Их женщина

Лена Сокол, 2018

Двое сильных мужчин. И оба принадлежат ей одной. Они не могут делить ее и не в силах воевать друг с другом. Эта дружба на троих сильнее страсти. Она сильнее личных интересов и обстоятельств. Сильнее кровных уз и старых обид. Это странная любовь – на сердце шрамами.

Элли

— Милая?

Боже…

Его гребаный голос разрушает так тщательно выстроенную в моих мозгах идиллию.

— Что? — Хочется сказать мне, но вместо этого вырывается: — Ты где здесь милую-то увидел?

— Элис! — Взрывается отец, врубая свет в моей комнате.

А вот это уже похоже на правду. Вот теперь я верю — передо мной заботливый, ласковый папочка. Образцовый, мать его.

— Ты что-то сказал? — Улыбаюсь я, снимая наушники.

Он быстро проходит в комнату и срывает с окна простыню. Разумеется, я не стала ждать, когда он соизволит повесить жалюзи, и занавесила окно таким образом. Присандалила ткань прямо к оконной раме сверху с помощью строительного степлера. Знала, что его это страшно выбесит. Никак не могла отказать себе в удовольствии лицезреть рождающийся на лице папули праведный гнев.

— Какого… — Запинается он.

В его руке лишь кусок простыни, а второй обрывок ожидаемо остается висеть на раме, прибитый железной скобой.

Мне дико нравится то, что я вижу. Еле сдерживаюсь, чтобы не заржать. Вместо этого картинно зеваю и напускаю на себя скучающий вид.

— Это неприемлемо, Элис! — Вопит папочка.

— Меня зовут Эй Джей. — Замечаю отстраненно. Встаю и швыряю плеер с наушниками на столик. — В который раз прошу называть меня именно так, мистер Кларк.

— Хватит. Все. — Он проводит рукой по волосам, задыхаясь. — Больше я это терпеть не намерен.

Кажется, чаша его терпения уже переполнена. Но, пожалуй, пару капель еще выдержит. Поэтому я прохожу мимо и, направляясь к двери, добавляю:

— Тебе и не приходится ничего терпеть. — Пожав плечами, наклоняюсь на косяк. — Тебя же нет, ты вечно на работе. Так какая разница, что происходит дома?

Кажется, в него вселяется бес. Он, едва не сбив меня с ног, проносится в сторону коридора и возвращается с большой коробкой, в которой еще вчера привезли наши вещи. Подлетает к злосчастному туалетному столику и остервенело сгребает внутрь все, что стоит на нем: мою косметику, расчески, плеер, солнцезащитные очки, металлические перстни, заколки, кожаные браслеты.

Но и на этом папочка не спешит останавливаться. Выдувая из ноздрей пар, как огнедышащий дракон, бросается к моему гардеробу. В коробку летят рваные джинсы, косуха, клетчатые рубашки, многочисленные черные кофточки и даже тяжелые ботинки в количестве трех пар.

— Вау, — тихо произношу я, выдавливая из себя смешок. — Какая экспрессия…

На самом деле, не так уж и смешно. Давненько я не видела его в таком состоянии.

— Больше никаких этих… — рычит, оглядывая и швыряя мои тряпки в коробку, — загробных штучек!

Его глаза краснеют настолько, что, того и гляди, лопнут.

— О’кей… о’кей… — театрально поднимаю руки, — ты бы так не кипятился, ладно? В твоем возрасте вредно. Может случиться инфаркт, и все такое. — Пожимаю плечами, любуясь тем, как раздуваются его ноздри. — Ну, ты ведь врач, должен и сам знать. Чего это я тебе рассказываю…

— Еще слово, и… — Папочка с глухим стуком обрушивает коробку на пол.

— И, кстати, они не загробные. — Складываю руки на животе. — Скорее поминочные. Но тебе не понять. Ты же никого не терял, правда?

— Всё. — Он подхватывает мои шмотки и тащит прочь из комнаты. — Я думал, это всё блажь. Думал, что пройдет, что ты перебесишься. Но, видно, с тобой нужно по-другому!

Шаркая ногами по полу, плетусь следом. Скорей бы ушел на смену. Мне очень необходимы сорок, а то и восемьдесят часов божественной тишины, во время которых меня никто не будет беспокоить.

— Больше никаких карманных денег! — Продолжает родитель.

— Напугал. — Бормочу я, хмыкнув.

— Никаких поблажек. — Он закрывает коробку, хватает скотч и опечатывает ее. — Будешь выглядеть так, как я тебе скажу. — Отпинывает коробку в коридор. — Делать будешь, как я велю. И только попробуй еще раз мне дерзнуть…

Лицо папочки так близко, что я едва не прикусываю язык. Вжимаюсь в стену и не знаю, чего еще можно от него ожидать. Наверное, не плохо, что он наконец-то вышел на эмоции. Я-то думала, внутри его брони давно все окаменело.

— О’кей, мистер. — Снова вскидываю руки и пытаюсь сделать безразличное лицо.

С непривычки выходит паршиво.

— Сейчас же ты смоешь со своего лица эту гадость, и мы поговорим!

— Еще чего, — усмехаюсь я.

По спине в это время бегут оголтелые мурашки.

— Захотела в закрытый интернат для девочек? — Прищуривается он. — Мне такой вариант предлагали. И не раз. — Вскидывает брови. — Для трудных подростков там особые условия. Весьма комфортные.

— Какие? — Вся моя решительность улетучивается. — Решетки на окнах? Так это замечательно. Зато будет с кем поговорить. Надзирателям явно будет больше дела до меня, чем тебе!

— Ты сейчас умоешься. — Говорит он тихо. В его взгляде застывает лед. — И мы поговорим. Выполняй, не то будет хуже.

И я понимаю, что на этот раз папуля не шутит. Хотела вывести его из себя — поздравляю, вывела.

— Я умоюсь. — Отвечаю, задрав подбородок. — Но только потому, что сама так хочу.

И это определенно не фраза победителя.

Но я ухожу в ванную комнату, продолжая глупо улыбаться. И ничего, что улыбка эта похожа на кривой оскал, а мне самой ужасно хочется выть. Зато это интереснее, чем лежать в пустом доме и молча глядеть в потолок. Наконец-то между нами хоть что-то происходит. Меня заметили. Круто, очень круто.

— Ты была сегодня на занятиях в новой школе? — Спрашивает отец, наливая в мою тарелку молоко, когда мы уже сидим вдвоем в столовой.

— Да. — Кривлю лицом. — А ты был на новой работе? Как тебе?

Ненавижу эту гадость — молоко. Почему для того, чтобы изобразить идеальный семейный завтрак, нужно сидеть и делать вид, что тебе вкусно и интересно? Да папашке наплевать и на меня, и на чертовы хлопья в моей тарелке. К чему все это?

— И как тебе? — Игнорирует мой вопрос.

Пожимаю плечами.

— Нормально.

Семья должна общаться. Должна собираться за общим столом. Вот для чего папочка насилует себя совместным завтраком. Ради того, чтобы я могла чувствовать себя нормальной. Такой же, как все.

Ужасно мило.

— Мне звонили из школы. — Его взгляд пронизывает меня насквозь, а тон заставляет вздрогнуть и напрячься. — Ты ушла после первого урока, Элис.

Я открываю рот, чтобы поправить его, но тут же закрываю. Черт с ним. Кто знает, как сильно он может взбеситься на этот раз?

— Было скучно, вот я и ушла. — Говорю обыденно и сразу впиваюсь глазами в тарелку.

— Мы пообщались с твоим учителем, с мисс Джонсон.

О, а вот это совсем непривычно. Он интересуется моими делами. И это очень пугает.

— И? — Сглатываю.

— Тебе нужно подтянуть учебу, чтобы не пришлось сдавать заново все тесты за прошлый год.

Медленно бултыхаю ложкой в тарелке, боясь дышать. Все было гораздо лучше, пока ему было по фиг.

— Угу. — Цокаю языком.

Это должно означать что-то типа «я подумаю, но сделаю по-своему».

— Вчера я познакомился с миссис Салливан, ее семья живет в доме напротив.

— Я думала, брюнетки не в твоем вкусе. — Не выдерживаю я.

Моя язвительность заставляет папочку сжать пальцы в кулаки.

— Мы решили, что ее сын Майкл мог бы помочь тебе с учебой.

Что?! Этот рыжий очкарик, одетый по моде шестидесятых?! У меня хлопья застревают комом в горле.

Нет, только не это…

— Ты должна понимать, что я не шучу, Элис. — Папа наливает себе сока, продолжая сверлить меня внимательным взглядом. — Если ты ослушаешься, буду вынужден принять меры.

— Ты только это и умеешь. — Выдыхаю я, бросив ложку. — Ты вообще слышал что-нибудь когда-нибудь о простом человеческом отношении? А? Знаешь, что такое быть нормальным? Быть просто отцом? — Встаю и швыряю на стул салфетку. — Хотя, о чем это я? Ты же забрал меня у нее, чтобы сделать ей больнее. Только вот ей я была нужна, а тебе — нет!

— Элис, если я еще раз узнаю, что ты пропустила уроки… — Рычит он мне в спину.

И меня это жалит больнее кнута.

Разворачиваюсь и ору ему в лицо:

— Да буду я ходить в твою чертову школу! Ни одного гребаного урока не пропущу! И с ботаником этим твоим буду заниматься! Все ради того, чтобы выучиться и скорее свалить из этого дома и из твоей никчемной жизни, хренов эгоист!

Вижу, как отец краснеет от гнева и медленно поднимается из-за стола, поэтому спешно добавляю:

— Прямо сейчас и пойду.

И, высоко подняв подбородок, топаю к двери. Распахиваю ее и вываливаюсь на улицу. Сердце стучит где-то в горле, коленки трясутся. У меня всего секунда, чтобы решить: идти поперек его воли или позорно подчиниться. Но ноги сами уже несут меня к большому светлому дому напротив.

Иду. Быстро стряхиваю слезу и отгоняю воспоминание, которое преследует меня последние восемь лет.

Мы в суде. Родители разводятся. Удар молотка, и меня начинают оттягивать назад, отнимают от мамы. Я тяну и тяну к ней свои тощие ручки, плачу, не понимаю, как такое может быть. Почему нас разлучают? А она виновато закусывает губу и прижимает ладони к своей груди. Словно ей сердце вырезали.

Мы смотрим друг на друга очень долго, наши взгляды не разорвать, как и нашу связь. Мы едины. Но ровно до того момента, пока отец не выносит меня из зала на своих руках.

Я останавливаюсь, выдыхаю и решительно стучу в дверь напротив, умоляя, чтобы внутри никого не оказалось. Незаметно смахиваю еще одну подступившую слезинку. Робко оборачиваюсь и вижу папочку, застывшего у окна.

«Пусть никого не будет дома. Пусть не будет».

Но из-за двери доносятся неторопливые шаги. Три, два, один. Сердце замирает.

— Привет, — хмыкаю я, когда передо мной предстает мальчишка.

Выше меня на полголовы. Медно-рыжая копна волнистых волос, тонкий, прямой нос, сжатые в линию искусанные губы и пронзительные зеленые глаза.

Сначала он бледнеет, словно привидение увидал, а затем начинает медленно покрываться краской. Сперва краснеет его шея, затем подбородок, щеки, лоб. Совершенно белая кожа вмиг становится пунцовой, и выглядит это так, будто он сейчас закипит, как чайник. Вот-вот пар из ушей повалит.

— А… Э… — мычит он, выпучив глаза.

Приступ у него, что ли, какой? Начинаю переживать за парня.

— Слушай, — говорю, оглядываясь назад, — ты бы хоть улыбнулся, а?

— Э… — Точно немой, блеет он.

Сглатывает неприлично громко и широко распахивает свои глазищи.

— Понятно. — Нервно почесываю свой лоб, а затем пристально смотрю в его лицо. — Ты Майкл, да?

— А… да…

— Значит, так, Майкл. Ты сейчас улыбаешься, делаешь вид, что рад меня видеть. Я улыбаюсь тебе в ответ и вхожу, потому что моему папочке позарез нужно, чтобы я подружилась с кем-то из местных. Лады?

— Ы… — коротко кивает парень, делая неуверенный шаг назад.

Наверное, это означает «лады».

Поэтому я с облегчением шагаю внутрь. Уши рыжего к этому времени делаются уже адски пунцовыми. Боюсь, если прикоснуться к ним, можно знатно обжечься.

— Ну, привет, сосед. — Оглядываюсь по сторонам. — Рассказывай, как жизня?