Легион

Леонид Моргун, 1988

Эта книга перенесёт читателя на 2000 лет назад, в эпоху правления римского императора Домициана, в его обширную, раскинувшуюся на половине тогдашнего обитаемого мира империю. Вы познакомитесь с офицерами и солдатами одного из римских легионов, собирающихся в поход на Кавказ и поймёте, что не слишком-то уж они отличаются от наших современников. И всё, что они творили, они делали из лучших побуждений. Просто… время было такое.

Глава IX

Hey sacra mensae! ^[48]

Они была вместе, совсем как в те давние времена, когда, учась в школе, соревновались в риторике, поэзии и проказах, когда юность била в них ключом и то один, то другой закатывали пирушки, о которых потом судачил весь Город.

Первыми прибыли неразлучные друзья, Арулен Приск и Юний Альсин, прозванные «Лединой яичницей», «Орестопиладом», «Полукастором» и «Тиндаридами». Их нежная, может быть, даже слишком нежная дружба прошла все испытания, и четвертый десяток своих лет они встречали занятиями литературой, музыкой, писанием стихов и жизнеописаний великих извращенцев прошлого,

— Мы, что же, явились самыми ранними пташками? — хлопая ресницами, воскликнул Альсин. Лицо его блестело от румян и белил, а светлые, почти белые волосы аккуратными завитками спадали на лоб и плечи.

— А как же? На то вы и «Ледино потомство», чтобы вылупляться вне очереди. — усмехнулся Клавдий, вводя их в триклиний, убранный гирляндами цветов, где вокруг низкого и обширного овального стола высились три массивных трехместных ложа. — Сюда, братцы-Диоскуры, вот ваши места.

— Мы свято выполняем завет предков. — заметил сухой подтянутый Арулен, садясь на ложе и протягивая рабу ноги, чтобы тот снял башмаки, — Признак хорошего тона; начинать обед с числа граций, доведя его затем до числа муз^[49]. Кого ты еще пригласил на обед?

— Будут почти все наши, — ответил Клавдий, слегка покривив душой. Мауриция он не позвал. Тот своими эпиграммами давно уже настроил против себя всю компанию. Добро бы еще не публиковал их.

— Нам не будет хватать только Флавия Клемента, — заявил Юний Альсин, посыпая воображаемым пеплом голову.

— Да? А что с ним? — спросил Клавдий, но тут же осекся и кивнул головой. Он вспомнил. — Но я, признаться, так и не понял за что? Он же был совершенно безобидным увальнем, а кроме того с таким стоическим мужеством нёс бремя своего родства с цезарем… Он ведь был его двоюродным братом.

— Это и спасало его столько времени. Будь он родным, то клянусь Вакхом, не пережал бы Тита. — сказал Арулен Приск.

— Самое интересное произошло за три дня до казни. — рассказывал Альсин, лакомясь стеблями пышной спаржи, — Цезарь пировал у него три часа кряду, объявил его своим лучшим другом и кристальной души человеком, а его мальчишек — своими наследниками и тотчас же переименовал одного в Домициана, а другого — в Веспасиана. На следующий же день наши понтифики причислили обоих ребятишек к лику богов,

— А еще через день беднягу Клемента схватили спросонок и поволокли на казнь, — закончил Арулен, — Мне говорили, что его голова, даже отделенная от туловища, сохраняла недоуменное выражение лица, будто вопрошая: за что вы меня так?

— Тразея говорил, что за христианство… — начал было Юний.

— Глупости, — оборвал Арулен, — Официально было объявлено о его осуждении за взяточничество и предвзятое судейство. Правда, приговор ему вынесли уже задним числом.

— Помилуй нас, Юпитер! — воскликнул Альсин, — Если бы за это казнили, Город бы обезлюдел. Но пусть даже и так, пусть он трижды взяточник, при чем здесь его жена? А ведь наказали её так, как наказывают за христианство. Ее сослали на Пандатерию. А перед этим раздели и гнали плетями через весь город. А супруга у Клемента была дородная — представь себе, целая гора белого, визжащего и трясущегося мяса, — Юний Альсин захихикал.

— Прекрати. — бросил Арулен Приск, брезгливо поморщившись.

— Нет, право же, вымя свисало до пупка, здоровее, чем у перузийской коровы… — Альсин давился от смеха, уплетая салат с пряным велабрским сыром и запивая его медовым мульсом.

— Бедная Флавия… — пробормотал Клавдий, вспоминая веселую кругленькую хохотушку, которая некогда была «кумушкой» на его свадьбе. — Она ведь тоже была племянницей Цезаря.

— О-о! — воскликнул Приск, трагически возводя очи горе. — Свирепее всего наш мухоед расправляется именно с племянницами. Суди сам, дочь своего брата, Юлию, он мало того, что соблазнил и обрюхатил, но и заставил вытравить плод, отчего бедняжка умерла. А ведь ничто не мешало ему жениться на ней…

— Ну, нет, ни за что, — возмутился Альсин, — это было бы кровосмесительством. А вот убить родственницу — дело весьма приличное. И крошка Домиция была довольна.

— Он поговаривают вновь женился на этой Домиции? — осведомился Клавдий.

— Что значит «вновь»! Их новая свадьба затмила даже предыдущую.

— Но ведь у нее, кажется, был любовник. Этот актёр…

— С любовниками мы расправляемся ещё быстрее, чем с кузенами, — хмыкнул Приск, обсасывая куриную гузку. — Цезарь вначале терпел Париса, но когда тот выступил в комедии младшего Гельвидия, знаешь ли, про Париса, который бросает Энону ради Елены, а потом думает, как бы ему остаться в милости и у той и у другой; Цезарь усмотрел в этом сюжете «оскорбление величия римского народа посредством преступного намека» и, чтобы никому не было обидно, велел заколоть и Гельвидия, и Париса, и Парисова мальчишку, который играл Елену, и даже тех, кто носил цветы на их могилы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

48

«О, святость застолья!» (лат).

49

То есть от трёх до девяти участников.