Гербарий из преступлений

Лариса Соболева, 2017

Странное дело попало к следователю прокуратуры Архипу Щукину: некто в черном семь раз стрелял в молодого бизнесмена Валентина Самойлова почти в упор и… не убил его! Вскоре выясняется, что из того же пистолета были застрелены сначала дед, а затем отец Валентина… Что это? Вендетта по-русски? Основную роль в расследовании Щукин отвел изучению архивов – и, обращаясь к трагическим событиям полувековой давности, не ошибся. Совершая один за другим грамотные ходы, он вычислил того, кто стрелял. И… оставил преступника на свободе! Что это? Очередная загадка? Самоуправство следователя, превышающего свои полномочия? Или снова ложный след – а значит, поиски придется начинать сначала?.. Ранее книга издавалась под названием «Белая кошка в светлой комнате»

3

Три дня пролетели бесплодно, четверг подходил к концу. Вадик обходил жителей в районе балки, Гена опрашивал друзей Самойлова, где те находились с десяти до двенадцати пятнадцатого мая. А Щукин выяснил, что строительная фирма Валентина на хорошем счету в городе, что таких фирм много и что половина из них пользуется спросом, как и фирма Самойлова. Правда, ни в одного босса других строительных фирм не стреляли.

Теперь Щукин задумался, куда ему грести дальше. Честно говоря, самолюбие его было задето. Чтобы из-за семи выстрелов он слетел с пьедестала толкового следователя? А ведь взобрался на него с трудом и совсем недавно. Нет уж, нет уж! Как ни отрицает Валентин грязные делишки, а именно они ведут к такого рода инцидентам. Архип Лукич вздрогнул от стука в дверь:

— Да-да!

— Добрый день! — вошел эксперт.

Несмотря на свои шестьдесят девять лет, Натан Ефимович продолжал работать. И хорошо, ибо до его знаний современным молодым экспертам было далеко. Высокий, степенный, с густой шевелюрой седых волос, пожилой мужчина выглядел бодрым, стариком его назвать ни у кого не поворачивался язык. Щукин не раз удивлялся: откуда черпают силы старики? Почему слово «пенсия» для многих звучит как смертный приговор? Например, Архип Лукич с удовольствием отправился бы на пенсию, да вот только возраст его не позволял. Впрочем, а кто будет работать, если такие, как Натан Ефимович, покинут следственные органы?

— Я решил самолично доложить вам о результатах баллистической экспертизы, — густым баритоном сообщил Натан Ефимович. — Стреляли из пистолета системы «вальтер», модель П-38, образца тридцать восьмого года, был принят на вооружение в фашистской Германии в качестве основного образца. Между прочим, внедрение пистолета П-38 начиналось с вооружения офицерского состава, поэтому неофициально этот пистолет так и назывался — офицерский. Он должен был вытеснить со временем знаменитый «парабеллум», которым пользовались обычные солдаты.

— Ай, как интересно, — кисло буркнул Щукин, пока Натан Ефимович разворачивал лист бумаги и надевал очки.

— «Модель П-38 калибра девять миллимметров, — читал он. — Общая длина двести двенадцать мм, длина ствола сто двадцать пять». Кстати, — взглянул он на Щукина поверх очков, — «вальтеры П-38» со стволом длиной всего шестьдесят восемь миллиметров использовали в гестапо. А у нас обычный офицерский пистолет… правда, он не у нас, а у стрелка. Далее. «Общий вес девятьсот девяносто граммов, в магазине… восемь патронов». — Он снял очки, пододвинул лист Щукину, но, поскольку тот не взял его, а будто ждал еще сведений, Натан Ефимович развел руки в стороны и произнес: — Все.

— Неужто металлолом стреляет? — вяло пошутил Щукин.

— Еще как! — пробасил Натан Ефимович. — Оружие времен Второй мировой войны, даже пролежав под слоем земли, способно стрелять. Качество тогда было исключительно высоким. А наш стрелок постоянно смазывает его, чистит, о чем говорят следы смазки на гильзах. В общем, он содержит оружие в прекрасном состоянии.

— А хозяина «П-38» не назовете?

— Это уже ваша работа. Свою мы выполнили.

— Эх, если бы еще кто-то подсказал, с чего начинать… — вздохнул Щукин. — Нет убийства, нет ранения, нет ограбления. Есть покушение на жизнь Самойлова, но… выглядит покушение странно, нелепо. Некто вошел в гараж, тщательно целился в Самойлова, стрелял… Натан Ефимович, вам попадался подобный мазила?

— Вы упустили одну деталь, — не ответил на вопрос эксперт. — А я вам о ней сказал.

— Какую?

— Я ведь и пришел к вам, имея кое-какие мысли по этому поводу, — вновь не ответил прямо эксперт. Щукин заинтересованно приподнял брови — ему сейчас пригодилась бы любая идея. — Я работаю экспертом с пятьдесят пятого года в нашей системе, еще проходя учебу, ездил на выезды с группами… Много чего довелось увидеть. И знаете, Архип Лукич, у меня есть одна маленькая страсть. Кто-то собирает бабочек, гербарий, марки, а я смолоду вел учет преступлениям, с которыми приходилось сталкиваться, по каждому у меня заведена отдельная папка, так что имеется большущий архив. С фотографиями! Я сам отлично фотографирую. И не без гордости признаюсь: мои архивы пригодились. Да-да! Частенько ко мне обращались те, кто пишет книги или учебники по криминалистике, тактике и методике отдельных следственных действий… Но сейчас не о том речь. Видите ли, меня несколько смутила фамилия потерпевшего. Она у меня почему-то, как говорится, на слуху, только не мог вспомнить, где и когда я ее слышал.

— И что же? — замер Щукин. — Фамилия распространенная.

— Безусловно, людей с фамилией Самойлов много, это подтвердит даже телефонная книга, а туда внесены далеко не все носящие эту фамилию. Но у меня связывалась она с преступлением. Просидел я, разбирая архив, два дня. И знаете, нашел! — Натан Ефимович поставил на стол кейс, волнуясь, открыл его, достал папку. — Прелюбопытная открылась штука. Архив я просматривал с конца, то есть сначала шли девяностые годы, потом восьмидесятые, семидесятые… И вот, смотрите!

Он вынул старую папку-скоросшиватель из серого картона, с засаленными тряпичными завязками, на которой крупным печатным шрифтом стояло: «Дело номер…» Но цифр не было, а под «делом» что-то написано от руки. Натан Ефимович подал папку Щукину, тот взял, не сводя глаз с эксперта, открыл. Но прежде чем заняться изучением собранных в ней материалов, сначала выслушал его.

— Так вот, в семьдесят пятом году был убит некий Самойлов Георгий Фролович, год рождения 1945-й. А теперь смотрите сюда… — Натан Ефимович перегнулся через стол и все листы вместе с фотографиями перевернул, оставив последний. — Читайте.

— «Смотри 1961 год», — прочел Щукин и непонимающе уставился на эксперта.

— Вот это убийство, — положил перед ним еще одну папку Натан Ефимович. — В шестьдесят первом году был убит Самойлов Фрол Пахомович, год рождения 1906-й. Улавливаете?

— М-м-м… — промычал Щукин, соображая. — Они родственники.

— Разумеется! Сначала был убит отец в шестьдесят первом, потом его сын в семьдесят пятом. Но! Посмотрите в конец.

Щукин перевернул страницы и увидел запись: «См. 1955 год».

— Что, был убит и дедушка?

— Нет. Вот папка. В том году был убит Хижняк Демид Харитонович.

— Он родственник этим двум?

— Нет. Убийство Хижняка произошло даже не у нас, а в шахтерском городе, километрах в восьмидесяти отсюда. Был Хижняк сначала… как бы точнее выразиться… что-то типа надсмотрщика. Дело в том, что после войны освобожденных из концлагерей пленных возвращали на родину, а потом заставляли отбывать новый срок на исправительных работах, ведь попадание в плен считалось предательством. Многих вообще из фашистского концлагеря отправляли в наши лагеря. Ну, вам это, думаю, известно. Так вот, Хижняк следил за работой шахтеров — бывших узников фашистских концлагерей. После смерти Сталина его перевели с должности надсмотрщика на должность начальника участка. Кстати, в день убийства Хижняка на той же шахте произошла еще одна загадочная смерть — шахтер упал в выработанную шахту. Когда делали вскрытие тела, врачи едва не задохнулись от алкогольных паров, отсюда сделали вывод, что это был несчастный случай. Правда, неясным осталось, зачем он пьяный пошел на шахту, к тому же один. Но, как говорится, пьяному море по колено. Краткие сведения об этом случае есть в папке Хижняка. А Хижняк был убит. В то время далеко не все следственные органы находились на должном уровне, работникам из центра приходилось выезжать на особо тяжкие преступления на места, так я и попал на это дело.

— А в чем связь между теми тремя убийствами и покушением на Самойлова?

— Сейчас поясню, — потирая руки и заерзав на стуле, сказал Натан Ефимович. Он был страшно горд и сиял. — По хронологии первым убили Хижняка в пятьдесят пятом, потом Самойлова Фрола — в шестьдесят первом, только затем Самойлова Георгия — аж в семьдесят пятом. А теперь самое важное. Убийца стрелял из пистолета системы «вальтер П-38»! И последнее. Он выпустил в каждую жертву по семь пуль! Да, во всех трех телах было по семь пуль, отсюда проистекает: почерк один, значит, убивал тоже один и тот же человек.

— Ничего себе!

У Щукина мороз пробежал по коже: неужели предстоит копаться в делах давно минувших дней? Как убийства в далеком прошлом связываются с покушением на Валентина Самойлова? Этого просто не может быть. Тем временем Натан Ефимович, довольный произведенным впечатлением, имел в запасе еще одно интересное сообщение, и он не замедлил его выложить:

— А теперь скажите: какое отчество у Валентина Самойлова?

Щукин полез в стол, достал протокол с места преступления:

— Георгиевич.

— Я так и думал! — торжествующе воскликнул Натан Ефимович. — Он — сын Георгия и внук Фрола Самойловых. Понятно? Совпадения быть не может.

— Ну и что? Валентин сам сказал мне, что его деда и отца убили, но он не знает обстоятельств смерти. Еще пошутил: мол, что за напасть на его семью. Взаимосвязь-то в чем?

— В Валентина, — нарочито загадочно заговорил Натан Ефимович, — стреляли из того же пистолета, что в его отца и деда. Ошибки здесь нет. Когда вы прочтете результаты экспертиз тех лет и сравните с сегодняшними, сами поймете это. К тому же я сфотографировал пули с гильзами тогда и сейчас, снимки имеются в папках с подробными описаниями дефектов. Все дефекты совпадают с теми пулями и гильзами, которые мы изъяли в гараже Самойлова Валентина. Не знаю, кто так ненавидит эту семью и преследует ее, но налицо данность: против Самойловых существует заговор, который тянется из прошлого. Так-то!

Натан Ефимович, конечно, загнул насчет заговора, но совпадения были слишком очевидны. И одновременно нереальны. Щукин осведомился:

— Скажите, те убийства были раскрыты?

— К сожалению, нет. И последнее! — возвел палец вверх Натан Ефимович. — Вы, Архип Лукич, не обратили внимания на количество патронов в пистолете и количество выпущенных пуль. Патронов в «вальтере» помещается восемь, а пуль было выпущено семь во всех четырех случаях. Один патрон убийца оставлял. Интересно, зачем?

— Не знаю, не я же стрелял.

— А ведь и в этом существует некий смысл. Во всех случаях, включая Хижняка, выпущено семь пуль, а восьмую убийца оставлял. Ну, Архип Лукич, я вам дал все имеющиеся у меня материалы, а дальше вы уж сами с ними работайте. Мне страшно любопытно, что здесь кроется. Скажу только, что стреляли в Валентина Самойлова с какой-то целью. Мне так кажется. А вот почему не убили, как убили отца и деда… загадка. Да, да, загадка! Согласитесь, подобные загадки редкость. У вас не чешутся руки?

Ох, не до чесотки тому было! В душу Щукина залезла паника: кажется, над ним снова взяла шефство мадам Неудача. И только шестое чувство несмело подсказывало — пожилой эксперт дал ключик к разгадке чьей-то тайны.

Майский вечер замер в преддверии дождя. Скрипка то страдала в низких регистрах, то смеялась на высоких тонах, но не раздражала. Укутавшись в плед, Муза раскачивалась в гамаке и слушала переливы скрипки, которую терзал Софрон Леонидович — старинный папин друг. Одинокий Софрон Леонидович настолько привязался к Тригубам, что стал как бы полноправным членом семьи. Музыкант он самодеятельный, но тем не менее неплохой. Родители с детства готовили его в профессионалы, да не сложилось, время помешало, а оно на долю отца и Софрона Леонидовича выпало тяжелое. Однако трудно встретить более удовлетворенных во всех смыслах людей — он и папа ценят жизнь, умеют радоваться малому, а уж энергии в них хватит на десятерых.

Скрипка задержалась на тонюсенькой ноте, которая некоторое время дребезжала, словно пыталась сорваться со струны, и внезапно умерла. Муза вздохнула, перевела хмурый взгляд на дом. Как им всем там хорошо… Перед ужином решили послушать Софрона Леонидовича, наверное, сейчас рассыпаются перед ним в любезностях и комплиментах. Разве существенно, какую пьесу разучил Софрон Леонидович? Разве важна сейчас музыка? Да все они просто обязаны окружить заботой и любовью Валентина, а его оставили в покое, предоставили самому себе! Так нельзя. Муза сердилась на родных.

Первый раз после зимы на даче собрались все домочадцы, включая сестру и брата. Обычно это был маленький праздник в конце недели, потом субботний день проводили вместе, а к вечеру разъезжались кто куда, оставив родителям детей. Сегодня все не так — нет праздника, нет веселья, нет покоя. Валентин лежит наверху, изучает потолок, а Муза чувствует себя лишней в его обществе. Несколько дней подряд они приезжают на дачу после работы, и так проходит каждый вечер. Конечно, она понимает состояние мужа, сочувствует ему, переживает за него, но… надо же что-то и самому делать! Хотя бы трясти следователя. Пока Муза не разговаривает с ним на эту тему, щадит его, только бездействие еще никому не помогало, неужели Валентин не догадывается об этом? В общем, Муза была недовольна абсолютно всем и всеми.

— Мой цветочек поник?

Услышав голос отца, Муза не подняла веки, напротив — меж ее бровями пролегла складка недовольства. Папа умостился рядом в гамаке, обнял ее за плечи:

— Мама велела идти на ужин.

— Папа, у вас все как обычно! — раздраженно бросила она.

— Ну, а что же нам делать, родная моя?

— Во всяком случае, не смеяться, не играть… Вы еще станцуйте!

— А дышать можно?

— Папа, мне не до шуток. Ты не понимаешь? Стреляли в моего мужа! Ему сейчас плохо. Мне тоже. Неужели нельзя создать атмосферу понимания? Это же вопрос элементарного такта.

— Мы и стараемся, чтобы Валентин не думал о том, что произошло. Но он сам отделился от нас, и это с его стороны неразумно.

Муза посмотрела на отца с негодованием. Она считала его образцом мужественности, ума и доброты. Но сегодня… Сегодня она не видела, как он великолепен, не видела, что он находится в прекрасной форме, несмотря на возраст, забыла, что гордилась им. Сегодня он несет чушь обывателя, которого не волнуют чужие проблемы. А Валентин и Муза не чужие ему!

— А если бы в тебя стреляли? — в запале спросила она. — Как бы ты себя вел? Веселился бы, показывая, какой ты храбрый, как все тебе нипочем?

— Муза, не надо так нервничать, — улыбнулся отец. — Своим настроением ты подогреваешь страх в Валентине, а это состояние ведет к неосмотрительным поступкам и… даже к гибели. К сожалению, твой муж пестует свой страх, а не гонит его прочь, лежит на кровати и страдает. Мне… обидно за него, ведь Валентин мужчина, которому уже четвертый десяток.

— Ты хотел сказать, что тебе стыдно за него?

— Муза, сейчас мне стыдно за тебя. Ты взрослая женщина, мать и жена, а разговариваешь, как юная максималистка.

— Ну и что? — резко вскочила она. — Муж меня и такую любит.

Она вбежала в дом. Задержалась на лестнице, глянув, как мама с сестрой собирают на стол, притом еще щебечут, куда лучше поставить то или иное блюдо, будто более важных проблем нет, и вспорхнула на второй этаж. Они что, носороги с толстой кожей? Муза вошла в комнату, где обычно она и Валентин спят. Муж так и лежал, уставившись в потолок. Муза присела на край кровати:

— Нас зовут ужинать.

— Не хочу. Полежи со мной.

Муза сбросила шлепанцы, перелезла через него (он не любит лежать у стенки) и прижалась к нему, положив голову на грудь. Прошло несколько минут, Валентин размеренно гладил ее по волосам, молчал. Поглаживания убаюкивали Музу, от тепла тела мужа ей стало хорошо. Она приподняла голову и поцеловала его в губы.

— Муза! Валентин! Ужинать! — послышался голос мамы.

— Поехали домой? — вдруг предложил он шепотом.

— А как же… Я думала, что здесь тебе будет спокойней.

— Глупости. Хочу домой. Вдвоем побудем.

— Хорошо.

Она соскочила с кровати, за считаные минуты сложила вещи, Валентин взял сумку. Внизу все уже сидели за столом, звякали ложками и вилками, раскладывая еду в тарелки, лепетала детвора.

— Вы куда? — всполошилась мама.

— Домой, — ответила Муза. — Приятного аппетита!

— Ирочку заберете? — растерялась мама.

— Нет, — ответила Муза в дверях. — Всем — пока!

Дачники сидели, не произнося ни слова, пока не услышали звук отъезжающего автомобиля. Первым высказался Стас — брат Музы, который был старше Валентина всего на год:

— Расклеился, как слизняк.

— Хотела бы я на тебя посмотреть, будь ты на его месте, — укорила его Гела, старшая сестра. — Ты бы, дорогой братец, оказался в психушке.

— Вы хоть не ссорьтесь, — осадил детей глава семьи Трофим Карпович Тригуб.

— М-да… — протянул Софрон Леонидович. — Нам не такое доводилось пережить. Я до сих пор терпеть не могу овчарок, хотя собаки не виноваты. Знаете, было такое развлечение — натравливать собак…

— Прошу вас, Софрон Леонидович! — заворчала Гела. — Уже столько было сказано о войне, что нет никаких сил слушать. Я понимаю, у вас тогда украли детство, родителей, вы едва выжили, но больше не могу слушать об этом. Извините.

— Гела, прекрати, — строго сказала мама.

— Не хлебнуть ли нам винца? — поднялся с места Трофим Карпович, держа бутылку. — Сегодня мы пьем вино урожая 1985 года. Осталось несколько бутылок. Правда, сейчас я вино делаю намного качественней.

— Папа, как ты можешь! — возмутилась Гела. — Зачем делать вид, что ничего не случилось? Будто вам все равно, останется Валентин живым или нет! А он, между прочим, муж вашей дочери и отец внучки.

— Милая, я хотел только отвлечь вас…

— Не надо нас отвлекать!

— Что ж, нам теперь плакать и рыдать? — вознегодовал Стас. — Тебе сорок, а до сих пор не научилась делать выводы.

— Какие? — окрысилась она.

— Если стреляли в Валентина, значит, за дело. Ну, не бывает такого, чтобы стреляли просто так. Наверно, кинул кого-то из рабочих, не заплатил, тот человек обиделся…

— Какая чушь! — проговорила Гела. — Давайте молча поужинаем, иначе аппетит пропадет и у меня.