Следователь по особо важным делам

Анатолий Безуглов, 1980

Детективная повесть Анатолия Безуглова рассказывает о трагической гибели молодой женщины в одном из алтайских совхозов. Дело поручено молодому следователю по особо важным делам Прокуратуры РСФСР советнику юстиции Игорю Чекурову. В ходе доследования открываются новые обстоятельства этого запутанного преступления…

Глава 1

Я всегда завидовал спортивным болельщикам. Завидовал глубоко и обреченно. У них могущественные покровители. О них особая забота. Посмотрите, какие огромные строят для них стадионы, разом вмещающие население приличного города (а то и государства, например Монте-Карло), какие дворцы спорта. Иногда мне думается, что телевидение изобретено специально для них. Не верите — изучите программу телевидения. Редкий день обходится без футбольного или хоккейного матча или там водного поло, борьбы самбо, поднятия штанги… А то выпадет на какое-нибудь число несколько матчей сразу.

Зависть моя оттого не утихает, что у меня тоже есть страсть. И болеет ею не так уж мало людей. В том легко убедиться: попробуйте достать билет в Большой театр, когда партию Жизели исполняет Бессмертнова, а в «Спартаке» танцуют Максимова и Васильев.

Но что может сравниться с ощущением, когда ты, сжимая в руках драгоценный клочок простой бумаги, проходишь сквозь строй неудачников в ворота твоего храма!

И становишься, как правило, свидетелем единственного, неповторимого! Я уже не говорю о самой обстановке: торжественное ожидание чуда, непередаваемое волнение присутствия.

Вот почему я просто не мог не послушать Кибкало в «Женитьбе Фигаро», не имел права.

В Центральной театральной кассе билетов, разумеется, не было. Я попытал счастья в кассах Большого театра.

С таким же успехом.

И вот пришлось встать засветло, взять такси (метро еще не открылось) и подъехать к кассам Большого театра. Водитель, узнав, куда везет столь раннего пассажира, посмотрел на меня подозрительно. А когда увидел толпу таких же «ненормальных», как я, сочувственно покачал головой.

Потом волнения: будут ли билеты? Билеты были только на спектакль, который состоится через три недели.

Но и это считалось удачей…

В день спектакля я был «при параде» с самого утра. Потому что за шестьдесят минут, разделявшие окончание работы и начало спектакля, немыслимо слетать от Кузнецкого Моста, где моя служба (Прокуратура РСФСР), до Бабушкина — места моего жительства — и обратно в центр. Благо от моего учреждения до Большого театра десять минут ходу. Все шло по расписанию.

В четыре позвонила Надя, справилась, не отменяется ли поход.

Надя работала рядом. Дом моделей. Мое первое (очень хотелось бы, чтобы и последнее) «случайное» знакомство.

В ресторане ЦДРИ. Сколько раз мы передавали друг другу дежурное обеденное меню, прежде чем я решился заговорить о чем-либо, не имеющем касательства к бульону с пирожком и бифштексу.

У нее, оказалось, тоже было желание свести более близкое знакомство. Но почему-то оно шло по линии, которую я долго не мог взять в толк. Моя собеседница все время сбивалась на разговор о том, что какое-то СМУ постоянно роет траншею возле их дома и портит телефонный кабель.

Я намекнул, что простое человеческое общение лучше телефонного. Она же твердила о своем: о кабеле, о СМУ…

Объяснилось все неожиданно: Надя принимала меня за работника связи. Да, были времена, когда прокурорская братия носила погоны. Теперь же наш удел — скромные звездочки в петлицах.

Узнав мою настоящую профессию, она заметно зауважала меня. А я обрадовался тому, что Надя не манекенщица. Право же, конструктор-модельер с фигурой манекенщицы — это действует на мужское воображение. Свободное от семейных забот. Правда, впоследствии выяснилось, что начинала она с манекенщицы. Что ж, я тоже начинал совсем не со следователя…

В тот день я подтвердил Наде, что уговор в силе. А это значит, что, отпросившись у своего начальства (Агнессы Петровны, с которой мне довелось уже познакомиться по телефону), она поедет домой переодеться. Чтобы успеть к нашей встрече у крайней колонны слева.

В пять часов мне позвонили из больницы. Отоларинголог, который меня лечил, сказал, что в отделении завтра освобождается место. Мне следовало бы обрадоваться. Что я и высказал по телефону. А когда положил трубку, почувствовал неприятный холодок. Какая может быть радость от того, что тебе полезут скальпелем в горло? Брр!

Что ж, видимо, пора дать решительный бой…

В четверть шестого заглянула в мой кабинет Фаиночка.

Миниатюрное существо со вздернутым носиком и каштановыми кудряшками. Секретарша зампрокурора республики.

Фаиночка работала совсем недавно. Срезалась на вступительных экзаменах в заочный юридический институт, но юриспруденция, как говорится, прикипела к сердцу, и она пошла служить в прокуратуру.

На ней было простенькое платьице. И все в ней было естественно и человечно, слова и поведение. Глядя на нее, я с грустью думал: неужели и она когда-нибудь совьет себе кокон вежливо-холодной секретарской учтивости?

— Игорь Андреевич, Иван Васильевич просил, чтобы вы зашли к нему в конце работы.

Мой телефон частенько занят. И если я нужен начальству, она не ленится подняться на два этажа.

Смущается, краснеет, но приходит. Правда, в буфете (если у меня нет времени на поход в ЦДРИ) никогда не сядет за мой столик. Прекрасный повод для шуток. Его с удовольствием используют некоторые мои коллеги. И вгоняют девушку в краску.

— А сейчас Иван Васильевич занят? — спросил я.

— Его просто-напросто нет. В Совмине. Вы его все-таки дождитесь. Просил…

— Уж эти просьбы, — сказал я. — Паче приказания.

Фаиночка сморщила носик: рада, мол, помочь, но нечем. Перед тем как она захлопнула дверь, я попросил:

— Как только объявится, позвоните?

— Обязательно, Игорь Андреевич.

Ее кудрявая голова исчезла.

Значит, завтра к двенадцати — в больницу. С узелком.

Всякие там кулечки, электрическая бритва, зубная щетка…

Собираюсь лечь уже второй год, а тут сразу — завтра. За полдня надо успеть переделать массу дел. Позвонить в прачечную, чтобы белье не привозили. Непременно внести взнос за кооператив. И так уже задолжал за два месяца.

По работе, слава богу, ничего срочного. Неделя ничего не решает. Правда, я слышал, что после операции некоторое время разговаривать не разрешается. А сколько? Надо было узнать. Немой следователь — что за следователь…

Незадолго до шести я не вытерпел и, не дожидаясь звонка Фаиночки, спустился в приемную к заму.

Ивана Васильевича еще не было. Секретарша смутилась. Словно в отсутствии начальства была виновата она.

Конечно, ровно в шесть я имел право, как и все, покинуть службу. Де-юре. Но де-факто… Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный… С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.

Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.

А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приемной?..

В четверть седьмого мне стало тоскливо.

Звонить Наде бессмысленно — в пути.

При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.

На всякий случай сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.

Тогда я спустился в приемную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.

Но зампрокурора все не было. Я снова пошел к себе.

Еще в коридоре услышал звонок и бросился к двери.

Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.

Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.

— Игорь Андреевич, вы еще у себя?

Я узнал голос Агнессы Петровны.

— Да, сижу как на иголках.

— У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут…

Знаю я ее две минуты. Поэтому говорю:

— Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?

— Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…

Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.

Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор еще не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко ее, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.

И еще что-то во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но, главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?

И вот решаюсь…

— Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.

Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку.

— А смогу?

— Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр…

Конечно, с моей стороны это было предательством.

Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.

И ее мечты, быть может…

Протягиваю ей два билета.

Надевая пальтишко, которое явно куплено в «Детском мире», потому что такие размеры вряд ли продают в магазинах для взрослых, она, пряча от меня глаза, спросила:

— Как я найду… этого человека?

Боже мой! Вот действительно деликатная душа. Я чувствовал себя инквизитором.

— Крайняя колонна слева. Надежда Максимовна. Стройная. Блондинка.

Фаиночка едва слышно повторила:

— Стройная, блондинка…

— Сестра… — соврал я отчаянно. И от этого у меня стало скверно на душе.

Ее каблучки затихли в конце коридора. В мыслях я шагал с ней вниз, по улице, у ЦУМа завернул к театру. Вот и я. Она не удивилась моему опозданию — такая у меня работа. Потом бегом (Надя ходит быстро, угнаться за ней трудно) направились в гардероб. Затем — по овальным коридорам.

Вот и ложа в третьем ярусе бельэтажа. Погасли люстры, медленно и торжественно. Сладостная минута тишины, натянутой как струна. И вот — мир взрывается божественным фортиссимо увертюры. Распахнулся занавес и…

— А, это вы, Чикуров. — Иван Васильевич остановился посреди приемной и некоторое время рассматривал меня, что-то соображая.

Он открыл дверь кабинета, прошел первый. Я — следом.

Улетучился бог весть куда Моцарт. Я стоял у стола зампрокурора.

— Садитесь. — Иван Васильевич устало опустился на свое место. Он все еще озабоченно морщил лоб.

Меня насторожило обращение на «вы». В устах зампрокурора оно звучало только тогда, когда он был не очень доволен подчиненным. Я смотрел на его волосы, переложенные с одной стороны плеши на другую так аккуратно, будто бы каждый волосок точно знал свое место, и думал, в чем же я мог провиниться. Но вдруг последовало неожиданно:

— Так что у тебя?

«Ты» — означало расположение.

— Не у меня, а у вас, — ответил я успокоенный.

— Да, да, да, да… — Он вынул из сейфа голубую папку, дело. Я прикинул: листов сто, не больше. — Вот, ознакомься.

— Срочно?

— Спешить, как говорят, людей смешить. Завтра с утра и садись. На свежую голову. Не очень занят?

— Нет.

— Добро, — сказал он своим тихим голосом и слегка склонил голову в знак того, что разговор окончен.

Я попрощался. Вышел. Больше указаний не последовало. Иван Васильевич всегда говорил один раз.

Я совсем забыл сказать ему, что завтра меня ждет койка в больнице. Вспомнил об этом лишь тогда, когда зашвырнул в свой сейф голубую папку. Так в нее и не заглянув.

За окном совсем сгустилась ранняя осенняя чернота.

В стекле отражался мой наимоднейший парадный галстук, яркий, как бабочка-махаон. Подарок Нади.

Я понял, почему Иван Васильевич начал со мной так официально, на «вы». Он не любил, когда на работе появлялись одетыми не по форме. Хотя допускал, что вне стен прокуратуры каждый волен носить то, что пожелает. Был случай, когда он вогнал в слезы прежнюю секретаршу — она пришла на службу в коротеньком платье (было это еще в пору мини-юбок). Помня выговор начальства, девушка даже в нерабочее время отказалась от моды.

Каково же было удивление, когда Иван Васильевич, высмеивая молодящихся женщин, обряженных в коротенькие платьица, сказал:

— Гале, например, это идет, — секретаршу звали Галей. — А вот на некоторых это смешно.

Выходит, мой галстук его задел… Но знает ли он, как сам невольно наказал меня сегодня?

Когда я хочу успокоиться, я начинаю мыслить. Логически. Виноват ли, в сущности, Иван Васильевич? Его самого задержали. А те, кто задержал его, может быть, вынуждены были сделать это по каким-то обстоятельствам.

А эти обстоятельства…

Я рассмеялся. Логика иногда тоже мало помогает. Факты побеждают. Главное, я никогда в жизни не увижу сегодняшний спектакль. Он не повторится. Обиднее всего, что я пропустил его из-за дела, которое вполне может ждать до завтра.

Вечер у меня закончился, как у влюбленного юнца.

В то время, пока Надя и Фаиночка наслаждались оперой, я добросовестно выстоял очередь в кафе, добросовестно съел ужин, закруглив холостяцкую посиделку чашечкой кофе.

А потом стоял в тени около входа в метро, стараясь не пропустить две женские фигуры: маленькую, почти девчоночью, Фаиночки и — чуть выше и стройнее — Нади.

Они промелькнули в толпе зрителей, выходивших из театра. Я шмыгнул за ними, ориентируясь на красивую, пышную Надину голову. Появляться в обществе секретарши не смел: что, если Надя разоблачила уже мою ложь о нашем с ней мнимом родстве?

Вскочив в соседний вагон, я незаметно наблюдал за ними через стекло. Фаиночка сошла раньше. Надя осталась одна. Я отыскал ее блестящее пальто среди других, ярких и разнообразных, и двинулся вслед.

Догнал при выходе из метро. Взял под руку.

— Довольно смело! — сказал странный низкий голос.

Но рука не отстранилась. На меня чуть насмешливо смотрела незнакомая блондинка.

Наверное, я извинялся. Во всяком случае, что-то долго бормотал. Потом мотался по площади, высматривая Надю.

Блондинок было много. Высоких. В этих проклятых блестящих пальто. Словно вся Москва помешалась на них.

И, ругая в душе моду, уныло поплелся наконец к телефону-автомату напротив ее дома.

— Работаешь? — спросила Надя, ничуть не удивившись.

— Да, — соврал я, глядя на окно шестого этажа. — Понимаешь…

— Не извиняйся. Мы же договорились…

— Тебе понравилось?

— Я ожидала большего. Но, в общем, ничего… Игорь, — я почувствовал, что она улыбается, — эта девочка в тебя влюблена?

— Ну что ты! — убежденно сказал я. — Она молодая. В таком возрасте нравится каждый мало-мальски…

— Высокий мужчина? — договорила Надя. И весело рассмеялась. Мне показалось, что она ревнует.

— Глупости. Фаиночка — это сама кротость…

— Дорогой мой знаток человеческих душ, женское сердце — загадка.

— Не большая, чем мужское, — парировал я. Мне ужасно хотелось прекратить этот разговор. — Надя, ты была в блестящем пальто?

— А что?

— Ничего. Я скучал по тебе и гадал, как ты одета.

— В нем. Следовательская интуиция?

— Просто я подумал: вся Москва носит такие пальто… А ты все-таки модельер…

— Над этим стоит поразмыслить, — полушутя сказала Надя. — Завтра позвонишь?

— Обязательно. Да, Надюша, мне хотят вырезать гланды…

— А это страшно? — Я услышал в ее голосе неподдельную тревогу.

— Не знаю. Потом скажу.

— Звони. Непременно…