелюб, по совместительству бравый майор милиции, Константин Робкий занялся расследованием частным образом. И влип. Сначала шальная пуля, затем любвеобильная квартирная хозяйка, чрезмерное служебное рвение молодого помощника. И это еще не все! Милые и со всех сторон положительные обитатели Престижного на поверку оказываются прожженными лжецами и мошенниками. Браконьер — киллером. Местная обольстительница — чопорной недотрогой. А вызвавшее бурю в пустыне преступление…

Картина маслом. Преступление

Дело оказалось совершенно простым. Злоумышленники действовали жестко и без фантазий. Явились к Францу на рассвете. Повествование можно начать со знакомой и оттого еще более леденящей душу увертюры: «Занималась кровавая заря…»

Франц Собесский вставал по настроению. Жаворонка в нем имелось примерно столько же, сколько совы. Иной день встречал с петухами, а иной валялся в постели до обеда. Сам себе хозяин, никому и ничего не должен.

Разве что маменьку проведать в ее богадельне. Раз в неделю. Не больше — ей там и без него хорошо. Или работу заказчику отвезти. Картинку какую. Или скульптурку. Находились чудаки на его инсталляции. Покупали. Не так дорого и не так часто, как хотелось. Но все-таки. Больше, конечно, приезжали на фотосессии. Такой натуры поискать!

Старые, искореженные временем и болезнями яблони, уходящие в космическую высь лиственницы, раскидистые акации — папенька любил садовничать. Целый ботанический сад забомбил на своих гектарах. Мечтал о признании в широких биологических кругах. Мало ему известности художника европейского масштаба! Чудил батюшка в последние годы. Лучше бы за сыном присматривал.

А может, и не лучше. Отучился Франек худо-бедно в суриковском, устроился в театре художником-оформителем. Работа — не бей лежачего. А что зарплата никакущая, так на Франековы потребности и папенькиных гонораров хватало. Жены от молодого Собесского сбегали быстро. Детей как-то не случилось.

Почудил парень в столице и домой вернулся. На четвертом десятке проклюнулись у наследника гения художественные амбиции. Осмотрелся. Осознал, что талант почти прогулял, если не пропил. Закладывал за воротник папенькин сынок, чего греха таить.

Кому-то пол-литра в день — по барабану. А Франеку лечиться пришлось. Пока в профилактории бока отлеживал, вакансию в театре другому отдали. Пришлось к папе-маме под крыло прятаться. Ни дать ни взять — возвращение блудного сына.

Папенька тогда попенял малость на то на се. Но принял. Мастерскую на чердаке выделил — твори, как в том пионерском девизе, выдумывай, пробуй. Маменька окружила теплом и заботой. Сегодня пирожки, завтра — расстегаи, послезавтра окрошка с пампушками. Живи и радуйся.

Франек и жил. Выдумывал. Пробовал. В конце концов, забросил почти свои акварельки-пастельки. Остановился на новом веянии в искусстве. Техно. Вот где можно развернуться! И конкурентов в округе — даже обсчитываться не приходилось. Закупил с десяток тонн металлолома на соседней свалке и нагородил среди яблонь и лиственниц ржавых монстров.

Отец так и не успел осознать величия появившегося на свет мастера, умер через два года после воссоединения семьи. Матушка шугалась железных страшилищ как привидений. Перестала выходить в сад. Ночами вскрикивала. Потом тени собственной бояться стала. Пришлось устроить ее в дом-интернат под опеку специалистов. А в перерывах к знакомой в городе определить.

Сын поначалу рассчитывал — временно. Но увяз в своих творениях, потом в безденежье, а там и за старые привычки взялся. Куда уж тут матушке возвращаться. Так и вековала горемычная на чужих харчах, денно и нощно выглядывая в окошко ненаглядного своего Франечка.

А тот пытался свести концы с концами всеми доступными способами. Подвизался на стройках в радиусе нескольких километров от дома. Благо, что строили богатые люди активно. А местные власти не менее активно создавали условия для приватизации имеющихся в наличии и пребывающих в запустении земель бывших колхозов и совхозов. В основном, непригодные для обработки, что, собственно, и полагалось отводить под коттеджи.

Однако работа на стройке отличалась трудоемкостью и пыльностью, потому и старался Франц найти что-то почище. Промышлял благоустройством прилегающих к коттеджам территорий, мелким ремонтом, курьерил понемногу. Осваивал социальные сети — рекламировал свои произведения, слегка мошенничал. И между делом шантажировал соседей.

Неудивительно — у богатых свои причуды. И не одна, с ростом благосостояния тянуло бизнесменов и их боевых подруг вместе с чадами на малые и большие подвиги. Большие деньги — большие возможности. И еще более большие желания. Взаимовыгодное получалось предприятие. Кому — драйв, а кому — деньги. Тут, главное, с правильной стороны подойти и иметь для того веские основания. Приходилось крутиться — подсматривать, подслушивать, складывать, вычитать, выбирать важное, отбрасывать ненужную шелуху.

Жизнь Собесского получила второе дыхание. Он почти перестал пить, корпел над грандиозными планами по выведению на чистую воду того или иного обитателя Престижного.

Появилось и творческое вдохновение. Несколько последних скульптур получили положительные отклики в интернете. Владелец одной галереи предложил устроить персональную выставку. Правда, не в сезон и на условиях самоокупаемости — но все лучше, чем ничего! Писать Франк снова пытался. Теперь уже маслом — акварели продавались плохо, а масло шло потихоньку.

Франц постригся, обновил гардероб, на что ушли последние сбережения. И загрустил: грузотакси, фуршет в день открытия, аренда зала, презент для журналистки — а платежеспособность в абсолютном нуле.

Прикинул, что заработать не удастся. Начиналось лето, все возможные садовые дела он на пару с заезжим садовником Леонтьичем успел переделать, ремонты соседи оставляли на зиму, заказчики выжидали сезонного падения цен на инсталляции. Оставалось опять прибегнуть к санитарной обработке местных нравов, то бишь, к шантажу.

На примете имелась пара не внушающих доверия объектов: господин Ангел со своей «шведской» семьей и подозрительно активизировавшийся в последнее время священник. Франц проявлял больший интерес к батюшке, но не имел достаточно доказательств. Хотел переключиться на социального работника, да тот отбыл в круиз, длительность которого перекрывала допустимый резерв времени.

Пришлось браться за политика. Николай Семашко явно склонялся к экстремизму. И подтверждающие факты вырисовывались столь явно, что шантажисту не требовалось особых усилий. Франц понимал, что опасно соваться в осиное гнездо кавказского разлива. Но выбора не было. И он рискнул.

На свою беду. Первый звоночек Семашко оставил без внимания. Во время второго призвал наглеца к благоразумию. Намек на освещение вопроса в прессе сподвиг политика на свидание.

— Завтра в половину пятого утра, — прорычал он в трубку.

— Не вопрос, — потирал руки Собесский. — Буду ждать.

Не особо нравилось ему это рискованное во всех отношениях занятие. Но выбирать не приходилось. Всего-то пара штук баксов — для Русского расход незаметный, а Франц решит все свои проблемы с выставкой. А там…

— А там обрету имя и забуду всех нечистых на руку престижненских святош, чтоб им перейти на прожиточный минимум! Сменю поселок, а, быть может, даже страну и заживу с чистого листа. Заведу солидных клиентов, женюсь, детей заведу, мамашу к себе выпишу. Вместе с сиделкой. Во как!

Новая жизнь обрастала волнующими и гуманными подробностями. К рассвету в ней значились: собственная яхта, кафедра в престижном университете, благотворительные приемы, съемка фильма…

Шаги по гравийной дорожке вывели Собесского из состояния эйфории. Он легко поднялся, натянул спортивные брюки, отметив их вытянутость и общую невзрачность.

— Надо будет себе «Адидас» присмотреть. Настоящий! — хмыкнул он, выходя на крыльцо.

Оглянулся. Странно. Никого. Взглянул на часы. Четверть пятого. Но ведь шаги он слышал. Перегнулся через перила.

Сад спал, погруженный в предрассветный мрак. Лишь макушки старых яблонь багровели на фоне занимающейся зари. В ее красно-фиолетовых всполохах мир приобретал какой-то зловещий вид.

— Занималась кровавая заря… — заутробным голосом пропел Франц. — Самое время для нежелательных визитов. Эй, есть тут кто?

Он повернул голову на шорох со стороны входной двери, так и не успев ничего увидеть. Удар по голове ослепил шантажиста. А остро отточенное лезвие охотничьего ножа огненной молнией вошло в подреберье.

— Это за пару тысяч-то… — прошептал Франц с переходящим в бесчувствие пренебрежением, — мелочны вы, батюшка…

Калитка скрипнула.

— Молочко… — послышался из-за живой изгороди знакомый говорок, — свеженькое. Я на скамейке оставлю, все одно не платит поганец. Только из уважения к Анне Трофимовне…

— Блин… — прошелестел один из убийц.

— Т-ссс… Она дальше не пойдет, слышал же, — выплюнул второй.

— Не факт. Давай в дом оттащим.

— Лишняя работа…

— Есть тут кто? — поинтересовалась женщина.

— Давай…

Обмякшее тело подхватили и перетащили через порог. Дверь мягко закрылась. Ключ провернулся в замке без звука.

— Лишь бы не платить, — пожала плечами молочница. — И отчего у хороших родителей случаются такие вот говнюки — неразгаданная тайна природы.

Калитка закрылась почти также мягко как дверь. При всех своих недостатках Франц Собесский содержал дом в образцовом порядке. Не все в нем было так плохо. Вот именно, что БЫЛО…

Убийцы выждали некоторое время.

— Я же сказал: не пойдет, — напомнил один.

— Береженого Бог бережет, — ответил второй. — Сам же и понесся в хату с убиенным на плечах.

— Мразь он, а не убиенный. Житья нам не давал, то там откусит, то там урвет. Вот и заработал перо в бок и пластиковый мешок. О, практически стих! Доставай, кстати. У нас не больше часа. Еще вывезти до смены. Там Бабулько придет — фиг вывезешь без контроля. В темпе.

— Бабулько — урод! — кивнул сообщник. — Я мигом.

Вскоре у калитки остановился старенький фургончик. Запакованное в полиэтилен тело перетащили в салон. Бус укатил в сторону леса. Оставшийся на месте преступник вернулся в дом. Включил свет в коридоре, выругался:

— Говорил же Лешему не связываться с пером, вон, кровищи сколько! Хватило бы монтировки.

Огляделся, вытащил из стопки стираного белья простынь, протер заляпанный пол.

— Теперь комар носа не подточит. Был человек — и весь выбыл. Человек — громко сказано. Подонок вульгарис! Давно следовало убрать…

Он прошел по садовой дорожке в сторону запасной калитки, наткнулся на одно из металлических чудовищ Собесского. Отскочил, снова выругался. Пнул уродца ногой и скрылся за высокой, окружающей усадьбу покойного, изгородью.

В саду чирикнула ранняя птаха, за ней — вторая. Лучи солнца обретали тепло и свет, с завидным упорством проникая в самые сокровенные глубины сливовых зарослей, расцвечивая не проснувшуюся еще яблоневую листву, полузакрытые цветочные головки, переливаясь крохотными радугами в изгибах стальных конструкций.

И вот уже в мир пришло полноценное июньское утро, так незначительно зависящее от человеческих поступков и проступков…

— Как-то так, в общем, — закончил сложившуюся к утру версию лейтенант Пукель. — И как вам?

— Как-то так, — пожал плечами майор. — Если честно, как в старых добрых детективах: красиво и понятно. Сам придумал или помог кто-то?

— А то я бы кому позволил… — отмахнулся от обидного допущения Ярослав. — У меня самого с воображением без проблем. Картина маслом. Со всеми подробностями.

— Мне особенно понравилась кровавая заря и тело в пакете. Впечатляет. Теперь что?

— Как это что? — с плохо скрытым возмущением произнес сыщик. — Дальше припру убийц к стенке. Вот только доказательств надыбаю маленько.

— Интересно, с кого начнешь?

— Как это с кого? — обиделся лейтенант. — Я же сказал: главный зачинщик — Николай Семашко.

— Экстремист, значит? Ну-ну… а не боишься?

— Чего?

— Ну, сообщников его. С кавказским разливом. Горячие парни, между прочим…

— Думаете? — приуныл Пукель. — А если госбезопасность подключить?

— А если версия твоя вилами по воде писана, тогда что? Выставишь весь отдел на посмешище? Тебе ж Семашко этот со своим экстремизмом приснился просто! Кстати, акцента кавказского мне в истории твоей не хватило.

Подумаешь, объект! Да тут таких находок для шантажиста — лопатой греби. Нет уж, дорогой соратник, не руби сплеча. Осмотрись, почву прощупай. А там уж и я подключусь. Мне б еще суточки не дергаться. Ты пожалей начальника, не вынуждай нарушать постельный режим. И вот еще что, ты фантазию свою попридержи, с натуры пиши. Исключительно с натуры! Нам и без тебя сюрреалистов хватит, Дали ты мой самопальный. Усек?

Ярослав покашлял, вникая в суть комплимента. Робкий упрочил позиции:

— Только с натуры…