Дар великого человека. Короткие рассказы и пьесы-комедии

Лариса Титова

Писатель живет скучно, тягостно, ему плохо. И вдруг происходит событие, которое он замечает! Ужасное, прекрасное, безразлично. Писатель потрясен! Пресный мир сверкает, оживает, и перо тянется к бумаге. Книга содержит нецензурную брань.

Малиновая баба

Александр Староторжский

Пять лет тому назад в жизни драматических писателей стали вдруг происходить неожиданные и приятные изменения.

Тяжкие глыбы безысходности слегка треснули и в щели стала пробиваться зелёная травка надежды: нам стали платить какие-то деньги за спектакли, мы узнали где у кого что идёт, нам объяснили, что мы можем постоять за себя, если нас обворовывают. В общем мы сделали первый вздох за долгие годы удушья.

За три года до этих событий, один из периферийных театров поставил нашу с Ларисой пьесу и прислал Министерству культуры, в театральный отдел, письмо с просьбой выплатить нам «авторское вознаграждение» (гонорар, если по-человечески), за постановку.

Театр, в письме объяснил, что сам он это сделать не в состоянии.

Наивное и жалкое это письмо, главный режиссёр написал по нашей просьбе. Мы надеялись, что вдруг что-то получится. Может быть каким-нибудь сверхъестественным образом или просто «дуриком», но нам вдруг, оплатят нашу работу. Мы ведь имели на это право. Разумеется, не мы одни, у многих драматургов что-то ставилось и все они пытались что-то получить, но получали единицы… Причём как-то странно, таинственно… Мы знали, что кому-то платят, но кому — мы не знали. Счастливцы жили среди нас как духи. Все знают, что они рядом, но почти никто их не видел.

Когда письмо пришло в Министерство и его поставили на «очередь», мы тут же забыли о нём и с удовольствием сели за новую пьесу.

Писали мы её долго, года три и когда поставили точку возник вопрос — а что дальше? Ясно, что предстояли утомительные, бесчисленные путешествия по театрам и к этому я был готов, к тому же финансовые проблемы изглодали нас окончательно… Вот тут, мы с Ларисой и вспомнили про письмо и Министерство.

Я договорился о встрече с начальником театрального отдела, несчастным человеком, которому приходилось лгать авторам каждый день, причём годами… И надеясь на перемены в его поведении, мы отправились в Министерство.

Это было зимой, в январе, день был тусклый, грязный, вся Москва была покрыта льдом, как панцирем. Еле-еле мы добрались до места.

Начальник отдела, маленький, всклокоченный и слегка пьяный человечек, вежливо и красноречиво наврал нам с три короба, отсекая возможность получения гонорара. Мы вежливо и в душе посмеиваясь над своей глупостью, его выслушали и собрались было уходить, как в кабинет заскочила полная брюнетка лет пятидесяти в малиновом платье. Это была одна из «главных специалистов» Министерства по драматургии. Услышав наши фамилии, она коротко бросила, что наше письмо у неё, что у неё были деньги нам заплатить, но она нас не нашла, и заплатила другим авторам. Сказав это, она тут же обратилась к начальнику отдела с какой-то насущной темой и они стали живо её обсуждать, не обращая внимания на наше присутствие. Мы с Ларисой вышли из кабинета. Я был ошеломлён. Как это, она не могла нас найти?! Это была подлейшая ложь!!! Нас нельзя было не найти! Мы были членами Союза писателей, мы были членами Авторского общества, десятки театров играли наши пьесы и опытному человеку, которым несомненно являлась малиновая баба, ничего не стоило нас найти! К тому же, мы никуда не уезжали из Москвы. Надо было только захотеть! Почему она не захотела?! Я вспомнил, как тяжело работала Лариса, спасая нас от голода. Вспомнил свои попытки что-то предпринять, которые заканчивались тяжёлыми приступами нервной болезни, которую я схватил, годами, ежедневно борясь за выживание, И мне захотелось убить малиновую бабу или напиться до смерти. Лариса взяла меня под руку и сказала:

— Пойдём, съедим что-нибудь…

Она вывела меня из Министерства, и мы пошли по льду в сторону метро. Я что-то кричал, размахивал руками, несколько раз чуть не упал, хотел вернуться и «пролить жабью чиновничью кровь», но Лариса, испуганно озираясь, удержала меня и сказала, что на нас стали оглядываться… Я немного успокоился и мы пошли в чебуречную, которую мы оба хорошо знали. По дороге я продолжал тихо, страшно ругаться, дёргаться и излагал планы мщения, ужасные и нереальные, вследствие слабости моего характера.

— Смотри под ноги, Саша, ты упадёшь, — несколько раз серьёзно сказала Лариса. Но со мной бесполезно было разговаривать. Проклятая малиновая баба лишила меня рассудка и я продолжал бесноваться, не обращая внимания на опасность… Вдруг, что-то словно ударило меня по ногам, я взлетел в воздух и грохнулся на мостовую. Свет померк. Меня не стало. Тьма…

Очнулся я лёжа на ледяной корке асфальта, надо мной было серое небо и обезумевшее лицо Ларисы.

— Что со мной? — спросил я Ларису.

— Ты сломал ногу. Не двигайся, сейчас я попрошу, чтобы тебя посадили на что-нибудь.

Лариса отошла от меня на секунду и вернулась с двумя крепкими, подвыпившими мужиками. Они осторожно и легко подняли меня и помогли доковылять на одной ноге до каменного выступа у входа в чебуречную.

— Усидишь? — спросил один из них. Я кивнул.

— Надо, женщина, скорую вызывать, — сказал другой — Он на морозе долго не протянет.

Лариса дико посмотрела на него и бросилась в какую-то дверь.

Я поблагодарил мужиков, и они ушли допивать в чебуречную. Я огляделся. Люди шли не обращая на меня внимания. Было холодно и как-то странно. Я почему-то чувствовал себя так, словно оказался в параллельном мире. Я посмотрел на ногу, она как-то неестественно изогнулась. Я попытался встать на неё, что-то хрустнуло, и я потерял сознание. Очнулся я от страшных криков Ларисы. Она была где-то рядом, но я не видел её. Недалеко была открыта дверь и я понял, что Лариса была в этом помещении. Она требовала «скорую» и, видимо, ей отказывали. Потом она рассказала, что она сорок минут умоляла прислать машину, объясняла, что не может самостоятельно везти меня в травмпункт, что её муж, я то есть, весит сто двадцать килограммов, что он каждую минуту теряет сознание, что он сидит беспомощный на морозе и может скоро погибнуть… Но «скорую» это не интересовало. Она действовала по инструкции Минздрава. Обычная отговорка негодяев…

Наконец Лариса догадалась сказать, что я член Союза писателей (то есть опасный человек, могу нехорошую статью написать) и только после этого приехала «скорая».

Казалось бы, всё самое страшное позади: вот машина, вот врач, можно ехать, но не всё так просто…

Оказалось, что узкая койка в машине неисправна. Она торчала правым ребром вверх, и положить меня на неё было невозможно. Мне стало смешно. На что мы рассчитывали? Разве могло быть иначе?

Врач стала молоть какую-то ахинею про Иваныча, который запил и поэтому «всё остановилось».

Отчаяние Ларисы описать невозможно.

Я почему-то стал вспоминать всё самое вкусное, что я ел в этой жизни… Поросёнок, пхали, сациви, лобио, джон-джоли… Почему-то всё грузинское…

Откуда взялся этот огромный, рябой парень в лисьей шапке с хвостом? Страшным ударом кулака он починил лежак, и властно позвав нескольких мужиков, аккуратно уложил меня в машину.

Когда мы подъезжали к институту Склифосовского, врач, вдруг заволновалась и спросила меня:

— Может быть вам сделать обезболивающее?

Я стиснул зубы, закрыл глаза и с отвращением отказался. Ну, скажи мне, идиотка, почему ты не сделала мне обезболивающее, когда я загибался там, на морозе? У меня хватило сострадания не задать ей этот вопрос вслух.

В институте Склифосовского меня переложили на каталку и привезли в приёмное отделение. Какие-то два одинаковые, маленькие, толстые тётки, сразу же попытались разрезать мои новые брюки из английской шерсти. Я запротестовал и правильно сделал. Оказалось, что брюки легко можно было снять не разрезая. Это было важно: брюки из английской шерсти — шутка ли? У меня такие были всего одна пара…

Потом меня перевезли в большой зал, и молодой врач в голубой шапочке сообщил мне, что сейчас он мне просверлит ногу где-то в области пятки, через отверстие, протянет шнур и привесит к нему гирю.

То, что он рассказал, конечно, было очень интересно, но меня волновало другое: есть ли в институте нужные мне таблетки от диабета?

Врач позвонил в аптеку и слегка смущаясь, сообщил мне, что там таких таблеток нет. Надо сказать, что таблетки были самые банальные, манинил. Они стоили недорого, и их можно было купить в любой аптеке. Видимо, руководство института мудро сообразило, что больные, если хотят жить, выкарабкаются как-нибудь сами.

Снимаю шляпу перед дальновидностью дирекции института.

Когда врач сделал со мной, то, что обещал, меня, уже прикованного к кровати, перевезли в палату. Минут через пятнадцать, пришла врач, блондинка лет тридцати. У неё была странная причёска, которая ей потрясающе не шла. Ясно было, что голова у неё своя собственная, а вот причёска сорвана с другой головы и надета на её голову, причём очень неудачно, вкривь и вкось.

Врач поинтересовалась, как я себя чувствую. Я сказал, что чувствую себя хорошо, но вот кроме таблеток от диабета, мне ещё нужны таблетки от другого заболевания, нервного. Я объяснил, что без этих таблеток могу погибнуть. (Я хитрил. Таблетки у меня были на два дня. Я хотел понять, можно ли выжить в этой больнице, человеку без поддержки.)

Врач вышла и вернулась с лекарством. Я поблагодарил её и стал рассматривать таблетки. Это был почти аналог моего лекарства, но дозировка превышала нужную мне в десять раз. Врачиха могла меня запросто угробить. Я обратил её внимание на дозировку. Она молча забрала у меня лекарство и вышла из палаты, гордо вскинув свою маленькую, смешную голову. Больше я её в этот день не видел.

Вечером я случайно узнал, что моя врачиха здесь, в отделении, дежурит, и послал ей записку с просьбой выписать мне нужное лекарство. Она ответила запиской, в которой объяснила, что врачам больниц запрещено выписывать рецепты. Для этой цели существуют поликлиники, и она рекомендовала мне отправить туда жену, и ей безусловно, эти препараты выпишут. Я попросил медсестру позвонить Ларисе, и всё ей объяснить. Медсестра позвонила. Не обманула.

Утром, с лекарствами, приехала Лариса, и рассказала как она их получала… История удивительная… Я бы никогда в жизни в неё не поверил, если бы мне её не рассказала Лариса… Но вот она, сидит передо мной и рассказывает.

Перед тем, как поехать ко мне, Лариса пошла в нашу поликлинику, и попросила врача выписать мне лекарства… Без рецепта их не продавали… Ну что особенного, человек попал в больницу, лекарств в ней, разумеется, нет… Это стало нормой… Нужно эти лекарства человеку купить, и тогда у него появится шанс выкарабкаться… Всё просто и ясно… Однако, когда Лариса сказала врачу, что её муж лежит в больнице, лицо врача окаменело, и она категорически отказалась выписать ей моё лекарство… Лариса оцепенела от неожиданности, потом стала объяснять, что без этих лекарств её муж может умереть, что у него была травма, что он принимает их много лет… Ничего не действовало. Врач, не дослушав, заявила, что есть жёсткое распоряжение Минздрава не выписывать лекарства больным, находящимся на излечении в больницах, поскольку они обеспечены всем необходимым. Ларисе показалось, что она теряет рассудок… Как обеспечены?! Ведь нет же там ничего! И об этом знает вся страна! Лариса пыталась ещё что-то пояснить врачу, но та вышла в коридор и пригласила другого пациента, давая понять, что разговор закончен.

Самое удивительное заключалось в том, что Лариса не просила бесплатные лекарства, которые мне, как инвалиду второй группы полагались. Она просила самые обычные рецепты, хотела заплатить деньги за лекарства, чтобы избежать обычной волокиты, связанной с выпиской бесплатных лекарств. Но всё равно отказали! ЗА СВОИ ДЕНЬГИ НЕЛЬЗЯ КУПИТЬ ИМЕЮЩИЕСЯ В АПТЕКАХ ЛЕКАРСТВА ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ БЕЗ НИХ НЕ МОЖЕТ ЖИТЬ! ЧТО — ЭТО — ВСЁ ЗНАЧИТ?!

Лариса в слезах вышла из поликлиники, и, остановилась у входа, пытаясь понять, что ей делать, как спасти меня? Шёл мелкий снег, асфальт, как и полагается, был плотно закрыт раскатанным льдом… Идти было невозможно… Но нужно же что-то делать? Но что? Лекарства моё без рецепта продавать отказывались категорически… Хоть деньги давай, хоть бриллиант подсунь, хоть спляши, красиво и элегантно — не продают и всё! Опять «жёсткое» распоряжение Минздрава… Будь он скорее реформирован…

В каком-то состоянии транса, не понимая, что она делает, Лариса пошла в аптеку, и попросила продать ей моё лекарство. Молоденькая, весёлая девушка — провизор без разговоров принесла и продала лекарство. Это было первый и последний раз в нашей жизни! Бог помог, конечно!

От меня Лариса поехала в больницу к нашей маленькой дочке, но уже без всяких потрясений… В детской больнице лекарства все были, и дочка быстро шла на поправку…

А я пытался понять, что значит «жёсткое» распоряжение Минздрава на запрет продажи лекарств людям, находящимся в больницах? Вообще-то это тянуло на умышленное убийство, но зачем им это нужно? И без больниц люди дохли миллионами… Неужели мало этого?

Я думал — думал, и наконец, кажется, понял… Вызывает к себе президент или премьер-министр, министра здравоохранения, и строго, пугая тяжёлым, всепроникающим взглядом, спрашивает: как у нас дела в больницах? Всё ли в достатке? Министр, задохнувшись от прилива преданности и деловой активности, торжественно заверяет: всё есть, Иван Иваныч! И будет ещё лучше! Премьер — министр или президент знает, что это враньё — ничего нет. Но, на хер мне министр, у которого ничего нет? — думает премьер — министр или президент… Пусть крутится и достаёт, где хочет, а то обленились все… Каждую минуту: дай денег, дай денег! Хватит! Думайте, где взять, тунеядцы! Покрутитесь, как я и всё найдёте!

Придя к себе в кабинет, министр требует немедленно отключить его от всего мира, и думает — что делать? Слово дано, и нужно его выполнять, иначе прощай Кресло… А что такое Кресло? Это деньги… За время работы, министр привык жить хорошо, и плохо жить не собирался… Поэтому нужно думать как выкрутится! А как? Денег на лекарства не дают, говорят ищите варианты, экономьте… Ну всякую чушь говорят! Какие варианты?! Как экономить?! Вместо 20 уколов делать больному полтора?! Так экономить?! Начинайте с себя, господа! Ну ладно, это лирика…

И, помыкавшись в тисках неразрешимой проблемы, министр, уже хладнокровно, делает уникальное, немыслимое сальто-мортале: он издаёт указ, запрещающий выписывать лекарства больным, находящимся на лечении в его учреждениях. Логика такая: если родственники больных приходят в поликлинику и просят рецепты на лекарство, значит этих лекарств в больнице нет… А если не приходят, значит лекарства есть! Ну зачем им идти, если всё равно не выпишут? Пусть идут в платные конторы, договариваются, может быть, и вывернутся… Я же верчусь… Потом в больницы летит тайный приказ, обязующий врачей уверять прессу, что долгожданные лекарства поступили. У врачей глаза на лоб — какие лекарства, где?! Но деваться некуда, врут… Потом министр занимает где-то деньги на самый мельчайший минимум лекарств, и эти лекарства в больницы поступают… В общем всё честно — лекарства обещал и дал…

Конечно, начнётся возня — лекарств мало, а больных много… Кому дать, а кому отказать? Ну это уж сами решайте, думает министр… Потом он для умственной активности выпивает стакан коньяка, и мысленным взором проникает в будущее… Что будет в результате этих его пируэтов? Конечно, они во всём разберутся, и ему придётся уйти… Но! Разбираются они всегда долго и лениво… За это время можно получить квартиру на Тверской или на Кутузовском… Можно денег нахапать гору, присосаться куда-нибудь… А потом послать их в задницу с их говённым Креслом… Сажайте в него какого-нибудь другого несчастного, а я уйду в свой институт, и буду делать операции… Делать блестяще, как делал всегда! А о вас забуду, как о страшном сне…

Перед тем, как они соберутся меня выгнать, пойду в правительство, скажу: не справился, товарищи, не достоин… И так далее… Они моей самокритикой поразятся, от умиления орден дадут, и отпустят как порядочного человека… Вот так! Министр допивает бутылку, и ложится вздремнуть… Устал человек!

Пора и мне спать… Я тоже устал от этих размышлений… Проник я в тайну рецепта или нет — я никогда не узнаю… И никто не узнает. Конечно, я всё это выдумал, всё было не так… Надеюсь! Ну, всё, надо спать… Спать!

Ночью мне приснились множество высоких домов — башен с островерхими крышами, странной сказочно — военной архитектуры, которая так талантливо уродует наш красивый город.

В каждом доме было сто этажей и на каждом этаже сидели сто тысяч малиновых баб, и они что-то яростно раздирали своими толстыми, проворными пальцами.

Приглядевшись, я понял, что рвут они мои и чужие письма, мою душу и души моих друзей, рвут наши надежды, мечты, нашу жизнь…

Через два месяца нам заплатили за премьеру. Но мы отнеслись к этому почти равнодушно. Слишком дорого стоила нам эта подачка Министерства. Непомерно дорого… К тому же выяснилось, что они просто избавлялись от не нужных денег…

Два года я таскался на костылях и сейчас, по прошествии пяти лет, когда я спускаюсь по лестнице, меня шатает и дёргает из стороны в сторону, как сломанную игрушку.