Майор Пронин и тайны чёрной магии

Лев Овалов, 2022

Как известно, в ХХ веке было три великих сыщика – Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро и майор Пронин. Последнего так же можно рассматривать как аналог агента 007 – Джеймса Бонда. При этом романы о Бонде начали издаваться в 1950-х годах, а произведения о Пронине – в конце 1930-х. Главный герой советской шпионской литературы, гроза всех иностранных резидентов Иван Пронин, расследует самое таинственное и мистическое преступление советской эпохи. Это настоящий детектив по-советски – страшноватый, остроумный и стильный. Этот роман был найден в архиве писателя совсем недавно, публиковался ограниченными тиражами и стал библиографической редкостью.

Смерть тракториста Савельева

Мне давно хочется написать приключенческую повесть, в которой не было бы ни убийств, ни смертей, ни каких-либо других мрачных событии, хочется сочинить этакую изящную безделушку, умело сделанную и приятно написанную, остроумную и увлекательную, в манере, скажем, такого великолепного писателя, каким, например, является хотя бы непревзойдённый в своём роде Честертон. Но, увы, такие литературные упражнения доступны, пожалуй, лишь писателям, далеко отстоящим от подлинной жизни: подлинная жизнь гораздо грубее и трагичнее той, которую нам нередко изображают в литературе. И так как я взялся описывать события, имевшие место в нашей реальной действительности, я, вопреки собственному желанию, вынужден показывать все острые и неприятные углы того сложного сооружения, каким явилось описываемое мною преступление.

Преступления, как известно, направлены прежде всего против людей, против личности, как выражаются юристы, поэтому именно люди и становятся в первую очередь жертвами совершаемых преступлений, какие бы отвлечённые цели они ни преследовали; похищение знаменитой картины или чертежей секретного изобретения не обязательно требуют человеческих жертв, но так как на пути к этим ценностям неизбежно попадаются люди, они и становятся жертвами преступников, устремляющихся к своей цели.

Поэтому выдумай я свою повесть, возможно, я обошёлся бы без особенно мрачных красок, но так как я выступаю всего-навсего в роли беспристрастного хроникёра и описываю подлинное происшествие, я вынужден всё описывать так, как оно происходило на самом деле.

Тракторист Улыбинской МТС Пётр Никифорович Савельев умер 6 июня 1956 года… В конце концов, смерть его могла бы и не привлечь внимания судебных органов, все люди смертны и, случается люди умирают в самом юном возрасте, — но в данном случае странное обстоятельство сопутствовало этой смерти.

Смерть Савельева не привлекла бы и особого внимания Ивана Николаевича Пронина, она прошла бы мимо него стороной, но именно в этом году смерть Савельева оказалась для станичных комсомольцев очень большой потерей, а так как Иван Николаевич был в курсе дел местных комсомольцев, он вместе с ними тоже почувствовал утрату Савельева. А затем дополнительно выяснилось ещё одно обстоятельство, о котором прокурор Матвеев счёл себя обязанным поставить в известность Пронина, как секретаря районного комитета партии, и это придало случаю Савельева уже бесспорно трагический и таинственный характер.

Пётр Никифорович Савельев был коренной станичный житель, в Улыбинской он родился, учился, вырос, окончил семилетку и, отслужив свой срок в армии и вернувшись в родную станицу, поступил на работу в местную МТС. Сперва он работал прицепщиком, потом прошёл курсы механизаторов и стал одним из лучших трактористов. Женился он рано, жену взял тоже из местных станичных девушек, учиться она не захотела, кое — как закончила четыре класса и пошла на работу в колхоз. Но жена получилась из неё добрая и в своём Пете она не чаяла души. Первые два года после свадьбы молодожёны прожили у родителей Петра, потом решили отделиться, Пётр поставил себе хату, — помогли родители, МТС, друзья, — и вскоре Савельевы зажили своим домом.

Весной 1956 года Савельеву пошёл двадцать девятый год, его Анна Леонтьевна была помоложе, было у них уже двое пацанов — мальчик и девочка, и если бы не беспричинная ревность Нюры, которая год от года любила своего Петю всё горячее и горячее, их жизнь можно было бы назвать безоблачной. Надо отметить, что сам Савельев поводов для ревности не давал и над вспышками своей жены только посмеивался.

— Хитрая у меня жинка, — говаривал он девчатам в МТС. — Купила мне в городе тёмные очки, говорит от солнца, а на самом деле, чтобы на вас не засматривался.

Он и на самом деле смотрел на них как бы через тёмные очки, не засматривался, но девчата, чтобы подзадорить Нюру, возвращаясь вместе с Савельевым с работы в станицу, едва приближались к дому Савельевых, нарочно начинали липнуть к Петру, хватали его под руку, прижимались, заглядывали в глаза, и Анна Леонтьевна, стоя у крыльца, встречала мужа гневными и страстными взглядами: будь это в её власти, она сожгла бы своими взглядами и мужа, и этих задиристых и насмешливых девчат.

Но Пётр Никифорович входил в дом, целовал свою Нюру так же тепло, как и в первые дни после женитьбы, подкидывал к потолку ребятишек, и сердце Анны Леонтьевны отходило, и в доме вновь водворялись мир и покой, покуда его опять не нарушала какая-нибудь насмешливая и беспечальная дивчина.

Пронин познакомился с Савельевым в феврале этого же года на заседании бюро райкома, когда Савельева принимали в кандидаты партии. До этого Иван Николаевич видел Савельева раза три или четыре когда приезжал в МТС, но не обращал на него особого внимания, парень ничем особо не выделялся, в МТС многие хорошо работали, Улыбинская МТС вообще была на хорошем счету. Когда Савельева пригласили войти в кабинет Пронина, где происходило заседание бюро, Иван Николаевич пытливо взглянул на вошедшего и тотчас, чтобы его не смутить, отвёл от него глаза.

Задорожный, секретарь партийной организации МТС, доложил, что первичная партийная организация постановила принять Савельева в кандидаты партии и кратко характеризовал его, сказав, что Савельев примерный производственник, относится к порученной работе очень добросовестно, не гонится за длинным рублём и что в колхозах его хвалят за высокое качество работы.

Майор Пронин на совещании. Рисунок Анны Леон

Иван Николаевич опять посмотрел на Савельева, на этот раз повнимательнее, как бы оценивая его. Открытое лицо, хотя черты лица несколько мелковаты, в складках губ чувствуется большое упрямство, серые глаза не блещут как будто большим умом, но это честные глаза… Савельев скорее понравился Пронину, и Иван Николаевич решил, что вопрос о приеме Савельева в партию не вызовет лишних разговоров. Но вопреки предположению Пронина, Горбенко, секретарь райкома по зоне Улыбинской МТС, засыпал Савельева множеством неприятных вопросов и это было более удивительно, что Горбенко присутствовал на собрании партийной организации, когда Савельева принимали в партию и с помощью своего авторитета мог легко притормозить этот приём.

— Вы обдумали своё вступление в партию? — спросил Горбенко Савельева.

— А как же? — задумчиво ответил Савельев. — Трошки подумал.

— Только трошки? — строго переспросил Горбенко.

— Ну, зачем трошки, — ответил Савельев. — Очень даже не трошки, это я так только, к слову. Основательно подумал.

— А доклад товарища Хрущёва на сентябрьском пленуме читали? — спросил Иванов, председатель районного исполкома.

— Я его не только читал, а выполнял, — сердито ответил Савельев и, как показалось Пронину, вызывающе посмотрел на Иванова.

— Как же вы его выполняли? — добродушно спросил Иванов.

— А вы спросите про мои показатели у товарища Задорожного, — пояснил Савельев с явным чувством уважения к самому себе. — Он вам пояснит.

Этот ответ понравился Ивану Николаевичу.

Но Горбенко продолжал свой допрос.

— А в Бога вы верите, товарищ Савельев? — по — прежнему строго спросил он Савельева.

— А вы верите? — насмешливо ответил ему теми же словами Савельев.

— Я-то не верю, — сказал Горбенко. — Но, если я вас о том спрашиваю, значит есть у меня для того основания.

— Ну, и я не верю, — отозвался Савельев. — Это всё равно как бы спросить: верю ли я в дырку. Я в армии два года прослужил, там — то я чему-нибудь научился?

И этот ответ понравился Пронину, но Горбенко сейчас же повернул этот ответ против Савельева.

— А зачем же вы крестили своих детей, ежели не верите в Бога? — язвительно спросил он Савельева. — То — дырка, а то в холодную погоду позволили их в купель окунать, простудить могли… Это для чего?

Савельев покраснел, багровая краска сразу залила его щёки и подбородок, а затем побагровел и его лоб, от внутреннего напряжения на нём даже выступили росинки.

Так то жинка, — сконфуженно сказал он. — Бабьи глупости. Я тут не при чём.

— Значит, жена попов поддерживает, а вы тут не при чём? — не унимался Горбенко. — Несерьёзный ответ, а ещё в партию вступаете. Коммунист жену воспитывать должен.

— Я и воспитываю, — сказал Горбенко. — Третьего окрещивать не будем.

— Ну, это мы увидим, — сказал Горбенко. — Но я сейчас про вашу жену говорю. Не работаете вы с ней.

— Это как же мне с ней работать? — спросил Савельев.

— Вот, говорят, ваша жена даже по знахарям и бабкам бегает, — сказал Горбенко. — Ворожит, гадает…

— Ну, это опять одно глупство, — возразил Савельев и даже усмехнулся. — Это она от ревности.

— А вы ей поводов не даёте? — спросил Иванов.

— Да нет, как будто, — весело сказал Савельев. — Я уж ей говорил: заместо того, чтобы колдунам за суеверие платить, лучше бы ты мне горилки купила.

— Вот вы и по части горилки тоже стали нажимать, — продолжал шпиговать Савельева Горбенко. — Как стали много зарабатывать, так горилка у вас, говорят, стала частым гостем на столе.

— Ну, и брехня — спокойно возразил Савельев. — Я горилке внимания уделяю не больше, чем девкам. А вот пиво… пиво я уважаю, иногда за ужином бутылку-другую опорожню…

Он обвёл глазами присутствующих.

— Что, разве нельзя? — спросил он не без лукавства, — он знал, что многие из присутствующих не прочь были бы посидеть за ужин с горилкой.

— Нет, почему же нельзя? — сказал Горбенко. — Я только всё это говорю к тому, что теперь вы примером для всех должны стать, коммунист не только в поле должен пример подавать.

— Это вы понимаете? — спросил Савельева Пронин.

— Понимаю, — рассудительно ответил Савельев.

— Так ты что? — обратился Пронин к Горбенко. — Ты «за» или «против»?

— Разумеется «за», — сказал Горбенко. — Я и на партийном собрании высказывался «за», я только хочу объяснить товарищу Савельеву как теперь возрастает его ответственность и перед самим собой, и перед коллективом, теперь он за всё отвечает во много раз больше, и за жену свою отвечает, и за детей.

— Словом, — усмехнулся Пронин, — взялся за гуж, не говори, что не дюж?

— Вот именно, — подтвердил Горбенко. — Я думаю, Савельев будет хорошим коммунистом, но наш долг сказать ему о его обязанностях.

— Высказаться кто-нибудь хочет? — спросил Пронин.

— Позвольте мне, — сказал Тарановский, секретарь райкома комсомола. — Я бы хотел сказать…

— Да ведь Савельев не комсомолец, — сказал Горбенко, удивляясь тому, что Тарановский хочет говорить о Савельеве.

— Ну и что ж, что не комсомолец? — обидчиво возразил Тарановский. — Что ж, я о комсомольцах только имею право высказываться? Мне есть, что сказать о Савельеве. Комсомольская организация школы № 3 подняла поход против сорняков. Мы ведь кричим, кричим о борьбе с сорняками, а по существу никто ничего не делает. Ребята, наконец, взялись за дело, а кто им помог? Никто. Только один Пётр Никифорович и откликнулся. И ведь как откликнулся! Не стал ни речей произносить, ни обещаний давать. Договорился с ребятами и каждый вечер, после работы, на два — три часа выезжает на своём тракторе выкорчёвывать эту чёртову амброзию. Сколько канав, сколько обочин на дорогах очищены с его помощью! Я думаю, так именно и поступают настоящие коммунисты. Станичные комсомольцы не нахвалятся им…

— Чего ж ты нам об этом не рассказал? — спросил Пронин Савельева.

Тот улыбнулся.

— Чего ж рассказывать…

Это было сложное и трудное дело — борьба с сорняками. Значительные площади поражены на Кубани амброзией. Так называемая амброзия полыннолистная — ужасный сорняк, цепкий, упорный, трудно поддающийся уничтожению. Сорняк этот засорял и глушил посевы с таким неистовством, точно задался целью уничтожить на Кубани все хлебные культуры. В народе даже ходила легенда, что какие-то неопознанные самолёты летали после войны над Кубанью и нарочно рассевали семена этой амброзии для того, чтобы советские люди подольше не могли восстановить своё хозяйство. Говорили, что это американские капиталисты прислали советским людям такой подарок, — так это было или не так, никто толком не знал, но во всяком случае амброзия приносила сельскому хозяйству Кубани немало вреда. Краевой исполком публиковал строгие постановления, которыми обязывал всех и вся повести строгую борьбу с амброзией, но — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Грозные постановления печатались в газетах, наклеивались на стены в учреждениях, а амброзия росла себе и росла…

В ином колхозе или совхозе очищали поля от сорняков, но амброзия росла и на обочинах канав, и в палисадниках, и на огородах, ветер вновь разносил семена амброзии по полям, и до тех пор, пока весь народ не поднимется на борьбу с сорняками, с амброзией было не совладать.

За последний год на бой с амброзией всё чаще стали выходить комсомольцы, и тогда, когда они делали это дружно и напористо и им удавалось поднять за собой всю молодежь, заросли амброзии редели и исчезали и в районах, избавленных от амброзии, заметно увеличивался урожай. И, вот, в этом походе комсомольцев против амброзии самое непосредственное участие принял, оказывается, и тракторист Савельев. О походе комсомольцев против сорняков Пронин знал от Тарановского, но об участии в нём Савельева слышал впервые.

— То, что вы включились в это дело, это вы молодец, — сказал Пронин. — Это и есть коммунистическое отношение к труду.

Он обвёл членов бюро глазами.

— Какие будут предложения?

— Принять, конечно, — отозвался Иванов. — Чего там!

Пронин для порядка всё-таки спросил:

— Возражений нет?

Затем он встал, вышел из-за стола, подошёл к Савельеву и пожал ему руку.

— Поздравляю, товарищ Савельев, — сказал Иван Николаевич и сам взволновался. — Вы теперь находитесь в рядах той самой партии, которая… Которой…

Иван Николаевич всегда волновался, когда в партию принимали нового коммуниста.

— Я надеюсь, что вы волнуетесь не меньше моего, — сказал он Савельеву. — Это должен быть для вас великий день, товарищ Савельев. Каждый раз, когда мы принимаем в партию нового коммуниста, я всегда вспоминаю, как принимали в партию меня самого. Это было на деникинском фронте, где нас каждую минуту могли убить или ранить, и, если бы деникинцы подобрали меня раненым и нашли бы при мне партбилет, меня бы наверняка повесили, а, может быть, даже вырезали на спине пятиконечную звезду. Но это не останавливало тех, кто шёл тогда в партию. Другой такой партии нет во всём мире. Коммунисты не ищут ни власти, ни славы, они не думают о собственном благополучии. Они борются за счастье всех людей на земле. Нет другой партии, которой были бы так дороги все люди и на всём свете. Вы состоите в партии, которая создана Лениным, и вы обязаны теперь постоянно у него учиться. Теперь каждый обиженный человек может обратиться к вам, и вы обязаны ему помочь. Вы теперь вышли на передовую линию: больше чести и больше опасности. Думаю, что вы будете достойны носить звание коммуниста. Поздравляю вас ещё раз.

Многие считали, что это у Пронина слабость — любит, мол, старик поговорить, приняли бы, проголосовали и всё, а инструктор райкома Курочкин, присутствуя как-то на заседании бюро и будучи свидетелем подобной сцены, даже упрекнул Пронина в сентиментальности.

— Стар становишься, товарищ Пронин, — пошутил с барственной небрежностью Курочкин. — Не жалеешь времени, ни своего, ни чужого. Какая-то излишняя чувствительность. Прямо дедушка перед внуком.

Но Савельев, должно быть, понимал Пронина не так, как Курочкин, — он стоял перед Прониным весь красный, смущенный и нервно теребил в руках свою шапку, так же, как теребили до этого свои шапки перед Прониным уже десятки людей, глаза его заволокло слезами волнения, и Пронин знал, что эту минуту Савельев запомнит так же, как запомнил её и сам Пронин, потому что в партию вступают всего один раз в жизни. Савельев пожал Пронину руку и, ничего больше от смущения не сказав, быстро пошёл к выходу, и все улыбнулись ему вслед, все понимали, что «нашего полку прибыло». После этого Иван Николаевич видел Савельева всего один раз, когда с директором МТС Дыховичным поехал весной в поле посмотреть, как вспахивают землю под кукурузу.

Савельев, загорелый весёлый и небритый, проехал на тракторе мимо Пронина и приветливо помахал ему рукой.

В свою очередь Пронин тоже поднял руку и жестом остановил тракториста.

— Что скажете, товарищ секретарь? — громко спросил Савельев, выключив скорости и не слезая с трактора.

— Давно вас не видел, товарищ Савельев, — сказал Иван Николаевич. — Соскучился. Вот приехал к вам с вашим директором Он всё хвалится, а я о недостатках хочу узнать. План-то ещё не вполне… Вот и хочу спросить: что нам мешает?

— А хотя бы и вы, товарищ Пронин, — тотчас же насмешливо отозвался Савельев, с хорошим задором посматривая на секретаря райкома. — Оторвали от работы и сами же торопите!

Дыховичный довольно захохотал.

— А всё-таки? — настаивал Пронин. — Скажите что-нибудь о неполадках…

— А вы приезжайте к нам вечером в МТС, не поленитесь, — сказал Савельев не без подковырки. — Там о неполадках и поговорим.

— Вот вы какой стали! — ответил Пронин не без одобрения. — Ну, а на семейном фронте как, третьего ещё не ждёте?

— Пока ещё нет, но крестить не будем, это я вам обещал, — засмеялся Савельев.

— Значит, перевоспитали жену? — спросил Пронин.

— Не совсем, — отозвался Савельев уже не так весело, с некоторым смущением. — Нажимаю, конечно, но от бабок ещё не совсем отбил…

Он опять порозовел.

— Ну, я поехал, — сказал он, явно желая оборвать разговор на семейные темы. — До вечера!

Но вечером Пронин в МТС так и не выбрался.

Спустя два месяца к Пронину пришёл вечером районный прокурор Матвеев и доложил, что в ночь с 6-го на 7-е июня в районной больнице умер тракторист Савельев и что смерть его, как было обнаружено на вскрытии трупа, по заключению судебно-медицинской экспертизы последовала от отравления каким-то ядом из группы морфинов.

Если бы Пронин действительно отличался чрезмерной чувствительностью, он бы так и ахнул от такого известия, но Пронин, вопреки мнению товарища Курочкина, чувствительностью не отличался и, когда слышал что-либо такое, что действительно могло его взволновать, наоборот, замыкался в себе и принимался думать, обдумывать, что произошло и что в связи с этим надо делать.

Иван Николаевич посмотрел на бледное и несколько вытянутое лицо Матвеева…

Он не очень любил Матвеева, хотя считал его неплохим работником. Матвеев всего четыре года назад окончил Юридический институт и для своих лет, и для своего стажа продвигался по служебной лестнице даже слишком быстро.

Он был очень подкован по части знания законов, но, по мнению Пронина, был уж чересчур законником, если по закону человека следовало осудить и засудить, на Матвеева не могли воздействовать никакие смягчающие обстоятельства, не предусмотренные соответствующими постановлениями или разъяснениями. На посту районного прокурора Матвеев проявлял много энергии, но Пронин считал, что для своего возраста Матвеев слишком рано окостенел, чиновника в нём было больше, чем коммуниста, он бы родного отца без сожаления отправил на каторгу, соверши тот какое-либо подходящее преступление.

— Жаль парня, хороший был коммунист и хороший работник, — только и сказал Пронин Матвееву. — Однако слушаю.

— Да слушать-то особенно нечего, Иван Николаевич, — сказал Матвеев. — Пришёл и доложить, и посоветоваться, не знаю, с какой стороны и подступиться.

Он рассказал Пронину всё, что было известно ему самому.

Савельев пришёл домой ещё засветло. Он закончил свой рабочий день, как обычно, перевыполнив норму. На работе ни с кем не ссорился, от начальства никаких замечании не получал. Словом, на работе у него всё было в порядке. Дома тоже всё, по-видимому, обстояло хорошо. Девушки в последнее время перестали поддразнивать его жену, и поэтому Анна Леонтьевна вела себя как нельзя лучше.

Придя домой, Савельев умылся, переоделся и, пока жена собирала на стол ужин, возился с детьми, он всегда, если приходил домой, хоть немного, но обязательно играл с ребятишками. Анна Леонтьевна накрыла на стол, потом Савельев помог жене уложить детей спать и лишь после этого они сели за ужин.

Ужин прошёл очень мирно и после ужина они тут же легли спать. Но едва они легли, как Савельеву стало плохо, он пожаловался, что у него кружится голова, потом его начало тошнить, за ужином он выпил всего бутылку пива и Анна Леонтьевна даже спросила мужа, не заходил ли он с кем-либо по дороге домой в чайную, хотя и не было заметно, что Савельев выпил, он ничего на это не ответил и только отрицательно покачал головой, затем началась рвота и Савельев потерял сознание.

Анна Леонтьевна, забыв всё на свете, забыв даже о спящих детях, бегом побежала в районную больницу. Там тоже не затянули дело с выездом, дежурный врач немедленно послал санитарку за шофёром, благо тот жил неподалёку от больницы и шофёр не заставил себя ждать, ведь ехать надо было за Савельевым, санитарка сказала шофёру об этом, а Савельева знали и уважали во всей станице.

Когда Савельева привезли в вольницу, он был ещё жив, но в сознание так и не пришёл. Врач решил, что имеет место какое-то отравление, он, конечно, подумал, что имеет место пищевое отравление. Было проделано всё, что полагается в таких случаях, врач и сестры не отходили от Савельева, но спасти его не удалось. Меньше чем через час после прибытия в больницу Савельев умер.

Анна Леонтьевна не отходила от дверей палаты, в которой находился Савельев. Слова о смерти оглушили её. Она упала тут же у двери и дежурным медсёстрам пришлось приводить её в чувство. Она, конечно, пришла в себя, но это была уже совсем другая женщина. Трудно было поверить, что горе может так сразу изменить человека. Молодая здоровая двадцати семилетняя женщина постарела у всех на глазах, она вся посерела, у глаз и губ появились морщины, которых не было ещё час назад, вся она осунулась и похудела. Нет, нет, это уже не была разбитная и дерзкая на язык Нюра, которая так охотно перебранивалась с девчатами, поддразнивавшими её своей привязанностью к её мужу!

Дежурный врач констатировал смерть от пищевого отравления.

Анна Леонтьевна запротестовала было против вскрытия трупа, но врачи настояли, смерть была столь неожиданна, что без вскрытия обойтись было нельзя, тем более, — это тоже объяснили Анне Леонтьевне, — такая внезапная смерть могла бросить тень и на самою Анну Леонтьевну.

Ну, а вскрытие, которое производил судебно-медицинский эксперт, специально вызванный из города, установило, что смерть Савельева произошла вследствие отравления, но не пищевого, как это предположил врач районной больницы, а от яда, принятого (Савельевым за два-три часа до своей смерти. Эксперт не смог точно назвать яд, но в своем заключении безапелляционно отметил, что это был какой-то препарат группы морфина.

Препарат морфия…

Откуда бы он мог взяться в хате Савельевых? По дороге домой Савельев никуда не заходил, это было точно установлено Матвеевым.

Врагов у него не было.

На него даже никто не обижался.

Самоубийство?

Но из-за чего?

Не из-за чего было Савельеву кончать жизнь самоубийством.

Временного умопомешательства с ним тоже не могло быть.

Жена?

Но у Анны Леонтьевны не было причин желать смерти своему мужу…

Да и смерть своего Пети она переживала так что, кажется, предпочла бы лечь в гроб сама.

Хотя медицинская экспертиза категорически отвергла возможность пищевого отравления, Матвеев всё же поинтересовался, что ели Савельевы за ужином.

Борщ со свининой, яичницу с салом, пили молоко. Все дети, и Савельев, и Анна Леонтьевна, ели из одной посуды, однако Анна Леонтьевна не чувствовала никакого недомогания.

Кроме того, Савельев выпил ещё бутылку пива, которое Анна Леонтьевна не пила. Пиво было куплено накануне в чайной, и никто из тех, кто пил это пиво в чайной, даже не почувствовал себя нездоровым. Бутылка от пива, которое выпил Савельев, сохранилась, на дне её ещё оставалось несколько капель пенного напитка. Матвеев срочно направил эту бутылку с остатками пива в город на исследование в химическую лабораторию. Официального ответа он ещё не получил, но по телефону из лаборатории сообщили, что в бутылке пиво, как пиво, никаких примесей в нём не обнаружено.

Подозревать в смерти Савельева было некого.

Конечно, легче всего было заподозрить Анну Леонтьевну, с ней провёл Савельев последние часы своей жизни, но если даже Матвеев не находил против неё никаких улик, значит их действительно не было.

Будь хоть малейший повод к ней придраться, Матвеев её бы не пощадил, он не пожалел бы ни её самою, ни её детей, он бы не задумываясь отдал бы указание её арестовать…

Нет, уж если Матвеев её миловал, значит, все подозрения против неё отпадали.

Но тогда — кто?

И — почему?

И — зачем?

Отравление налицо, но кто же в этом виноват и как же оно произошло?

— На этот раз я абсолютно теряюсь, — откровенно признался Матвеев и взмолился: — Иван Николаевич, ведь у вас большой опыт по этой части, помогите.

Пронин только вздохнул.

— Я не бог и тоже ничего не вижу.

— Как же быть? — спросил Матвеев.

— Ждать, — сказал Пронин. — Выжидать. Может быть что-нибудь и обнаружится.

— А если не обнаружится? — спросил Матвеев.

— А не обнаружится — значит, не обнаружится, — сказал Пронин. — Не выдумывать же преступление? А пока что надо позаботиться о жене и детях Савельева, это — прежде всего. Я дам соответствующую команду, но и вам советую подумать об этом.

На этом они расстались, и Пронин не обманул Матвеева, он тоже не знал, что думать о смерти.