В ожидании полнолуния. Женский роман с мужскими комментариями

Лариса Королева

В небольшом кубанском городке находят повешенной молодую мать двоих детей. Родственники погибшей не верят в прокурорскую версию о самоубийстве и просят помочь разобраться в этом деле заместителя редактора криминальногоеженедельника «Судный день» Дарью Леденёву. Сразу после публикации её статьи погибает сотрудник газеты. Его загадочная смерть также становится предметом журналистского расследования для Дарьи, у которой начинается служебный роман с собственным шефом, юристом Андреем Черновым.

Чужие углы

Едва я вошла в свой кабинет, как затрезвонил телефон. Звонила Лиза Асланова.

— Алло! Алло! Седьмой этаж? Как делишки, как детишки?

— Муж работает, ребёнок учится, начальник понимает, любовник навещает, — скороговоркой отрапортовала я, соображая, чего ей надо с утра пораньше. Просто так ведь не позвонит.

На этот раз подруга попросила поделиться информацией по резонансному убийству, произошедшему на днях в Тихорецке. Дело действительно было громким. В собственном доме была расстреляна целая семья, четверо взрослых погибли, уцелел лишь грудной ребёнок. У меня данные были, и я охотно надиктовала Лизе по телефону основные моменты и некоторые подробности, добытые по личным связям. Во-первых, её ежедневная «Молодёжка» моему криминальному еженедельнику не конкурент, а во-вторых, чего не сделаешь для любимой подруги, тем более что и она частенько подкидывает мне что-нибудь интересненькое.

А если пресс-служба ГУВД, кроме официальных сводок, ни одному сотруднику этой газеты не даёт никаких сведений, так с пресс-службой дружить надо, а не обижать её начальников, тем более таких злопамятных, как Виктор Строев. Это была очень занятная история. Два года назад Строев принёс в редакцию «Молодёжки» статью.

Не всё ж ментам над сводками корпеть, и у них душа иногда творчества жаждет!

И была та статья на удивление плаксивой. Строев до того, как возглавил пресс-службу, работал на зоне. Вот и написал об одном из своих подопечных. Дескать, мотает мужик уже четвёртый срок, но при этом в самодеятельности участвует. Вор-то он вор, а душа у него такая светлая! Играет человек на аккордеоне — заслушаешься. Далее шла трогательная история голодного детства этого самого рецидивиста, а завершалась статья лобовой моралью: в каждом человеке есть что-то хорошее. Вот разглядели в воре талант музыканта, теперь, глядишь, будет жить в ладах с законом. Рассказ назывался «Аккордеон».

Ясно, что эту душещипательную историю, написанную кондовым языком, печатать никто не собирался, но Строев всё звонил и звонил, осведомлялся, когда же выйдет материал. В конце концов, редактору это надоело, и он откопал в старых газетных подшивках другую слёзную статью. В застойные годы в одной из центральных газет был опубликован рассказ «Валенки». Там речь шла о папе-алкоголике, который повёз в роддом жену, а та всё просила купить старшему сынишке валенки. Папа же деньги пропил, и пока вёз сына на саночках от райцентра до родной деревни, упал спьяну в снег и заснул. А ребёнок отморозил ноги. И вот приходит протрезвевший папа к сыну в больницу: «Я тебе, сынок, купил валенки». А несчастный ребёнок отвечает: «Зачем мне теперь валенки, если у меня уже ножек нету?»

Редактор берёт эти «Валенки» и «Аккордеон» и ставит оба рассказа рядом на полосе под общей рубрикой «Уплакаться можно». Строев чёрный юмор редакции оценил, и с тех пор журналисты этого издания вечно «уплакиваются» из-за информационного вакуума по криминальным вопросам. Так что думать надо, над кем шутить.

А сколько раз Дарья сама задевала в своих публикациях и кого можно, и кого нельзя! На неё обижались как частные и должностные лица, так и целые организации. Львы право казнить и миловать признают как нечто само собой разумеющееся. Но только за собой.

После обеда позвонила Алеся, моя двоюродная сестра. Предложила съездить вечером к её матери.

— Ладно, — согласилась я. — Мы с сестрой не баловали Марту своими визитами. Леся навещала мать, когда что-то было надо: то ли денег, то ли урожая с огорода, я и вовсе появлялась раз в полгода. — Только купим что-нибудь в подарок по дороге, а то вроде как неудобно.

Мы встретились в пять и пошли выбирать подарок в универмаг. Леся помогала советами — денег у неё, как обычно, не водилось.

— Смотри, какие роскошные стаканы, — обратила моё внимание Алеся, — можно и под сок, и под вино. Форма оригинальная, наверное, небьющиеся.

— Куда там небьющиеся! Вдребезги разлетаются, — похвалила свой товар молоденькая продавщица.

Мы с Лесей расхохотались, но стаканы всё-таки купили.

Вот, она российская реклама! На Западе девочка после произнесения подобной фразы уже собирала бы свои вещички. Такого же рода рекламу я слышал на днях в гастрономе. Солидная дама спрашивала, какой из паштетов — грибной или куриный — вкуснее, а продавщица ответила: «Да все они вредные, сплошная химия, импорт, он и есть импорт».

Марта встретила нас, как всегда, охами-ахами и укорами:

— Что же ты, племянница, и дорогу в мой двор забыла? Как мать твоя умерла, так я стала не родственница? Вы ж у меня только две родные и остались, дочка да племянница, а не дождёшься вас.

— Ну, вот, понеслась, — тихо сказала Леся для меня одной. Марта плохо слышала.

— Заходите, девчата, заходите в дом, сейчас ужинать будем. Выпьете?

Выпить мы отказались.

Удивительно, ей Богу!

Марта, как обычно, не знала, чем нас угостить, и всё выставляла на стол то одно, то другое, время от времени ныряя в кладовку, и вскоре заметно порозовела и развеселилась. Мы с Лесей переглядывались и улыбались, понимая, что Марта бегает в кладовку не столько затем, чтобы подложить солёненьких огурчиков на тарелки, сколько хлебнуть из графина наливочки, раз уж мы отказались составить ей компанию.

— Куковала зозуля у тёмном у лесе, не сгадала матуля, что выйдет с Алеси, — тихонько затянула Марта.

— Ты всё напеваешь эту песенку, и мама её пела, но только один куплет. Что же там «стало с Алеси»?

— Отважная белорусская лётчица стала, много фашистов побила, — смеётся Марта. — Это только с моей Алеси ничего не стало. Лентяйка, ни работать, ни учиться не хочет.

— Ой, мама, только не начинай, — вспыхнула Леся. — Погадала бы лучше нам с Дашей.

— Чего вам гадать, девчата! Вы молодые, счастливые, да я уже и забыла все гадания, — кокетничает Марта, но потрепанную колоду из ящика кухонного стола всё же достаёт.

— Ты вот учишь всех, как жить, — не выдерживает Алеся, — а сама деда своего запилила до смерти. Что тебе не так? И пенсию даёт, и зарплату, и по хозяйству помогает.

Отца своего Алеся не знала, Марта ушла от него, не простив измены, ещё беременной, потом ещё дважды выходила замуж и разводилась, а сейчас жила с приблудившимся дедом, который был уникальным персонажем. Всю свою сознательную жизнь он провёл в тюрьме, причём впервые сел в тринадцать лет, еще при Сталине, и никогда больше полугода на воле не задерживался. И только последние пять лет дед жил и работал на свободе.

— Да, знаете, девчата, он меня, как мужик, не удовлетворяет, — сказала Марта безо всякого выражения, раскладывая карты.

Мы с Лесей сначала не поняли, что она имела в виду, а когда дошло, так и покатились со смеху. Ну, это надо же, мужик не удовлетворяет! Это в её-то шестьдесят пять лет!

— Чего гогочете? — насупилась Марта. — Думаете, в этом возрасте уже и не надо ничего? Вот доживёте, узнаете. Ладно, не сбивайте… Ты слушай, Дарья, что я тебе скажу. Значит, будет у тебя, девонька, большая перемена в жизни. Жильё своё поменяешь. Большие деньги тебе будут, и знаешь, прямо-таки скоро, вот-вот выпадает…

— Откуда только? У нас в родне нет богатенького американского дядюшки? — захихикала Леся.

— Не сбивай, — отмахнулась Марта. — Давай дальше смотреть. Будет у тебя благородный крестовый король, то ли старше тебя, то ли темнее тебя. И ты этого короля уже знаешь, но мысли о нём пока не содержишь. И через того короля тебе и деньги, и любовь, и бумаги, и даже перемена жизни… Ты поглянь-ка, в третий раз кидаю, и всё одно выходит. Я тебе вот что, девонька, скажу: ох, и дура ты будешь, если короля того подле себя не удержишь, и любви его не оценишь.

— Ладно, Марта, спасибо, буду иметь в виду.

Вошла соседка, как у них тут положено, без стука:

— Гадаете девчата? А то хотите, ворожбе вас научу?

— Да мы и сами кое-что умеем. А у вас, баба Вера, что за ворожба?

— По-разному можно. Вот, к примеру, берётся листок бумаги, пишется на нём имя милого, и бросается в печку. А при этом надо говорить: «Как листочек в печку полетел, так пусть раб Божий такой-то летит ко мне на крыльях любви. Как буквы горят, так пусть сердце его пылает»… Так моя мама делала, когда отец долго не возвращался.

Удивительное дело, до чего сильны народные суеверия! Их не победить ни временем, ни насаждением христианской веры, ни костром инквизиции. Подобные заклинания я встречал в книгах древних славян, которые обычно обращались за исцелением, предсказанием и любовным приворотом к кудесникам и волхвам. Схожие тексты встречаются и в средневековых разрядных книгах, где розыскного дела мастера описывали этапы своей борьбы с колдовством и ведовством.

Но даже цари, казнившие своих приближенных за порчу, наведенную на семью помазанника Божьего, в лихолетье и сами обращались к нечистой силе за предсказаньем и подмогой. И в боярских палатах, и в крестьянских избах женщины твердили: «Как в зерцало на себя гляжусь-любуюсь, так пусть милый мой на меня не наглядится, не налюбуется»… А потом, готовясь предстать перед палачом, ворожеи наговаривали на воск: «Как в земле мертвые не слышат ничего, так и я бы не слыхала жесточи и пытки». Их сжигали, а дочери и внучки передавали волшебные заклинания из поколения в поколение. И вот оно, сегодняшнее ведовство!

— И что, помогало?

— Нет, — смеётся баба Вера, щуря свои хитрые глаза неопределённого цвета, — не шибко помогло. Батя наш всё пил да гулял, а матери грозился, что во сне отрубит ей топором голову. Она его и прогнала. А потом он уехал в город, женился на другой. Хорошо жили, богато, дочку родили, дом построили…

— И что?

— А ничего. Однажды ночью взял да отрубил жене топором голову.

— Вот ужас-то, — выдохнули мы с Алесей и засобирались.

Ужас — это не кадры из фильмов Хичкока. Это то, что происходит или может произойти с каждым из нас в любую минуту.

Дома меня, как обычно, ждала гора грязной посуды. Вопрос, почему её хоть раз не может вымыть мой муж, является чисто риторическим. Скандалить было лень, и я принялась за кастрюли и сковородки. Димка вышел во двор, и через минуту оттуда донёсся пронзительный детский крик. Мы с Андреем мгновенно выскочили во двор, причём оба босиком. Но кричал не Дима. Наш сосед по двору Толик таскал за волосы свою жену. Неля извивалась на земле и визжала своим детским голосочком:

— Пусти, скотина, всё равно уйду! Гад! Пьянь! Тварь!

Мы с Андреем кинулись их растаскивать, и тут же сами оказались на земле. Клубок из наших тел катался по двору, Андрей никак не мог оттащить Толика от Нели, потому как наш сосед был худ, но жилист, а в пьянке силён и очень последователен: уж если схватился за что — будет держать, как бульдог, не отцепишь. Когда же нам всё же удалось освободить Нелю, та бросилась бежать из двора, а через пару минут — и Толик за нею, дольше мы его продержать не смогли. Перепуганный наш сын стоял рядом с матерью Толика, бабой Варей, как все её называли.

— Что случилось-то, баб Варь?

— Да что случилось, Дашенька? Всё как всегда. Залил глаза, скотина, и — орать на неё, а Нелька разве ж уступит, тоже начала обзываться. Ну и вот…

Мы вышли за ворота. Неля, по-видимому, забежала в соседний двор, потому что Толик ломился в ворота и кричал:

— Дядь Гриш, открывай, всё равно достану стерву.

— А ну их всех, баб Варь, пойдём к нам чай пить.

Мы пили чай с абрикосовым джемом, и она жаловалась на сына и на сноху, которая уже третья по счёту. Рассказывала, как тяжело пришлось растить Толика одной и как скучает по своей внучке от его второго брака. Она всё приговаривала: «Дай Бог терпения!» Похоже, больше ей у Бога просить было уже нечего.

Андрей время от времени выходил утихомиривать Толика, но, похоже, безрезультатно. В очередной раз он обнаружил героя сегодняшней вечерней программы стонущим под деревом. При попытке перелезть через забор во двор к соседу, Толик упал и сломал ключицу. Мы вызвали скорую помощь, стихшего буяна увезли. И, по крайней мере, в ближайшее время можно было рассчитывать на относительную тишину в нашем коммунальном дворе.

После того, как баба Варя ушла, а Димка улёгся спать, Андрей показал мне записку от нашей квартирной хозяйки, где сообщалось, что с первого числа плату за проживание нам в очередной раз повышают.

— Всё, — решительно заявила я, — больше я здесь жить не могу! Я устала за пять лет от того, что «удобства» во дворе, от вечных проблем со стиркой, от семейных походов в бассейн или в банные номера, от скандалов у соседей, от того, что чужие собаки растаскивают содержимое моего мусорного ведра по всему огороду!

— Хорошо, давай снимать не дом, а квартиру.

— Я не хочу больше ничего снимать и отдавать чужой тёте ползарплаты. Я хочу купить своё жильё.

— Но мы же пока не можем, — флегматично возразили мне.

— И никогда не сможем, если не будем шевелиться. Ты же и думать ни о чём не хочешь.

— Ты же у нас самая умная, — съязвил Андрей, — подумай сама.

— Всю жизнь только этим и занимаюсь. Значит, так. Берём все наши скопленные непосильным трудом доллары, продаём машину и мамино золото, потом едем к отцу, пусть выдаёт часть денег от проданной бакинской квартиры, а недостающую часть я попытаюсь взять в виде ссуды на работе. Иначе я и умру в чужом углу.

— Машину жалко продавать, — тяжко вздохнул мой спутник жизни.

— А меня не жалко?

Ещё несколько лет назад я написала такие стихи.

Уже полжизни позади,

А мы всё комнаты снимаем.

Чужие моем мы полы,

Ковры чужие выбиваем.

Ах, если был бы уголок,

Где стать могли бы мы другими!

Чужой облезлый потолок

Нас скоро сделает чужими.

С тех пор ничего не изменилось.