Ночные страхи

Лесли Поулс Хартли, 2001

У большинства читателей имя Лесли Поулза Хартли ассоциируется с замечательным романом «Посредник», но мало кто знает, что начинал он свою карьеру именно как автор макабрических рассказов, некоторые из которых можно с уверенностью назвать шедеврами британской мистики XX века. Мстительный призрак, поглощающий своих жертв изнутри, ужин с покойником, чудовище, обитающее на уединенном острове… Рассказы, включенные в этот сборник, относятся к разным направлениям мистики и ужасов – традиционным и сюрреалистическим, серьезным и ироническим, включающим в себя мотивы фэнтези и фольклорных «историй о привидениях». Однако секрет притягательности произведений Хартли достаточно прост: он извлекает на свет самые сокровенные страхи, изучает их, показывает читателю, а затем возвращает обратно во тьму.

Самоходный гроб^[39]

Хью Кертис сомневался, стоит ли принимать приглашение Дика Манта провести выходные в Лоуленде. Он мало что знал о Манте. Вроде бы тот был богат, эксцентричен и, как многие люди подобного сорта, увлекался коллекционированием. Хью смутно помнил, как однажды спросил у своего друга Валентина Остропа, что именно коллекционирует Мант, но ответ Валентина ему не запомнился. Хью Кертис был человеком рассеянным и забывчивым, и сама мысль о какой-то коллекции, не говоря уже о необходимости помнить все ее предметы, изрядно его утомляла. В его представлении воскресные сборища хороши только тогда, когда большую часть времени тебя никто не трогает, а остаток дня можно провести в обществе прекрасных дам. Неохотно порывшись в памяти — Хью ненавидел тревожить ее покой, — он все-таки вспомнил, как Остроп говорил, что в Лоуленде собираются исключительно мужские компании, обычно не больше четырех человек. Валентин не знал, кто будет четвертым, но настойчиво уговаривал Хью поехать.

— Тебе понравится Мант, — сказал он. — Он ничего из себя не корчит. Он такой, какой есть.

— Какой именно? — спросил его друг.

— Ну, он большой оригинал… и странный, если угодно, — ответил Валентин. — Он, если хочешь, являет собой редкое исключение: он эксцентричнее, чем кажется, в то время как большинство людей, наоборот, оказываются более заурядными, чем думаешь вначале.

Хью Кертис с ним согласился.

— Но мне нравятся обычные люди, — добавил он. — И как мы, по-твоему, поладим с Мантом?

— О, — сказал его друг, — ему как раз нравятся такие люди, как ты. Обычные люди… что за глупое слово… я имею в виду, нормальные люди. Их реакции куда ценнее.

— От меня ждут реакций? — спросил Хью с нервным смешком.

— Ха-ха! — рассмеялся Валентин, легонько ткнув его локтем. — Никогда не знаешь, что он учудит. Но ты же приедешь, да?

Хью Кертис пообещал, что приедет.

И все равно утром в субботу он пожалел о своем решении и стал прикидывать, как бы повежливее отказаться. Он был человеком не первой молодости, с устоявшимися представлениями и, хотя не был снобом, все же имел привычку судить о новых знакомствах по меркам своего круга. В этом кругу не особенно привечали Валентина Остропа, который был самым своеобразным из его друзей. Наедине с Хью он бывал очень даже приятным, но, оказавшись в компании родственных душ, начинал откровенно форсить, чего Хью интуитивно не одобрял. Он никогда не проявлял любопытства относительно друзей Валентина, полагая подобное неуместным, и не задавался вопросом, почему тот так меняется в окружении близких приятелей, а также что означают эти перемены. И все же Хью не оставляло предчувствие, что при Манте Валентин проявит себя не с лучшей стороны.

Может, послать телеграмму, сославшись на непредвиденные обстоятельства? Хью обдумал такой вариант, но, отчасти из принципа, отчасти из-за лени (ему не хотелось утруждать свой мозг, придумывая благовидные оправдания для отказа), решил ничего не менять. Тем более он уже написал, что непременно примет приглашение. У него также мелькнула мысль (совершенно необоснованная), что Мант узнает правду и устроит ему что-нибудь гадкое.

Он сделал, что мог, для собственного спокойствия: нашел в расписании поздний поезд, на котором еще успевал к ужину, и телеграфировал о времени прибытия. Он рассчитал, что приедет в имение в начале восьмого. «Даже если ужин подадут поздно, в половине девятого, — размышлял он, — вряд ли со мной что-то случится за час с четвертью». Эту привычку обозначать временные рамки относительной безопасности от неведомых бедствий Хью приобрел еще в школе. «Что бы я ни натворил, — говорил он себе, — они же меня не убьют». Во время войны этот мысленный оберег временно утратил силу: его очень даже могли убить, собственно, для того все и затевалось. Но теперь, когда вновь воцарился мир, защитные свойства его восстановились, и Хью прибегал к нему чаще, чем сам себе в этом признавался. Как ни смешно, он прибегнул к нему и сейчас. Досадно было лишь то, что он прибудет в имение уже в сентябрьских сумерках, ведь составлять впечатление о новом месте предпочтительнее при свете дня.

Два других гостя не разделили желания Хью Кертиса приехать позже. Оба прибыли в Лоуленд как раз к чаю. Приехали по отдельности — Остроп на машине, — но встретились практически на пороге, и каждый втайне подозревал, что другой специально явился пораньше, чтобы пообщаться с хозяином дома наедине.

Но даже если они и имели такие намерения, их надеждам все равно не суждено было бы сбыться. Подошло время чая, в чайнике закипела вода, но Мант по-прежнему не появлялся, и Остроп наконец попросил своего собрата-гостя заварить чай.

— Назначаю вас заместителем хозяина, — сказал он. — Вы хорошо знаете Дика, уж точно лучше, чем я.

И это была правда. Остроп давно хотел познакомиться с Тони Беттишером, который теперь, после смерти некоего Скуарчи, смутно известного Валентину только по имени, занял место старейшего и ближайшего друга Манта. Сам Беттишер был невысоким, темноволосым и коренастым, и его внешний облик никак не указывал ни на свойства его характера, ни на род занятий. Валентин знал, что Беттишер работал в Британском музее, но точно так же мог быть и каким-нибудь биржевым маклером.

— Вы, должно быть, бывали в этом имении во все времена года, — сказал Валентин. — А я здесь осенью впервые. Как тут красиво!

Он выглянул в окно, выходившее на лесистую долину и горизонт, скрытый верхушками деревьев. В саду жгли листья, и запах доносился в дом.

— Да, я здесь достаточно частый гость, — отозвался Беттишер, колдуя над заварочным чайником.

— Насколько я понял из письма, Дик недавно вернулся из-за границы, — сказал Валентин. — Но почему он уехал из Англии в ту редкую пору, когда здесь вполне сносно? Интересно, он ездил для удовольствия или по делу? — Склонив голову набок, он посмотрел на Беттишера с выражением притворного отчаяния.

Беттишер протянул ему чашку с чаем.

— Как я понимаю, он всегда действует по собственным побуждениям.

— Да, но что это за побуждения? — воскликнул Валентин с наигранной досадой. — Конечно, наш Ричард сам себе голова, мы все это знаем. Но у него должны быть какие-то причины. Я не думаю, что ему нравится путешествовать. Это так хлопотно и неудобно. А Дик любит комфорт. Вот почему он берет с собой столько багажа.

— Да? — спросил Беттишер. — Вы ездили вместе?

— Нет, но мой внутренний Шерлок Холмс это установил, — объявил Валентин с победным видом. — Верный Франклин не успел разобрать вещи. Два огромных ящика. И это вы называете личный багаж? — Он произнес эту фразу весьма выразительно, набросившись на слово «личный», точно ястреб на горлицу.

— Возможно, там детские коляски, — предположил Беттишер.

— Вы думаете? Вы считаете, он коллекционирует детские коляски? Это многое объясняет!

— Что объясняет? — спросил Беттишер, ерзая в кресле.

— Его коллекцию, разумеется! — Валентин вскочил на ноги и посмотрел на Беттишера напряженным, серьезным взглядом. — И почему он ее никому не показывает, и почему так не любит о ней говорить. Неужели не ясно? Человек неженатый, холостяк sine prole^[40], насколько мы знаем, и у него полный чердак детских колясок! Это уже совсем странно. Люди будут смеяться, а Ричард, при всей нашей к нему любви, все-таки слишком серьезен. Как, по-вашему, это уже подпадает под категорию пагубного пристрастия?

— Всякое коллекционирование — пагубное пристрастие. В своем роде порок.

— Ах, нет, Беттишер, не будьте суровым, не будьте циничным — все-таки не порок, а замена пороку. Но скажите, пока он не пришел — а он наверняка скоро придет, того требуют законы гостеприимства, — я был прав в своем предположении?

— В каком именно? У вас их столько…

— Я имею в виду, для чего он ездит по заграницам, чем заполняет свой дом, о чем думает наедине с собой — иными словами, его коллекцию. Он собирает детские коляски? — Валентин выдержал театральную паузу.

Беттишер ничего не ответил. Его веки дергались, а кожа вокруг глаз как-то резко втянулась внутрь. Он уже открыл было рот, но Валентин не дал ему сказать:

— О, нет. Разумеется вы его доверенное лицо, ваши уста запечатаны. Не говорите мне, вы не должны ничего говорить, я вам запрещаю!

— Что он не должен тебе говорить? — раздался голос на другом конце комнаты.

— Ой, Дик! — воскликнул Валентин. — Ты меня напугал! Тебе надо бы научиться ходить нормально, а не подкрадываться бесшумно, да, Беттишер?

Хозяин дома подошел к гостям, беззвучно ступая и так же беззвучно смеясь. Это был невысокий, худой человек, что называется хрупкого телосложения, со вкусом одетый и подчеркнуто элегантный в манерах.

— Я думал, ты не знаком с Беттишером, — сказал он после всех положенных взаимных приветствий. — Однако, когда я вошел, ты с трудом сдерживал поток откровений, готовый сорваться с его уст. — Он говорил с легкой иронией, словно одновременно задавая вопрос и констатируя факт.

— Мы провели вместе не один час, — беззаботно отозвался Валентин, — за весьма интересной беседой. Угадай, о чем мы говорили.

— Надеюсь, не обо мне?

— О чем-то очень тебе дорогом.

— Стало быть, о тебе?

— Не насмехайся. Предмет нашей беседы… вернее, предметы… прочны и полезны.

— Да, придется тебя исключить, — задумчиво проговорил Мант. — И для чего их используют?

— Для транспортировки тел.

Мант взглянул на Беттишера, который упорно смотрел в камин.

— Из чего они сделаны?

Валентин хихикнул, наморщил лоб и сказал:

— Я плохо в них разбираюсь, но, вероятно, из дерева. Главным образом.

Мант резко поднялся и пристально посмотрел на Беттишера, который лишь приподнял брови, но ничего не сказал.

— На определенном этапе существования, — продолжал Валентин, очень довольный собой, — они служат нам всем.

Возникла короткая пауза. Затем Мант спросил:

— Где мы их обычно встречаем?

— Я сам стараюсь по возможности их избегать, — сказал Валентин. — Но их каждый день можно встретить на улицах — и здесь, у тебя.

— Почему ты стараешься их избегать? — довольно угрюмо спросил Мант.

— Поскольку ты ими интересуешься, и неровно к ним дышишь, и собираешь их со всех концов света, мне будет больно это сказать, — заявил Валентин, по-прежнему очень довольный собой, — но меня не прельщают комки человеческой плоти при отсутствии духа, который делает плоть терпимой. — Он встал в ораторскую позу и шумно вдохнул через нос. Наступила долгая тишина. В помещении уже ощущались вечерние сумерки.

— Что ж, — произнес Мант резким голосом, — ты первый, кто разгадал мой секрет, если это звучит не слишком высокопарно. Прими мои поздравления.

Валентин поклонился.

— Можно полюбопытствовать, как ты догадался? Пока я был наверху, ты, должно быть… ты… осмотрел дом? — В голосе Манта слышалось явственное неодобрение, но Валентин этого не заметил и проговорил с важным видом:

— В этом не было необходимости. Они стояли в передней, у всех на виду. Мой внутренний Шерлок Холмс (он у меня есть) распознал их сразу же.

Мант пожал плечами и произнес уже не таким напряженным тоном:

— На этом этапе знакомства я не собирался тебя просвещать. Но раз уж ты все равно догадался, скажи… чисто из любопытства… ты не пришел в ужас?

— В ужас? — переспросил Валентин. — Мне кажется, это по-своему мило, так оригинально, так… человечно. С эстетической точки зрения это просто восторг, хотя мои моральные принципы все же немного задеты.

— Этого я и боялся, — пробормотал Мант.

— Я сторонник контроля рождаемости, — пояснил Валентин. — Каждый вечер я ставлю свечку за здравие Мэри Стоупс.

Мант озадаченно нахмурился.

— Тогда почему же ты не одобряешь… — начал он, но Валентин продолжал, не обращая на него внимания:

— С другой стороны, если ты собираешь их у себя, это тоже как бы противодействие. Как экземпляры коллекции они простаивают без дела. Ты их держишь пустыми?

Беттишер приподнялся со стула, но Мант остановил его взмахом бледной руки и сдавленно пробормотал:

— По большей части пустыми.

Валентин восторженно хлопнул в ладоши.

— Значит, есть не пустые? Ты и вправду большой затейник. Представляю, как они, милашки, лежат неподвижно, не могут и пальчиком пошевелить, а не то что закричать! Парад манекенов!

— Они кажутся более завершенными, когда внутри кто-то есть, — заметил Мант.

— Но кто их толкает? Они же не катятся сами собой.

— Послушай, — медленно проговорил Мант. — Я только что вернулся из-за границы и привез экземпляр, который движется сам собой или почти сам собой. Он в передней, где ты его видел. Ждет, когда его распакуют.

Валентин Остроп всегда был острословом и душой компании. Никто лучше него не умел вдохнуть новую жизнь в выдыхавшуюся шутку. Сказать по правде, он сам полагал, что эта шутка себя изжила; но он был человеком ответственным, осознающим свои обязанности перед обществом, и поэтому воскликнул, призвав на помощь весь свой внутренний неуемный энтузиазм:

— Ты хочешь сказать, что он полностью самодостаточен, этот твой экземпляр, и обходится без посторонней помощи и что любящая мать может доверить ему свое самое большое сокровище без страха и нянек?

— Да, — сказал Мант, — и без гробовщика, и без могильщика.

— Без гробовщика?… Без могильщика?… — растерянно переспросил Валентин. — Какое они имеют отношение к детским коляскам?

Последовала долгая пауза, во время которой три фигуры, застывшие каждая на своем месте, как будто утратили всякую взаимосвязь.

— Стало быть, ты не знал, — наконец проговорил Мант, — что я коллекционирую гробы.

Часом позже все трое стояли в комнате наверху и смотрели на крупный продолговатый предмет, застывший посреди кучи древесной стружки, словно зарывшись в нее головой, — именно такую картину рисовала больная фантазия Валентина. Хозяин дома демонстрировал свое новое приобретение.

— Забавно он выглядит, когда неподвижен, — заметил Мант. — Как будто его убили. — Он задумчиво подтолкнул гроб ногой, и тот заскользил в сторону Валентина, который с опаской попятился.

Трудно было понять, куда именно двигалась эта штуковина: казалось, что у нее не было четко заданного направления и она перемещалась во все стороны одновременно, как краб.

— Здесь ему не развернуться, — вздохнул Мант. — Но он очень быстрый, и у него словно есть дар прогнозировать цель. Если прижмет кого к стенке, вряд ли бедняга сумеет уйти. Здесь я не буду показывать, потому что мне жалко полы, но в лесу он закапывается в землю за три минуты, а в разрыхленную землю, скажем на клумбе, зароется и за минуту. Он кубической формы, чтобы удобнее было копать. Он складывает человека пополам, выгибает назад, ломая хребет. Макушка оказывается прямо под пятками. Ступни «смотрят» вверх. О, пружина торчит. — Мант наклонился и что-то подправил. — Правда, прелестная игрушка?

— Если смотреть с точки зрения преступника, а не инженера, — заметил Беттишер, — в помещении он практически бесполезен. Ты не испытывал его на каменном полу?

— Один раз попытался. Он верещит от боли, но только тупит лезвия.

— О том и речь. Словно крот на брусчатке. И даже на самом обычном ковровом покрытии. Если он и зароется в пол, в ковре останется дырка. И сразу будет понятно, куда он делся.

Мант и тут согласился.

— Но что самое странное, — добавил он, — в нескольких комнатах этого дома он вполне может скрыться практически без следа, и никто, кроме опытного детектива, ничего не заметит. На днище у него, конечно, ножи, но крышка — самый что ни на есть настоящий паркет. Гроб очень чувствительный — вы сами видели, как он словно ощупывает поверхность, — он обследует планки и идеально подстраивается под рисунок паркета. Но я, конечно, согласен. Это и вправду не комнатная забава. Ладно, вы идите вниз, а я пока тут приберусь. И спущусь к вам буквально через минуту.

Притихший, задумчивый Валентин поплелся в библиотеку следом за Беттишером.

— А презабавная вышла сцена, — заметил Беттишер, издав тихий смешок.

— Сейчас наверху? Честно сказать, у меня до сих пор мурашки по коже.

— Нет, не сейчас. Я имею в виду, когда вы с Диком говорили о разных вещах.

— Боюсь, я выставил себя дураком, — удрученно сказал Валентин. — Я уже толком не помню, что именно мы говорили. Но помню, что я хотел кое о чем вас спросить.

— Спрашивайте, только я не обещаю, что отвечу.

Валентин на секунду задумался.

— Да, теперь вспомнил.

— Так о чем вы хотели спросить?

— Сказать по правде, я сам не знаю, стоит ли спрашивать. Это насчет тех слов Дика… Я тогда не придал им значения. Он, наверное, просто шутил.

— Каких слов?

— Насчет этих гробов. Они настоящие?

— «Настоящие» в каком смысле?

— В смысле, можно ли их использовать по назначению…

— Друг мой, они и были использованы по назначению.

Валентин улыбнулся, но как-то натянуто.

— Они полноразмерные… в смысле, они натуральных размеров?

— Это не одно и то же, — усмехнулся Беттишер. — Думается, не будет вреда, если я скажу так: Дик — типичный коллекционер. Ему интересны всякие редкости, необычные формы, карлики, все в таком роде. Разумеется, каждая анатомическая аномалия требует и особенной формы гроба. В общем и целом экземпляры его коллекции несколько меньше средних — по крайней мере, короче. Вы об этом хотели спросить?

— Вы уже многое мне рассказали, но остался один вопрос.

— Какой именно?

— Когда я думал, что мы говорим о колясках…

— Да-да.

— Я спросил, пустые они или нет. Помните?

— Что-то припоминаю.

— Потом я сказал, что у него там, наверное, манекены, и он вроде бы согласился.

— О да.

— Но вряд ли он говорил всерьез. Это было бы слишком… реалистично.

— Ну, может быть, не манекены, а просто куклы.

— Куклы тоже бывают разные. Скелет, например, тоже смотрелся бы странно. — Валентин пристально уставился на Беттишера.

— Он был в отъезде, — быстро проговорил тот. — Я не в курсе его последних затей. А вот и он сам.

Мант вошел в комнату.

— Дети мои, — сказал он, — вы смотрели на время? Уже почти семь часов. И вы не забыли, что у нас будет еще один гость? Он вот-вот должен приехать.

— Кто он? — спросил Беттишер.

— Друг Валентина. Валентин, ты несешь за него ответственность. Я его пригласил, отчасти чтобы сделать тебе приятное. Я едва с ним знаком. Как мы будем его развлекать?

— Что он за человек? — полюбопытствовал Беттишер.

— Опиши его нам, Валентин. Он высокий или низкий? Я что-то не помню.

— Он среднего роста.

— Блондин или брюнет?

— Просто русый.

— Молодой или старый?

— Лет тридцати пяти.

— Холост или женат?

— Холост.

— Так что, он один в целом свете? Никто за него не волнуется, не переживает, где он и что с ним?

— Насколько я знаю, у него нет близких родственников.

— Вы хотите сказать, что, весьма вероятно, никто не знает о том, что он проведет воскресенье здесь?

— Наверное, нет. В Лондоне он снимает квартиру. Вряд ли он сообщит адрес квартирным хозяевам.

— Поразительно, до чего люди бывают беспечны. Он храбрый или робкий?

— Вот это вопрос! Примерно такой же храбрый, как я.

— Умный или не очень?

— У меня все друзья умные, — заявил Валентин, вернувшись к своей обычной беззаботной манере. — Он не интеллектуал: его пугают сложные игры типа шарад или умные разговоры.

— Тогда ему здесь делать нечего. Он играет в бридж?

— Кажется, он не особенно разбирается в карточных играх.

— Может быть, Тони сыграет с ним партию в шахматы?

— О нет. Шахматы требуют сосредоточенности.

— Так он, значит, мечтатель? — спросил Мант. — Он замечает, что происходит вокруг? Смотрит под ноги?

— Он такой человек, — сказал Валентин, — который любит, чтобы во всем был порядок. Любит, когда его водят за ручку. Он доверчивый и послушный, как хорошо воспитанный ребенок.

— В таком случае, — сказал Мант, — нужно придумать какое-то детское развлечение, чтобы не слишком его напрягать. Может быть, «Музыкальные стулья»?

— Лучше не надо. Он будет смущаться, — не согасился Валентин. Он почувствовал нежность к отсутствующему приятелю, и ему захотелось за него заступиться. — Я бы оставил его в покое. Он довольно стеснительный. Если пытаться его тормошить, он испугается и еще больше замкнется в себе. Лучше пусть сам проявляет инициативу. Он не любит, когда его преследуют, но деликатно преследует сам.

— Ребенок с охотничьими инстинктами, — задумчиво проговорил Мант. — Как же нам его развлечь? О, знаю! Сыграем в прятки. Мы спрячемся, а он будет искать. Так он точно не ощутит, что мы навязываем ему свое общество. Это будет верх такта. Он должен прийти с минуты на минуту. Надо скорее прятаться.

— Но он не знаком с этим домом.

— Тем ему будет интереснее, раз уж он любит самостоятельно делать открытия.

— А если он упадет и ушибется?

— С детьми такого не бывает. Вы пока прячьтесь, а я поговорю с Франклином, — тихо произнес Мант. — Только, чур, играть честно, Валентин. Не иди на поводу у своих природных влечений. Не поддавайся в игре лишь потому, что тебе не терпится приступить к ужину.

Машина, которая встретила Хью Кертиса на станции, была начищена до зеркального блеска и буквально сияла в лучах заходящего солнца. Шофер, казавшийся продолжением автомобиля, так стремительно закинул в багажник саквояж Хью, усадил его самого на заднее сиденье и укутал пледом, что создалось впечатление, будто он опередил само время. Про себя Хью подосадовал на такую поспешность, на такое вмешательство в ритм его мыслей. Это было предчувствие тех усилий, которые уже совсем скоро ему придется приложить, чтобы приспособиться к новому месту; предчувствие резкой психологической перестройки, вызванной визитом в чужой дом, особенно если там собирается незнакомая компания. Капитуляция собственной личности, если угодно. По сути, маленькая смерть, как мог бы выразиться человек, наделенный поэтическим воображением.

Машина притормозила, свернула с главной дороги, въехала в покрашенные белой краской ворота и еще две-три минуты катилась по гравийной дорожке под сенью деревьев. В сумерках было не видно, далеко ли простирались деревья вправо и влево. Зато дом показался практически сразу: довольное большое, солидное здание постройки начала девятнадцатого века, покрытое кремовой штукатуркой, с высокими окнами, частично прямоугольными, частично закругленными сверху. Тихий и величавый, дом как будто светился в сумерках сам по себе, источая мягкое сияние. У Хью поднялось настроение. Он уже предвкушал гул приветственных голосов, что донесутся ему навстречу из глубин дома. Он улыбнулся слуге, открывшему дверь. Однако тот не улыбнулся в ответ, и из темной передней у него за спиной не донеслось ни звука.

— Мистер Мант с друзьями играют в прятки, сэр, — объявил дворецкий с таким серьезным видом, что Хью постеснялся рассмеяться. — Вам велено передать, что «домиком» будет библиотека, а вы сами будете «водой», кажется, так он сказал. Мистер Мант распорядился, чтобы свет не горел во всем доме до конца игры, сэр.

— И мне надо вступить в игру прямо сейчас? — спросил Хью, шагая следом за своим провожатым и слегка спотыкаясь. — Или можно сначала пройти к себе в комнату?

Дворецкий остановился и распахнул дверь.

— Это библиотека. Насколько я понял, сэр, мистер Мант говорил, что игра начинается сразу по вашем прибытии.

Откуда-то из глубин дома донеслось еле слышное «ку-ку».

— Мистер Мант просил передать, что ходить можно куда угодно. Весь дом в вашем распоряжении, — добавил дворецкий и ушел.

Валентин Остроп испытывал самые противоречивые чувства. Его собственное безобидное легкомыслие слегка потускнело, столкнувшись с более жестким легкомыслием его друга. Валентин был уверен, что Мант — человек с золотым сердцем, которое он предпочитает скрывать за несколько зловещей наружностью. Если он собирался напугать гостя своими заупокойными разговорами и самоходными гробами, то у него это получилось. Валентина до сих пор чуть мутило. Однако крепкие нервы и отменный запас жизнерадостности все-таки взяли свое, а невинная очаровательная забава, которой они предавались сейчас, уняла все тревоги и улучшила настроение, укрепив его в мысли, что первое впечатление о Манте все-таки было верным: он очень неглуп и весьма проницателен, возможно, в чем-то и дилетант, но человек действия, с твердым, даже непримиримым характером, из тех людей, кого следует уважать, но не надо бояться. Также он ощущал нарастающее желание поскорее увидеться с Кертисом: он хотел познакомить Кертиса и Манта, уверенный, что двое людей, которые нравятся ему самому, непременно понравятся и друг другу. Он рисовал себе в воображении приятную встречу по окончании шуточного противостояния в игре — захватчик и пленный весело рассмеются, слегка запыхавшись, над столь необычными обстоятельствами их знакомства. С каждой минутой его настроение становилось все лучше и лучше.

Его беспокоило лишь одно: ему хотелось поделиться с Кертисом новыми сведениями, рассказать ему обо всем, что случилось сегодня, но это значило бы предать доверие хозяина дома. Как бы сам Валентин ни старался смотреть сквозь пальцы на странности Манта, связанные с его коллекцией, было ясно, что тот не выдал бы свой секрет, если бы не был сбит с толку путаницей в разговоре. Да и Хью вряд ли поверит, если выдать ему только голые факты.

Но хватит праздных раздумий. Ему надо спрятаться — и побыстрее. Он бывал в этом доме лишь дважды и плохо знал расположение комнат. Темнота, ясное дело, тоже не помогала. Дом был длинным и симметричным, все парадные помещения располагались на первом этаже. На втором — комнаты для прислуги и кладовые, там уж наверняка будет где спрятаться. Да, там точно найдется укрытие.

Он бывал на втором этаже лишь один раз, сегодня вечером с Мантом, и ему не слишком хотелось подниматься туда опять, но надо было настраиваться на игру. Он нашел лестницу, поднялся на один пролет и остановился на верхней ступеньке: во всем доме и вправду не было света.

— Что за абсурд, — подумал Валентин. — Пожалуй, я все-таки сжульничаю.

Он вошел в первую комнату слева по коридору и щелкнул выключателем. Свет не зажегся: электричество выключили во всем доме. Но при свете спички Валентин разглядел, что это спальня с ванной в том же помещении. В одном углу стояла кровать, в другом — большая прямоугольная емкость, накрытая крышкой, очевидно ванна. Ванна располагалась недалеко от двери.

Пока он стоял и раздумывал, в коридоре раздались шаги. Ну уж нет, его просто так не найдут. Быстрый, как мысль, Валентин приподнял крышку, которая оказалась совсем не тяжелой, забрался в ванну и аккуратно опустил крышку на место.

Места внутри оказалось гораздо меньше, чем ему представлялось, было как-то тесновато, и сама емкость по ощущениям вовсе не походила на ванну, но размышления Валентина о природе его укрытия внезапно прервал звук голосов, зазвучавших прямо в комнате. Они были настолько приглушенными, что поначалу он их не узнал. Но невидимые собеседники явно о чем-то спорили.

Валентин осторожно приподнял крышку. Света не было, и он поднял ее чуть выше. Теперь ему стало слышно, о чем говорили эти двое.

— Не знаю, что ты задумал, Дик, — сказал Беттишер. — С предохранителем будет бессмысленно, без предохранителя — слишком опасно. Не лучше ли повременить?

— Другой такой возможности может и не представиться, — произнес Мант таким чужим, странным голосом, что Валентин его едва узнал.

— Возможности для чего? — спросил Беттишер.

— Выяснить, точно ли этот самоходный гроб способен на то, о чем говорил Мадрали.

— Ты имеешь в виду, может ли он исчезать? Мы знаем, что может.

— Я имею в виду, может ли он послужить средством для исчезновения кого-то еще.

Возникла короткая пауза. Затем Беттишер сказал:

— Даже не думай. Мой тебе совет.

— Он не оставит никаких следов, — возразил Мант, наполовину капризно, наполовину обиженно, как ребенок, которому не дают учинить шалость. — Родственников у него нет. Никто не знает, что он поехал сюда. Может быть, он и вовсе сюда не доедет. Можно сказать Валентину, что он так и не появился.

— Мы уже все обсудили, — твердым голосом проговорил Беттишер, — и решили, что так не пойдет.

Они опять замолчали, и в тишине стало слышно, как где-то снаружи рокочет автомобильный мотор.

— Пойдем, — позвал Беттишер.

Но Мант, похоже, его удержал. И произнес умоляющим, чуть ли не жалобным голосом:

— Но ты же не против, если я его там поставлю, на предохранителе?

— Где там?

— У серванта с фарфором. Там он точно на него наткнется.

Раздраженный голос Беттишера донесся уже из коридора:

— Ну, если тебе так уж хочется… Только это бессмысленно.

Мант на секунду замешкался в комнате, напевая себе под нос тонким голосом, звенящим от жадного предвкушения:

— На предохранителе вверх или вниз, вот в чем вопрос! — Повторив это трижды, он выскочил в коридор, сердито окликая Беттишера: — Между прочим, ты мог бы и помочь мне, Тони. Мне одному будет не очень удобно ворочать такую тяжесть.

Гроб и вправду оказался тяжелым. Когда Валентин кое-как справился с охватившей его истерикой, у него в голове осталась лишь одна мысль: надо поскорее убрать смертоносный предмет с дороги Хью Кертиса. Чем дальше, тем лучше. Желательно и вовсе вышвырнуть в окно. В темноте очертания гроба, расположенного в таком месте, куда человек непременно шагнет, чтобы не налететь на сервант, казались пугающе знакомыми. Валентин попытался припомнить, как работает эта штуковина. Но ему вспомнилось только одно: «Торцы безопасны, а бока лучше не трогать». Или наоборот? «Бока безопасны, а торцы лучше не трогать»? Эти две мысли смешались в его сознании, окончательно сбив с толку, и тут он услышал приглушенное «ку-ку», донесшееся сначала из одной части дома, а потом — из другой. И еще он услышал шаги в коридоре этажом ниже.

Валентин все же решился и с уверенностью, поразившей его самого, обхватил деревянный куб и оторвал его от пола. Он почти не замечал его вес, когда мчался по темному коридору. Внезапно он понял, что только что пробежал мимо открытой двери. В свете луны за окном он разглядел, что это спальня, а сам он стоит перед старомодным платяным шкафом, величественным и громоздким, с тремя дверцами, средняя из которых была зеркальной. В зеркале смутно виднелось его отражение с ношей в руках. Валентин бесшумно поставил гроб на паркет, но на выходе из комнаты споткнулся о пуфик и чуть не упал. Произведенный им грохот отозвался в душе чувством глубокого облегчения, а скрежет ключа в запирающемся замке был словно музыка для его слуха.

Он машинально убрал ключ в карман. Но ему тут же пришлось поплатиться за свою неуклюжесть. Не успел он сделать и шага, как чья-то рука схватила его за локоть.

— О, это ты, Валентин! — воскликнул Хью Кертис. — А теперь тихо и быстро веди меня к хозяину дома. Мне надо выпить.

— Мне тоже, — ответил Валентин, которого неудержимо трясло. — Жалко, нет света.

— Ну так включи его, балда.

— Не могу… Электричество вырубили во всем доме. Надо дождаться распоряжений Ричарда.

— А где он сам?

— Где-то прячется. Ричард! — позвал Валентин. — Дик! — Он почему-то стеснялся кричать во весь голос. — Беттишер! Меня нашли! Игра закончилась!

Сначала ответом была тишина, а затем раздался звук шагов. Кто-то спускался по лестнице.

— Это ты, Дик? — спросил Валентин в темноту.

— Нет, это я, Беттишер. — Веселость в его голосе казалась наигранной.

— Меня нашли, — повторил Валентин таким тоном, словно это было великое достижение и большая заслуга всех к этому причастных. — Позвольте представить вам моего друга, который, собственно, меня и нашел. Нет, это я. Мы с вами уже познакомились.

Ошибку исправили, и две руки хоть и не сразу, но все же нашли друг друга на ощупь в полной темноте.

— Боюсь, вы будете разочарованы, когда увидите меня воочию, — сказал Хью Кертис приятным голосом, сразу же располагавшим к себе.

— Я хочу вас увидеть, — заявил Беттишер. — И увижу. Давайте уже включим свет.

— Как я понимаю, нет нужды спрашивать, видел ли ты Дика, — шутливо проговорил Валентин. — Он распорядился, чтобы до конца игры во всем доме не было света. С прислугой он строг, они ему подчиняются беспрекословно. Я не осмелился даже попросить свечу. Но вы хорошо знаете верного Франклина.

— Дик наверняка вот-вот будет здесь, — сказал Беттишер, и впервые за весь день в его голосе слышалась неуверенность.

Все трое прислушались.

— Может быть, он пошел переодеться к ужину? — предположил Кертис. — Уже девятый час.

— Как он будет переодеваться в темноте? — спросил Беттишер.

Они опять замолчали.

— Все, мне надоело, — заявил Беттишер. — Франклин! Франклин! — Его голос прогремел по всему дому, и тут же послышался ответ дворецкого, откуда-то из коридора прямо под ними. — Мы думаем, мистер Мант пошел переодеться, — сказал Беттишер. — Будьте любезны, включите свет.

— Да, сэр, но мне кажется, мистер Мант не заходил в свою комнату.

— Ну, в любом случае…

— Хорошо, сэр.

Буквально сразу коридор озарился светом, и гости искренне поразились — кто-то больше, а кто-то меньше, в той мере, в какой каждый из них был знаком с этим домом, — что еще полчаса назад им было так трудно здесь ориентироваться. Даже Валентин на секунду расслабился, несмотря на всю свою нервозность. Они пошутили насчет того, что голос Хью Кертиса, звучащий из темноты, создает совершенно неправильное впечатление о его обладателе. Валентин, как всегда самый бойкий на язык, поклялся, что этот голос наводит на мысли о долговязом и очень худом человеке с заячьей губой. Они начали потихоньку расходиться по комнатам, и Валентин уже почти дошел до своей, как Хью Кертис окликнул его с Беттишером:

— Послушайте, а мне покажут мою комнату?

— Конечно, — обернулся к нему Беттишер. — Франклин! Франклин! Франклин, будьте добры, проводите мистера Кертиса в его комнату. Я сам не в курсе. — Он скрылся за дверью, не дождавшись дворецкого, который медленно поднялся по лестнице.

— Ваша комната здесь, совсем рядом. В конце коридора, сэр, — сказал он. — Прошу прощения, из-за отсутствия света мы не доставили ваш саквояж. Но это дело одной минуты. Сейчас я его принесу. — Дворецкий повернул ручку, но дверь не открылась. — Странно! Похоже, ее заклинило. — Он надавил на дверь плечом и коленом, но она не поддавалась. — Ее никогда раньше не запирали, — пробормотал он, размышляя вслух, явно растерянный столь вопиющим изъяном во внутреннем механизме домашнего быта. — Прошу прощения, сэр, я схожу за ключом.

Он вернулся через пару минут и осторожно вставил ключ в замок, словно ожидая очередного подвоха, но замок щелкнул, и дверь послушно открылась, как положено всякой приличной двери.

— Я принесу ваши вещи, — сказал дворецкий, и Хью Кертис шагнул в комнату.

— Нет, тут нельзя оставаться, — размышлял вслух Валентин, судорожно пытаясь застегнуть запонку. — После стольких предупреждений это было бы просто безумием. Именно так и бывает в бульварных «страшилках», когда никто не торопится уезжать, гости медлят, игнорируя явные знаки опасности, а злодей убивает их всех, одного за другим, кроме главного героя, который обычно самый глупый из всей компании, но зато самый везучий. Если я тут останусь, я точно выступлю главным героем. Значит, я уцелею. Но что будет с Хью и Беттишером, этим скрытным молчуном? — Он изучил свое отражение в зеркале: щеки горели. — У меня подскочило давление, это тревожный сигнал. Я нездоров, мне срочно нужно в больницу, и Хью должен меня проводить. — Он затравленно оглядел элегантно обставленную комнату, с ее полированной мебелью и прелестной обивкой на стульях, такую уютную, безопасную и ничуть не зловещую. И уже в сотый раз за сегодняшний день его мысли совершили крутой разворот и потекли в противоположную сторону.

Не меньшим безумием будет и поспешное бегство, вызванное испугом из-за какого-то замысловатого розыгрыша. Да, это был розыгрыш, несомненно. Мант, конечно, не весельчак, но тоже любил пошутить, игра в прятки — тому подтверждение. И этот его самоходный гроб, несомненно, был мистификацией, испытанием на доверчивость. Мант не особенно популярен в обществе, у него мало друзей, но это не значит, что он потенциальный убийца. Валентину он всегда нравился. Валентин ни разу не слышал, чтобы кто-то плохо о нем отзывался. Хорош же он будет — в смысле, он сам, Валентин, — если сорвется сейчас и сбежит на ночь глядя! Он потеряет как минимум двух друзей, Манта и Беттишера, и выставит на посмешище не только себя, но и Хью Кертиса.

Бедняга Валентин! Он был настолько сбит с толку, что по дороге в библиотеку успел пять раз передумать. Он повторял про себя заготовленную отговорку: «Извини, Дик, у меня подскочило давление, мне срочно надо в больницу… Хью меня отвезет», — пока слова не утратили всякий смысл, даже самый абсурдный.

Хью был в библиотеке один. Сейчас или никогда. Но едва Валентин открыл рот, его друг бросился ему навстречу и не дал сказать ни слова.

— Ох, Валентин, тут такое творится!

— Где? Что? — встревожился Валентин.

— Нет, нет, ничего страшного не случилось. Наоборот, это даже забавно. Хотя очень странно. Этот дом полон сюрпризов. Я рад, что приехал.

— Что случилось? Рассказывай.

— Ты чего так всполошился? Это всего лишь забавный курьез. Но я лучше тебе покажу, так будет даже смешнее. Пойдем в мою комнату, еще минут пять у нас есть.

Но когда они подошли к двери, Валентин испуганно отпрянул.

— Это твоя комната?

— Ну да, моя. У тебя такое лицо, словно ты увидел привидение. Это самая обыкновенная комната, за одним маленьким исключением. Нет, подожди в коридоре, я подготовлю весь реквизит.

Хью шагнул в комнату и через пару секунд пригласил Валентина войти.

— Ничего странного не замечаешь?

— Я вижу лишь обычный беспорядок.

Пальто валялась на полу, разнообразные предметы одежды были разбросаны по всей комнате.

— Да? Ну, ладно… Никакого мошенничества, джентльмены! — Нарочито театральным жестом Хью поднял пальто с пола. — Что ты видишь теперь?

— Еще одно подтверждение твоей неряшливости в быту — пару туфель на том же месте, где было пальто.

— Посмотри хорошенько на эти туфли. Тебе ничего не кажется странным?

Валентин присмотрелся. Это были самые обыкновенные коричневые мужские туфли, лежавшие рядом, подошвами вверх, буквально в шаге от шкафа. Как будто кто-то снял их и забыл убрать в шкаф или, наоборот, вынул из шкафа и забыл надеть.

— Ну, — наконец проговорил Валентин, — обычно я не кладу туфли подошвами вверх, но тебе, может быть, так удобнее.

— Ага! — Голос Хью звенел ликованием. — Вот тут ты и ошибся. Это не мои туфли.

— Не твои? Значит, их тут оставили по ошибке. Франклин должен был их убрать.

— Да, но я же не зря их накрыл. Я восстанавливаю последовательность событий, в надежде тебя впечатлить. Пока он ходил вниз за моим саквояжем, я начал раздеваться, чтобы не тратить зря время: снял пальто и бросил на пол. Когда Франклин ушел, я поднял пальто. Так что туфель он даже не видел.

— Ну, и зачем столько волнений? Они все равно никому не понадобятся до утра. Или позовем Франклина, пусть он их унесет.

— Вот! — с восторгом воскликнул Хью. — Наконец мы добрались до самой сути. Он не сможет их унести.

— Почему?

— Потому что они приколочены к полу!

— Что за бред?! — отмахнулся Валентин. — Не может быть.

Он наклонился, взялся за туфли и слегка потянул. Туфли не сдвинулись с места.

— Вот видишь! — воскликнул Хью. — Проси прощения. И согласись, это как-то не слишком обычно: обнаружить в комнате странную пару туфель, прилипших к полу.

Вместо ответа Валентин потянул туфли сильнее. С тем же успехом.

— Ничего не получится, — сказал Хью. — Они то ли прибиты гвоздями, то ли приклеены, то ли я даже не знаю. К ужину еще не звонили, давай все-таки позовем Франклина. Может быть, он поможет нам разгадать эту загадку.

Когда явился дворецкий, вид у него был смущенный и даже встревоженный, и он удивил джентльменов, заговорив с ними первым.

— Вы ищете мистера Манта, сэр? — обратился он к Валентину. — Я не знаю, где он. Искал его по всему дому, но не нашел.

— Это случайно не его туфли? — спросил Валентин.

Они не могли отказать себе в удовольствии наблюдать, как Франклин наклонился, чтобы поднять туфли, и нахмурился в замешательстве, не сумев оторвать их от пола.

— Это наверняка туфли мистера Манта, сэр, — с сомнением проговорил он. — Наверняка. Но что с ними такое? Почему они не поднимаются?

Друзья весело рассмеялись.

— Вот и нам тоже хотелось бы знать, — сказал Хью Кертис сквозь смех. — Мы поэтому вас и позвали. Думали, вы нам подскажете.

— Это и впрямь туфли мистера Манта, — пробормотал дворецкий. — Наверное, там внутри что-то очень тяжелое.

— Чертовски тяжелое, — кивнул Валентин, изобразив шутливую серьезность.

Все трое как завороженные уставились на подошвы туфель, которые располагались так близко друг к другу, что между ними прошел бы один большой палец, а два больших пальца уже не прошли бы.

Дворецкий опять наклонился и принялся с опаской ощупывать туфли с боков. Это было не так уж и просто, потому что туфли плотно прижимались к полу, словно на них давил сверху какой-то невидимый груз.

Когда Франклин распрямился, его лицо было белым как мел.

— Там внутри что-то есть, — испуганно проговорил он.

— На ногах ботинки, а в ботинках ноги, — беззаботно пропел Валентин строчку из шуточной детской песенки. — Может, там деревяшки?

— Там что-то мягкое, — сказал дворецкий. — Можете сами пощупать.

Они переглянулись, и в комнате явно почувствовалось напряжение.

— Есть лишь один способ узнать, — внезапно объявил Хью Кертис решительным тоном, которого от него никто не ожидал.

— Как?

— Надо их снять.

— Что снять?

— Туфли, дубина!

— С чего?

— Вот сейчас и узнаем, тупой болван! — Кертис почти кричал. Встав на колени, он рывком развязал шнурки на одной туфле и попытался ее стянуть.

— Вроде пошла, — сообщил он. — Валентин, обхвати-ка меня за пояс и тяни. Вот молодец. Пятка мешает, сейчас мы ее…

Внезапно туфля снялась.

— Там только носок, — прошептал Валентин. — Такой тонкий.

— Да, но стопа внутри очень даже нормальная, — воскликнул Кертис странным громким голосом и заговорил быстро-быстро, захлебываясь словами: — А вот, видишь, лодыжка, и вот тут она уходит в пол; он, наверное, был невысоким, миниатюрным, я-то ни разу его не видел. Смотри, все так расплющено…

Глухой звук удара заставил их обернуться.

Франклин упал в обморок.

Примечания

39

© Перевод. Т. Покидаева, 2020.

40

Без потомства, бездетный (лат.).