Дар великого человека. Короткие рассказы и пьесы-комедии

Лариса Титова

Писатель живет скучно, тягостно, ему плохо. И вдруг происходит событие, которое он замечает! Ужасное, прекрасное, безразлично. Писатель потрясен! Пресный мир сверкает, оживает, и перо тянется к бумаге. Книга содержит нецензурную брань.

Табуретка

Александр Староторжский

Мне 5 лет. Мы с бабушкой и дедушкой живём в новом, хорошем доме на Фрунзенской набережной. Мама живёт где-то в другом месте, но часто у нас бывает. Она очень красивая, добрая и ласковая. Когда она меня целует, её ледяные, красные от мороза щёки с ямочками, приятно пахнут яблоками и какими-то цветами… Я знаю, это у неё такие духи. Откуда сейчас цветы? Холодина страшная! Птицы с неба падают! Не летится им… А тут — цветы! Конечно, нет никаких цветов! Это духи! Маме их привозит издалека дядя Витя, врач, профессор… Частый гость у нас… Он за границей постоянно бывает… Он врач-консультант… Приглядывает за каким-то там дружественным нам правительством в Латинской Америке, чтобы оно не сдохло… Режет их иногда… Но, по-хорошему! Чтобы не болели… Нам друзья сейчас во, как нужны! Год назад умер Сталин… Мало ли чего…

Дядя Витя профессор странный! Но интересный: огромный, под потолок, квадратный как буфет, совершенно седой, волосы подстрижены под щётку — бобрик… Но щёки румяные, глаза молодые, весёлые, и коньячищем от него пахнет здорово! Только войдёт в квартиру, и вся она сразу наполняется сладким ароматом дорогого выпивона! Алкоголик, наверное… Но — приличный! Не дерётся, и мне шоколад таскает, мой любимый, пористый… С золотыми буквами на этикетке… Умный мужик, сразу ясно… Через меня к матери бабки подбивает… Не пойму только, что ему от неё нужно? Велосипеда у неё нет, папирос тоже, она не курит… Не понимаю… Ну, ладно, это их дела…

Пойду к дедушке. Бабушка на кухне засела. Готовит что-то… К ней сейчас лучше не подходить.

Дедушка у меня не родной и даже армянин, но люблю я его больше, чем всякого другого, родного… Он всегда ходит по дому в тёплом, фиолетовом нижнем белье, и в коричневом стёганом халате… Целый день он набивает папиросные гильзы табаком «Герцеговина Флор». Табак удивительно приятно пахнет… И весь дедушка пропитался этим запахом…

Дедушка был врачом. Во время войны командовал госпиталем, который на паровозе ездит… Бабушку и маму забрал к себе с перрона… И стали они ему семьёй.

Я люблю прятаться в дедушкиной кровати. Бабушка долго меня ищет, и когда находит, ужасно радуется. А дедушка делает вид, что ему и в голову не могло прийти, что я у него тут под боком притаился…

Бабушка ему выговаривает: «Иван, как тебе не стыдно? Я же беспокоюсь! Пропал внук! А он у тебя! Это бесчеловечно, Иван!» Дедушка прижимает большую свою ладонь к груди, и делает «честное» лицо (глаза смеются), и с сильным акцентом говорит: «Рыта, клянусь тебе, я не думал, что наш мальчишка такой ловкач!» Мы все смеёмся. Я громче всех. Имею право: дедушка и бабушка получились слабаки, а я опять самый умный. Мне это нравится. Правда, я чувствую, что тут что-то немножко неправда, что-то подстроено, чтобы я развеселился… Но мне это безразлично. Я привык чувствовать себя самым умным. Я без этого не могу.

— Саша! — кричит бабушка с кухни, — Иди кушать!

Иду. Бабушка великий кулинар. Лучше её не умеет готовить никто на свете. Сейчас она даст мне большой кусок шнель — клопса (запеченное мясо-фарш с яйцом и зелёным луком), и мою любимую жаренную пшённую кашу с маслом, которую она делает так волшебно, что торт «Прага» (мягчайший, горький шоколад — бисквит, густо пропитанный ромом или коньяком), кажется полной ерундой.

Бабушка — это моё главное солнце. Её улыбка — солнце. Её тёплая ладонь, которой она гладит меня по голове — солнце. Я её очень люблю. Мы как два солнца целый день крутимся друг возле друга, и больше нам ничего не надо.

Сегодня меня будут мыть. Это очень приятно. Трут нежно так, губочкой! Вроде я слон в зоопарке. Правда, слонов трут покрепче, но у них жизнь такая! Я же не виноват…

Вот мама приехала. Она будет меня мыть. Ну, вымыла… Поставила меня на табуретку, голышом… И пошла за чистой рубашкой. Не могу же я голый ходить! Стою я на табуретке, задумался, табуретка качнулась — и, вдруг — хлоп-с! — делаю я какое-то немыслимое сальто-мортале! Табуретка фантастически переворачивается ножками вверх… И я, голый, оказываюсь глубоко сидящим среди этих ножек! Как это произошло? Не понимаю! Верчу головой как дурак, а толку? Пошевелиться не могу! В ванную заглядывает улыбающаяся бабушка… Увидев меня в таком положении, она страшно бледнеет, глаза становятся больше и круглее десертных тарелок… Её трясёт… Тут с рубашкой входит, тоже улыбающаяся мама… Через секунду на неё тоже страшно смотреть… Они вместе с бабушкой осторожно вынимают меня из табуретки… Осматривают: нет ли ссадин… Убеждаются, что нет. Мама говорит, что это колдовство… Бабушка быстро говорит: потом, всё потом…

Ну, вроде и всё: я в тёплой и чистой одежде сижу в кресле, и жду какао с куском сметанника… Передо мной дверь в коридор… Там какой-то шум… И мимо меня по коридору проносятся бабушка и мама… Бабушка схватила маму за волосы, тащит, а другой рукой, кулаком, бьёт её по лицу, по шее, по голове…

Странная картина, я даже не понимаю, что это такое… Мама совершенно не сопротивляется… Она плачет и кричит, что она не виновата… У бабушки лицо убийцы… Я такие видел в телевизоре… Артисты изображали… Неплохо изображали… Похоже… Один дядька другого протыкал метровыми, раскалёнными иголками… Так у него было такое же лицо, как у бабушки… Почти такое… У бабушки лучше, страшнее… Слышен дедушкин возмущённый бас: «Рыта, что ты делаешь! Это же дикость! Прекрати! Ты убъёшь её!»

Бабушка, в ответ, яростно колотя маму, крикнула: «Убъю и буду права! Уйди, Иван! А то и тебе достанется!»

Наконец, бабушка успокоилась. Побоище кончилось. Мама пошла в ванную приводить себя в порядок, а меня накормили и уложили спать…

…Когда я проснулся было тихо… Все домашние опять стали похожи на себя… Бабушка — опять солнце… Мама ещё красивей, причёсанная, в новом шёлковом платье… Только под левым глазом синяк… Но она его очень ловко замазала… Дедушка в лучшем костюме, волосы приглажены (три волосинки, а туда же! Ха-ха!), наодеколоненный, раскладывает пасьянс… Накрыт стол… Бутылки… Оказывается, ждут дядю Витю! Я взволнован: дядя Витя без шоколада не ходит! Хороший, нужный человек!

Дедушка, мягко раскладывая карты, спросил: «Куда он сейчас едет?»

Бабушка: «Туда, откуда не возвращаются!»

Дедушка нахмурился и сердито крикнул: «Вздор! Он уже был там и вернулся!»

Бабушка не ответила, и стала заниматься столом.

Я стою рядом с ними и не понимаю ни слова. Перед глазами у меня плавает большая, красивая, толстая плитка редчайшего тогда, пористого шоколада «Слава!».

Без него мне нет жизни.

Кто такой дядя Витя? Ну, профессор, ну директор чего-то, ну консультант… Даже вроде, генерал! Но этого разве достаточно, чтобы всегда иметь в кармане шоколад «Слава!»?!

Какой подвиг нужно совершить, чтобы иметь на это право?!

Звонок в дверь. Мама, румяная и благоухающая, первая вылетает в переднюю и открывает дверь. Дядя Витя! В шикарной дублёнке, пыжиковой шапке! Весь в снегу. Рот до ушей. Вручает маме пакет с мандаринами и три бутылки шампанского. Смятение какое-то. Но меня это не интересует. Где шоколад «Слава!»… Где?!

Дядя Витя, снимая дублёнку, спрашивает у мамы: «Люська, откуда у тебя синяк? В очереди за „Графом Монте-Кристо“ получила?»

Бабушка тут же всё выкладывает. И про меня, и про то, какая мама «раззява» и про табуретку.

Дядя Витя удивляется: «Какая-такая табуретка? Может быть она у вас плохая, старенькая, неустойчивая? И Люська не при чём?»

Бабушка вскипает: «Очень даже причём! Табуретка отличная! А ваша невеста — дура!»

Дядя Витя опять удивляется: «Как это дура?! Не может быть! Она говорила мне, что прочитала целых две книги! Люся, ты меня обманула?!»

Все смеются. Мама звонко говорит, что обманула! Что это вообще её профессия! И ещё что-то такое странное сказала…

«Давайте сюда табуретку! Я её обследую!» — весело говорит дядя Витя и хитро улыбается. Мама принесла табуретку. Дядя Витя повертел её в руках, осмотрел со всех сторон, потом поднял в воздух, и неожиданно ударил ей по своей генеральской голове. Кряк! Табуретка раскололась на две половинки, а по лбу дяди Вити побежала тоненькая струйка крови.

«Плохенькая у вас табуреточка! Люська не при чём!» — смеясь, сказал дядя Витя, не обращая внимания на кровь, бегущую уже по его костюму.

Что тут началось! Все бросились спасать — лечить дядю Витю!

Я понял, что шоколада сегодня не будет… Но я дядю Витю простил! Он меня потряс! Вот у кого нужно учиться! А не у грушеподобной Риммы Карловны, учительницы по фортепьяно! Она как начнёт нудить: до, до, до! Ре, ре, ре! Ми, ми, ми! Тьфу!

Я ушёл в другую комнату и стал смотреть в красиво замороженное окно, игравшее красными, зелёными, золотыми огоньками-искорками…

Мне мерещилось, что завтра я беспощадно разобью о свою голову наше дорогое немецкое пианино, с противными немецкими золотыми буквами… И выйду на свободу из этой музыкальной клетки, куда меня заточила бабушка! Ей, видите ли, внук нужен не простой, нормальный… А обязательно гениальный! Что такое? Кажется, мама плачет… Я выскакиваю в прихожую. Бабушка, дедушка и плачущая мама там. Дядя Витя ушёл.