Месть невидимки

Лев Аскеров, 2000

Предлагаемое произведение, безусловно, фантастика. Об одном из великих таинств Пространства-Времени. Читателю, однако, оно может показаться реальной вещью. Это впечатление складывается потому, что сюжет тесно вплетён в известные нам изнурительные проблемы жизни, при которых простой человек беззащитен перед власть имущим блюстителем Закона и обречён на бесправие, прозябание и унижение. И раб Божий – человек, становится рабом себе подобного. А это невыносимо…

Главка вторая

Эксперимент

— Я здесь! — вскричал Караев. — Я здесь! — изнемогая от тошноты и шума в ушах, отозвался он. И, как оказалось, отозвался на надрывный голос жены, выбегающей из комнаты на балкон.

— Ты?! — осекшимся от изумления голосом выдохнула она.

Её Мика ползал на четвереньках в том самом же месте, у той же самой стены, где, настороженно вглядываясь в антенну своего аппарата, совсем недавно твёрдо стоял на ногах. А теперь как сомнамбула, с замутнённым взором да ещё и на карачках, головою тыкался в ту же самую стену…

Инна бросилась к нему.

Немного поговорив с ней, Мика отослал её за чаем. Отослал с одной единственной целью — собраться с мыслями и вспомнить всё, что с ним произошло.

Итак, он накинул на себя контур. Жена щёлкнула тумблером пуска. И Караев лишился чувств. Нет, скорее всего, погрузился в сон. И ему что-то снилось. Цельное, сюжетное и, как в жизни, логичное. В памяти мелькали яркие, пронзительно реальные сцены, в которых, находясь в забытье, он участвовал. С кем-то общался. О чём-то переживал…

— Что же всё-таки это было? — спросил он, окуная губы в дымящийся стакан чая, от которого, чертыхнувшись, невольно отдёрнулся.

— Ну, сколько раз я говорил тебе — не наливай мне крутого кипятка! — попенял он ей.

Пропустив мимо ушей его последние слова, Инна обняла мужа за плечи и ласково прошептала:

— Конечно, было… Ты превратился в невидимку.

Караев оцепенело смотрел перед собой. Неужели он переместился во времени и побывал в одном из отрезков своей жизни, который, скорее всего, ему ещё предстоит прожить? Ведь то, что он видел, с ним до сегодняшнего дня не происходило.

— Мика, ты хоть представляешь себе, чего ты добился? — услышал он голос жены. — Это потрясающе! Твой эксперимент имеет громадное государственное значение. Стратегическое… Под это, если мы продемонстрируем им, тебе на исследования выделят столько средств, сколько ты пожелаешь, — гнула она своё.

— Надо не просто показать — надо доказать, — отнекивался он.

— Доказательство — на лицо! — загорелась жена. — Чик аппаратом — и тебя нет. Чик! И ты тут как тут…

— Результат, конечно же, — моё почтение! — согласился он. — Небывалый. Я, естественно, покажу его. Может, что и получу, — неуверенно добавил Караев.

— Оставь сомнения, мой милый! — с ликующей игривостью воскликнула Инна.

Караев пожал плечами. А Инна дребезжащим от радости голосом принялась строить планы по поводу того, как она сама займётся организацией публичного показа. Пригласит людей из команды Президента, из Министерства национальной безопасности, Министерства обороны и весь цвет Академии наук…

Он её слышал, но не слушал. Профессор думал о своём…

То, что ему удалось выйти на спираль планетного Пространства-Времени и переместиться в иную плоскость жизни, а в настоящей — исчезнуть, — это однозначно. Стать невидимым одним нажатием кнопки — обескуражит кого угодно. И кого хочешь убедит…

Но того ли он добивался? Получился классический парадокс: искал одно, нашёл другое. Охотился на мышь, а завалил слона…

Впрочем… Караев поднялся и нервно забегал из угла в угол. Жена между тем, не переставая, самозабвенно продолжала бубнить своё. Отрешённый взгляд мужа, иногда останавливающийся на ней, она истолковывала по-своему. Так, как хотелось ей. Интересно, мол, ему слушать как будет происходить задуманное ею мероприятие. Ему же было не до него.

Его осенило вдруг. Ведь он получил то, что надо. Правда, оно неожиданно выявило такую грань, существование которой он относил к фантастике…

Итак, что же произошло? Он вышел на многонитевой жгут планетного Пространства-Времени. Это — первое.

Второе, и самое важное: луч аппарата, отразившись от контурной «розетки», мгновенно отыскал и замкнулся на нити его индивидуального времени, находящегося в том Пространстве.

И третье. Почему он исчез? Да очень просто. Луч замыкается либо на его прошлом, так сказать, прожитой жизни, либо на будущем, которое ему предстоит прожить. Происходит преломление среды времени… Стало быть, и в том и в другом случае он, по идее, должен был исчезать из реальности.

Четвёртое. Увиденное проливает свет на то, в какую часть канала своего времени перемещается испытуемый — ближе к истоку или к дельте. У больного с нарушенной психикой не спросишь — где он побывал. Если он минет заломленный участок нити своего времени и перескочит в отдалённое будущее, оно и станет точкой отсчёта его новой жизни. Его поведение в таком случае не будет пониматься не им самим, а тем более окружающими его людьми. Поэтому врачу обязательно надо знать — в какую сторону перемещается сознание пациента, чтобы остановить его восприятие жизни, то есть сигналы из жгута Пространства-Времени, на сегодняшнем дне.

Прислонившись к стене, Караев пусто смотрел на увлёкшуюся рассказом жену. Он был весь в себе. Сейчас важнее всего следовало определиться с тем, ради чего всё им затевалось. Что из всего эксперимента может сгодиться для лечения тем методом, который он наметил для себя.

Здесь главное не ошибиться — не вернуть сигналы к началу жизни человека, ни тем более к концу её. Другими словами, не опустить, если так можно выразиться, а поднять луч по нити от места дефекта на её здоровое продолжение, которое обеспечит затем нормальное течение жизни и функционирование психики пациента… А для этого надо знать — что видит больной при перемещении.

— Именно так! — тряхнув головой, вслух произносит Караев.

Инна решила, что он одобряет её план, и вся засветившись, порывисто прильнула к нему.

— Неправда ли, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? — заглядывая в отсутствующие глаза мужа, спрашивает она.

— Делай, как знаешь… Мне надо работать. Я всё должен записать, — говорит он, отводя от себя её руки.

— Умница! — хвалит она. — Конечно же, нужна статья. Обстоятельная, аргументированная.

— Да, да. Разумеется, — уходя к себе в комнату, рассеяно пробормотал Караев.

Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли, которые зарождались в нём сами по себе и сами по себе складывались во фразы, обороты и укладывались в целые абзацы, он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, быстро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя что-нибудь поесть. Он заглатывал в себя, не глядя, что она ему подавала, и вновь спешил к себе в комнату…

Лишь под утро третьих суток Караев, держа в обеих руках, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене.

Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:

— Я закончил.

— Что закончил? — спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг засмеявшись, добавила:

— Боже! Да ты знаешь, на кого похож?

— На кого?

— На сексуального маньяка.

— Может быть… Мне всё равно… Я, Инночка, закончил…

И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати прямо на ноги жены. Ей стоило больших трудов уложить его на подушки.

Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном.

Проснулся Караев утром следующего дня. Его разбудил душистый запах заваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания, который ласково гладил ему лицо и теребил волосы…

— Хорошо, — сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманом ароматного кофе. Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:

— Кофе в постель!

Паузы между тем, как он это выкрикнул, и появлением Инны, казалось бы, не было. Она объявилась в комнате как привидение. И вся светилась.

И солнцем, вдруг сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.

— Доброе утро, мой гений, — поцеловав его, прошептала она.

— Приятно слышать, — чмокая от удовольствия губами, отозвался он.

— Я прочла написанное тобой… Потрясающе!

— Знаю, — изобразив самодовольную мину, небрежно бросил он, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:

— Хочу кофею…

— Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! — строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.

Караев со всей силой, открытой ладонью стукнул по матрацу.

— Наконец-таки! Научил!

Инна отреагировала в одно мгновение:

— Я это помнила всегда! — воскликнула она. — Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил…

— Неужели?! — удивился он.

— Ты, несомненно, лучше. Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один на всё человечество.

— Это мне больше нравится, — выкинув из-под одеяла ноги, произнёс он.

Последние слова его прозвучали без особого воодушевления. И вообще не потому, что они прозвучали в пустой комнате и никто их не слышал. Просто — мысли его сами по себе переключились на другое. На самое важное — написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю, напечатанную им в один присест, монографию в почти две сотни страниц.

Поразительная эта штука — мозг, невольно подивился он. Любому компьютеру даст фору. А в нём всего-то под два килограмма желеобразной массы.

Вот это действительно творение. И придумавший его — сверхгений. С умом нечеловеческим. Не то что он и иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что найденное и провозглашённое открытием всех времён и народов — ничтожная из деталек, составляющих искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую конструкцию мироздания.

Выходит, разум любого доморощенного гения и вообще всякой мыслящей твари работает не на открытие как таковое, а на раскрытие тайны того, каким образом, зачем, из чего и как сделана тем сверхгениальным Изобретателем такая простая и такая таинственная штука, как Жизнь.

Блажен тот, чьему разуму ровным счетом наплевать, из чего сделан он сам и всё вокруг. А вот ему, Караеву, не наплевать. Ни за какие сокровища мира он не захотел бы такого блаженства. Его мозг жить не может иначе, чтобы не копаться и не изнывать, пока не докопается. Стало быть, в его «студень» — компьютер, что под его черепушкой, — тот Создатель, как в насмешку, закинул программу, которую, нет слов, он выполнит, никуда не денется, и которая будет обречена на беспомощность… Ведь в сравнении с той непостижимо эпической картиной, выполненной Им, его работа будет выглядеть непроизвольно сделанным штрихом. А в то ли место он, Караев, мазнул по стоящему перед ним холсту? Или не в то? Знать этого Караеву не дано. Остаётся надеяться на Создателя. Ему видней. Во всяком случае, Он единственный, кто знает наверняка — то ли, что Ему нужно, сделала Его биомеханическая игрушка наречённая такими же игрушками Микаилом Караевым?

Как бы там ни было, на свежую голову, не заглядывая в монографию, профессор уже видел её слабые места. Отпив кофе и зажмурившись от удовольствия, он сказал:

— Монография, Инночка, ещё очень сырая и слабоватенькая…

— Да и ни к чёрту не годится! — в тон ему с подчёркнутой ядовитостью подхватывает она. — Я прочла. Заурядный дипломный проект. Бесцветный рефератик полоумного студента.

Микаил высоко вскинул брови. Раскалённые гневом глаза жены готовы были сжечь его дотла.

— Ещё скажи, — презрительно процедила она, — что ты бездарь, тупица и никчемная тварь…

— Да, тварь, — подхватил Караев. — Тварь, которая ещё сама не поняла, что она открыла. С чем соприкоснулась? И какое отношение оно имеет к психиатрии? А возможно, значимость её лежит в плоскости иных сфер науки. И наконец — всё происшедшее вчера может статься каверзной случайностью.

— Дорогой, кто говорит, что надо поставить точку на экспериментах и не надо чистить монографию? — примирительно сказала Инна.

— Вот-вот — соглашается он. — Мне нужно испробовать аппарат на больных. А без конкретных результатов — излечил и сколько — монография голая.

— Поэтому, — профессор резко повернулся к ней, — необходима обратная связь. Нужно, чтобы больной, ставший под контур, мог передавать сюда, на монитор, объективную и вразумительную картину того, что он видит.

— Что-то всё-таки можно придумать? — с надеждой пролепетала Инна.

— Можно, конечно, — раздумчиво отозвался он.

— Так в чём же дело, Мика?!

Караев расхохотался.

— Помимо того, что такую штуковину надо придумать, её ещё надо будет собрать. А для этого мне потребуется одна существенная малость… Деньги! Будь они прокляты.

— Ты их получишь, милый! — с уверенностью выпалила она и, спохватившись, прибавила:

— У тебя есть время.

— Что значит «есть время»? — подозрительно спросил он.

— Пока ты терзал машинку, а потом отсыпался, я занялась настоящим делом…

Инна протянула ему поблескивающий глянцем прямоугольной формы картон. По диагонали этого раскладывающегося книжечкой изящного прямоугольника блеклыми, но достаточно чёткими буквами было написано: «Образец». Посередине печатник оттиснул слово — «Приглашение». Внутри по обеим сторонам, исполненный строгим набором на азербайджанском и русском языках, разместился относительно лаконичный текст:

Уважаемый (-ая) господин (-жа) ______________!

26 сентября с.г. в 18.00 в актовом зале Президиума

Академии наук Азербайджана состоится

сенсационное сообщение известного психиатра, доктора медицинских наук, профессора М.Р.Караева.

Сообщение будет сопровождаться демонстрацией эксперимента.

В связи с конфиденциальностью выступления,

имеющего серьёзное научное и государственное

значение, круг приглашенных лиц строго ограничен.

ОРГКОМИТЕТ

На последней странице образца Приглашения, как обычно, мелким шрифтом указывалось: «Напечатано в типографии „Абилов, Зейналов и сыновья“. Тираж 100 экз. Заказчик — кафедра „Психиатрии и Кибернетики“ Гос. института усовершенствования врачей».

«Инна поработала на славу» — теребя в руках Приглашение, подумал Караев. Он хорошо представлял себе, каких трудов ей стоило все это. Наверняка, вышла на дядю Зию, а тот на самого Президента Академии наук. Ведь застолбить актовый зал, который практически всегда занят под какие-то мероприятия, без его разрешения вряд ли бы удалось. Так, вероятно, надавил, что клерки тут же отыскали окошечко в забитом расписании.

До «окошечка» оставалось чуть больше трёх недель. Караев зацыкал.

— Тебе не нравится текст? — вскинулась Инна.

Он покачал головой.

— Дорогая, — наконец вымолвил он. — Не забегаешь ли ты вперёд арбы?

— Ни в коем случае! — пылко парирует она. У тебя в руках главный факт. Под лучом твоего аппарата человек становится невидимым…

— Ну как ты не понимаешь? — перебивает он. — Единичный случай — это эпизод. Не больше… Не закономерность, не факт, а абсурдная случайность. Надо ещё проверять и проверять. Надо самому быть уверенным.

— Мика, повторяю: время ещё есть. Ты сможешь семь раз отмерить здесь, дома, и один раз отрезать там, в актовом зале. В присутствии снобов от власть имущих и академиков, — упрямо напирала она.

— Легко сказать, — слабо сопротивлялся он…

— Надо не умничать, а действовать. И немедля, — отрывисто, по-военному чеканит она.

Инна решительно подходит к проводам, лежащим на столе.

— Сейчас мой черёд надевать контур.

— Нет, Инночка. Ни в коем случае, — протестует он.

— Ни нет, а — да! Действуй!

Инна прямо-таки выдернула его из-за стола. Собственно, он не очень-то и упирался. Если по правде, его посвербливала такая тайная мыслишка. Страсть как хотелось понаблюдать работу аппарата со стороны.

Приладив и прикрепив к основным точкам её тела концы контура, Караев направился к аппарату. Потом вернулся и попросил ее встать посередине комнаты. С того места на балконе, где находился аппарат, ему не видно было её, а тут она была как на ладони. Ещё раз проверив на ней все соединения, он ободряюще улыбнулся ей и чмокнул в щёку.

— Главное, Инночка, не мандражируй… Ничего страшного, ничего болезненного ты не почувствуешь.

— Главное, Микуля, ты не паникуй, — усмехнулась она.

Включив аппарат в сеть, Караев взялся за регулятор пуска. Под сердцем вдруг тревожно заныло. Словно в него всосались голодные пиявки. Одно дело — когда сам подопытный, и другое — когда другой. За себя волнуешься меньше. Кажется, что с тобой ничего не произойдет. А если уж что, так сам обязательно выкарабкаешься.

— Не томи, Микуля! — не без раздражения выкрикнула жена.

— Три… Два… Один… Старт!

Профессор решительно крутанул регулятор пуска. Ни треска, ни шороха, ни звука… Ничего такого с аппаратом не произошло. Разве только ярко, словно до предела накалившись, сверкнул алмаз и вспыхнул зеленый глазок.

«Всё в норме. Работает, шельмец», — шутливо про себя отметил он, и только тут врубился, что смотрит не в сторону Инны, а на механизм. Это было какая-то чертовщина. Ведь он вёл отсчет, стараясь не отрывать от жены глаз. И вот тебе на! Отвлёкся.

— Мать твою! — невольно вырвалось у него.

Он отказывался верить своим глазам. Хотя кто-кто, а он был подготовлен к такой ситуации! Впрочем, подготовленность — понятие теоретическое, а реальность — нечто иное. Она искорёжит всякую теорию. Она сшибет с ног. Не успеешь вякнуть.

Профессор остолбенело уставился на пустую середину комнаты. Инны и след простыл.

«Та-а-к…», — протянул он вслух. И это значило, что прагматичный профессионализм взял вверх над сковавшим его столбняком…

Караев из заурядного ошарашенного человека стал снова обычным холодновато-отрешённым исследователем. Подошел к тому месту, где стояло жена. Раскинув в стороны руки, он минуты две крутился по комнате, тщательно ощупывая ее. Ничего одушевлённого. Никаких препятствий. Пустота. Потом, остановившись, Караев громко и внятно несколько раз произнёс:

— Инна, ты меня слышишь?.. Если слышишь — откликнись. Если ты там что-нибудь видишь — постарайся запомнить.

Чтобы убедиться, что жены нигде нет, профессор обошел всю квартиру.

— Ну, всё! — сказал он опять вслух. — Прошло двенадцать минут. Пора возвращаться.

И Караев решительно повернул регулятор в положение «выключено». То, что он увидел в следующее мгновение, его донельзя изумило. Он едва не прыснул смехом: его тучненькая Инна, вытянув руки, сидела на корточках и довольно резвенько передвигалась по кругу. И при всём при том ещё напевала.

Это был миг, от которого можно было бы грохнуться на пол и ржать до коликов в животе. Она таки и бухнулась. Правда, мягко. На пятую точку. И, сидя так, с неподдельным удивлением озиралась по сторонам.

— Как ты? — помогая подняться, полюбопытствовал он.

— А что? Что случилось? — с недоумением спросила она, стряхивая с подола пыль.

— Осторожно! — предупредил Караев. — Повредишь контур…

Инна стукнула себя по лбу:

— Ах, да! Совсем забыла.

А потом срывающимся от восторга голосом защебетала:

— Всё хорошо, Микуля! Ты даже не представляешь, как хорошо.

— Расскажи — представлю.

Профессор украдкой включил диктофон. И его сверхчувствительный микрофон почти минут двадцать голосом Инны, то спускающимся до шепота, то подпрыгивающим на высокие ноты, как оголодавший хищник, трепал индикатор записи. В глазах её стояли счастливые, светлые слезы.

— Я не ожидала такого, — заканчивая свой рассказ, сказала она. — Я хочу ещё…

Инна потянулась к контуру.

— Погоди! Тебе надо отдохнуть! — перехватив её руки, сказал он.

— Я нисколечко не устала, Микуленька, — взмолилась она.

— Может быть… Но ради Бога, пойми. У меня в руках новый материал. Как, по-твоему, его надо обработать?

— Надо, надо! — согласилась она. — А потом? Потом можно будет? — по-девчоночьи кокетливо выпрашивала она.

— Тогда и поговорим, — отрезал он и, рассмеявшись, добавил:

— У меня же другого кролика нет.

Последние слова мужа окончательно убедили её. И Инна, изображая паиньку, засеменила на кухню. А Караев прошёл к себе. Усевшись за стол, он помассировал затылок, закрыл глаза и, не двигаясь, просидел так минут пять. Он сосредотачивался. Он должен был освободиться от возбуждения, охватившего его не меньше Инны. Он знал по опыту — эмоции для работы хуже похмелья. Наконец, глубоко вздохнув, профессор придвинул к себе диктофон и надавил на кнопку воспроизведения.

« — Я была дома… Представляешь?.. В том, где родилась. Это был дедушкин дом. Загородный. В город мы переехали, когда мне исполнилось одиннадцать лет… Я видела себя маленькой. Совсем крохотной.

— Что значит „крохотный?“

— Ну, лет пяти… Да, точно… Это был предновогодний день. В комнате пахло хвоей. От ёлки. Под ней стоял маленький Дед Мороз, на шапке которого по красному канту золотыми цифрами было написано 1960 год…

— Ты видела себя со стороны или была тем ребенком? С его сознанием и восприятием окружающего?

— Брось ты свои нелепые вопросы. Конечно же, была ребёнком и видела всё его глазами… Хотя… со стороны — тоже… Как бы наблюдала сама за собой…

Я себе очень нравилась… Я, оказывается, была такой зудовой пампушечкой. Такой прелестной кукляшкой… Ни за что не поверишь.

Да, я не сразу увидела ёлку. Я была в другой комнате и только-только проснулась. Видимо, в плохом настроении. Хныкала, звала маму… На мой зов пришла какая-то старая женщина. От неё пахло чем-то очень душистым. Не то корицей, не то ванилью. „Наша лапушка проснулась“, — кому-то крикнула она и протянула ко мне руки. Я, капризно взвизгнув, забарабанила ножонками по матрацу. „Маму хочу!“ — потребовала я.

„Мама твоя в институт, на работу побежала“, — по-доброму и влюбленно глядя на меня, говорила женщина.

В это время в комнату вошел папа. И я, вскочив на ножки, прыгнула к нему на руки…

Ой, какой он был молодой. Какой красавец. Какой горячий.

„Тетя Даша, — сказал он женщине, — ей холодно со сна. Да и дома прохладно… Оденьте её. Я не знаю во что…“

Потом он понес меня на кухню, и эта старая женщина стала меня кормить. Папа усами щекотал мне открытую шейку на затылке, а та женщина отгоняла его: „Уйди… Ты мешаешь…“

— Почему ты её называешь „какая-то женщина“, „эта женщина“?

— Не знаю. Я её совсем не помню… Папа её называл тётей Дашей… Это сейчас я узнала… А кто она такая и была ли она в то время — не помню.

— Может, домработница? Или няня?

— Может быть… Не перебивай, пожалуйста, пока не забыла, что я видела… Папа понёс меня в комнату, где стояла роскошно разряженная ёлка.

„Завтра новый год, дочка, — говорил он, — и дедушка Мороз принес тебе ёлку. А ночью, когда ты будешь спать, он принесет и положит тебе под подушку подарки…“

„А я его увижу?“ — спросила я.

„Нет. Ты будешь крепко-крепко спать“.

Я сморщила носик.

„Я его тоже не видел, — успокаивал он. — И мама его никогда не видела… Тётя Даша, а ты с дедом Морозом когда-нибудь встречалась?“

„А как же! — отозвалась женщина. — Намедни. Я наказала ему, чтобы он обязательно пришёл к нашей Инночке и от меня принёс ей хороший подарок“.

Потом папа хлопнул в ладоши, и ёлочка вспыхнула розовыми, зелёными и голубыми огоньками. Он поставил меня на ножки и, взяв за пальчики, стал вместе со мной кружится возле ёлки. И пел: „Зелена, зелена. Хлоп — царица зелена…“ Пел и приседал. И я вместе с ним…

А в это время ты безжалостно вырвал меня оттуда…

Но как я тебе благодарна, Микуля! Ты подарил мне кусочек детства, которого я не помню…»

Выключив диктофон, Караев потянулся к телефону и набрал номер тёщи. Она подняла трубку, как будто ждала звонка. Услышав голос зятя, она с ходу в карьер, не дав произнести ни слова, доложила:

— О своем шкоде беспокоитесь?.. Всё в порядке. Я его вижу в окно. Футбол гоняет, — и, не делая паузы, принялась жаловаться:

— Совсем заниматься не хочет. От рук отбивается… На скрипку смотреть не хочет. Струну на ней порвал.

— Вот как?! Приду, задам трёпку, — пообещал Караев.

— Кроме «трёпку» другие слова у тебя есть? — возмутилась тёща.

Профессор улыбнулся. Бабка есть бабка. Ей, видишь ли, позволительно замечать во внуке недостатки и говорить о них, а вот наказывать его она никому не позволит…

Поговорив ещё немного о сыне, он, наконец, перешёл к тому, ради чего позвонил.

— Елена Марковна, я вот по какому поводу, — остановил он её. — Когда Инна была совсем маленькой, лет пяти приблизительно, вы не нанимали ей нянь?

— Жила такая у нас. Чудная, пожилая женщина. Одинокая. Её муж и дети не вернулись с войны. Она присматривала за Инночкой и помогала мне по хозяйству. Она у нас прожила недолго — два года… Скоропостижно скончалось… Вот беда, запамятовала её имя.

— Её не тётей Дашей звали? — спросил Караев.

— Да! Да! — обрадовано воскликнула тёща. — Тётя Даша… Откуда ты знаешь?

— Простите, Елена Марковна, я перезвоню позже. Ко мне пришли, — соврал он.

Немного поразмыслив, Караев придвинулся к машинке.

«Эксперимент № 2. Выводы и возникшие вопросы» — застучал он, —

«а) наблюдаемая переместилась в прошлое;

б) звуковая и визуальная связь отсутствовали;

в) следов её пребывания в реальности не обнаружил;

г) наблюдаемая запомнила увиденное и подробно, логично, с естественными эмоциональными реакциями рассказала о них;

д) принесла с собой информацию, утраченную в памяти за давностью лет.

Примечание. Почему я, неотрывно следящий за испытуемой, в момент включения на „старт“ — отвлёкся? В самый ответственный момент поймал свой взгляд не на ней, а на регуляторе… Случайность?.. (Необходимо проверить!)»