В ожидании полнолуния. Женский роман с мужскими комментариями

Лариса Королева

В небольшом кубанском городке находят повешенной молодую мать двоих детей. Родственники погибшей не верят в прокурорскую версию о самоубийстве и просят помочь разобраться в этом деле заместителя редактора криминальногоеженедельника «Судный день» Дарью Леденёву. Сразу после публикации её статьи погибает сотрудник газеты. Его загадочная смерть также становится предметом журналистского расследования для Дарьи, у которой начинается служебный роман с собственным шефом, юристом Андреем Черновым.

Линия жизни

«Это уголовное дело ляжет на пыльную архивную полку, и пройдут годы, и вырастут дети Светланы Шаповаловой, и так и не узнают тайну гибели своей мамы. И жить им в обществе, в котором ни один гражданин не может быть уверен в своей защите ни при жизни, ни после смерти». Я поставила последнюю точку в своём материале, и подрабатывающий у нас художник Лёша Горелов тоже закончил работу над рисунком к статье, который я ему заказывала.

— Ну, как? — спросил он, любуясь собственной работой и одновременно напряжённо всматриваясь в моё лицо, чтобы понять, понравилось ли его творение.

— Хорошо… Да, хорошо. Так я его себе и представляла.

На фоне деревенского домика и полной луны крупным планом изображена верёвочная петля. Статью я назвала «Мёртвая петля» и поставила подзаголовок «Провинциальная жизнь — провинциальная смерть».

— Странная штука — наша судьба, да? Живёшь-живёшь себе и не знаешь, сколько тебе ещё осталось. Что-то делаешь, планируешь, умничаешь, а потом раз — и всё. Как это было у Джона Леннона? Жизнь — это то, что происходит с тобой, пока ты строишь другие планы. — Когда я принимаюсь философствовать, меня не очень заботит то, что никто не слушает.

Женщины обычно величают философией наивные вопросы, на которые в детстве им не смогли дать ответа родители.

— Вот интересно: если по руке можно определить, сколько лет суждено жить человеку, то, значит, придя в морг и обследовав десятки (или сотни) трупов молодых людей, можно убедиться, что у всех у них короткие линии жизни? Но ведь это не так. Или так?

— Сходи да проверь, — флегматичный Лёша никогда и ни о чём не спорил. — А вообще вот у меня тут есть забавная такая книжечка про хиромантию. Если интересно, можешь посмотреть.

Лёша порылся в своих папочках и рулончиках и положил мне на стол перепачканную тушью книжонку, на одной из страниц которой была нарисована рука и дано описание каждой линии.

— Да не понимаю я ни фига по этим рисуночкам. Вот у меня длинная линия жизни? — я протянула Лёше раскрытую ладонь. — Все, кто мне гадал, сразу заявляли, что я уже лет пять как — труп.

— Поживёшь ещё, — успокоил Горелов, взглянув на мою руку.

— А ну, покажи твою!.. Ого! Триста лет будешь жить.

Линия жизни у коллеги была очень ярко выражена, шла ровно и чётко и, нигде не обрываясь, огибала запястье. Я ещё подумала, что при Лёшином темпераменте можно жить вечно. Он, казалось, никогда не нервничал и принимал все явления такими, как они есть, правда, рассеянным был при этом как Жак Паганель, герой Жюля Верна, и невезучим как Пьер Ришар, киношный комик и тоже француз. Горелов всегда садился на поломанный стул и прищемлял дверцей машины свои штаны. О перевёрнутых баночках с цветной водичкой, в которых он держал кисточки, лучше и не вспоминать: паркетные полы в компьютерном зале из-за его неловкости были весёленькой расцветки.

А ещё я грешным делом подумала, что люди яркие и талантливые, как правило, долго не живут. Лёшины же таланты не распространялись далее простеньких рисунков, да и то ему всегда надо было очень подробно объяснять, что на них должно быть изображено, и как это должно выглядеть.

Конечно, художника обидеть может всякий!

— А мне кажется, что судьба каждого человека записана в небесной книге, и как бы нам не казалось, что мы тут что-то решаем за себя и других, на самом деле действуем лишь в строго заданных программных рамках. — Наш ответсекретарь Татьяна оторвалась от компьютера и взяла в руки дискету. — Вся наша судьба — эта дискета. На ней записывается каждый шаг, каждая мысль. Вот попал на человек на тот свет, а Бог вставил его дискету в свой небесный компьютер — и сразу понятно, кем ты был и что делал. Если хороший человек — всю информацию с дискеты стёрли, и, пожалуйста, снова на Землю. Новое испытание. Если же чёрная душа — всё. Распылили — и нет тебя больше ни в каком виде… Ладно, пошла я в типографию, а вы тут можете ещё пофилософствовать. Вот кто первый из нас умрёт, пусть к остальным придёт во сне и расскажет, что там и как, на том свете.

— Ой, не надо, ко мне не приходите, — попросила я, — и я к вам тоже не приду.

Татьяна ушла, а я ещё немного порассуждала вслух о жизни и смерти, причём больше всего меня волновала собственная индивидуальность. Я не желала действовать в заданных рамках, (иначе, зачем тогда вообще что-то делать и к чему-то стремиться!), не соглашалась с тем, что стирается память с дискеты жизни (это же мой опыт, мой интеллект!) В общем, не понравилась мне такая теория. Лёша не возражал, он молча делал какие-то наброски на клочке ватмана.

Пришёл Вадим, компьютерный Бог нашего издания, и тоже молча уселся за вёрстку, и меня вдруг посетила здравая мысль о том, что моё несогласие с устройством бытия никого, кроме меня, не волнует.

— Ладно, пойду домой, — объявила я, — завтра суббота, может, на море съезжу, уж очень хочется.

— Не понимаю я вашей любви к морю. Вот речка, рыбалка — совсем другое дело, — откликнулся Лёша. — Пойду я тоже. До понедельника.

Он выбросил в открытое окно бутылку из-под шампанского и пошел себе, маленький и лопоухий, помахивая своим исцарапанным дипломатом. А я не смогла сдержать возмущения:

— Ну вот, пожалуйста! Взял и выбросил с седьмого этажа бутылку!

— Ну и что?

— Как это — ЧТО, Вадим? Там внизу сейчас работают строители. Представь: человек никого не трогает, ведёт себе сварочные работы, и вдруг ему ни за что ни про что — бах! — бутылка на голову. Взял и умер.

— А почему она должна попасть именно в голову?.. Если так рассуждать, то и вовсе жить не стоит. В любой момент может что-то упасть сверху, или сам сорвёшься вниз, или споткнёшься на ровном месте и свернёшь себе шею.

Я уселась на подоконник и закурила, стараясь выдувать дым за окно. Вадим не переносил дыма из-за астмы, и ребята никогда не курили в компьютерном зале. Только я иногда позволяла себе такую вольность.

Она вообще позволяла себе!

— А, знаешь, я так и живу… Спускаюсь в лифте, и стоит кабине дрогнуть, как я уже вижу, что она сорвалась и летит вниз, безумно ускоряясь. Еще несколько мгновений — и я уже лежу на полу этой кабины с переломанными костями и без признаков жизни. Если мы едем семьёй на машине и обгоняем на повороте грузовик, я уже представляю наши «Жигули» перевернутыми, и три окровавленные трупа на обочине… Люди бегут, скорая, милиция… Я не смотрю документальных фильмов о войне, потому что маленькая девочка, шагающая к газовой камере, это я… Одни говорят, что, рисуя в своём воображении все эти ужасные картины, я как бы притягиваю к себе и своим близким всевозможные несчастья. Другие, наоборот, утверждают, что мысленная прокрутка мрачных видений, напротив, является гарантией того, что в реальной жизни ничего подобного не случится. Но ведь мысль материальна! И я боюсь бояться. Но ничего не могу с собой поделать… Это психическое заболевание? Паранойя?

— Я бы не стал утверждать так категорично, хотя, конечно, всё это очень интересно, — едва заметно усмехнулся Вадим. — Скажи, Даша, а у тебя есть мечта? Ну, самая важная в жизни?

— Есть, и не одна. Я хочу иметь собственную квартиру, потому что уже тридцать три года скитаюсь по чужим углам. Хочу жить с мужчиной, который решает за меня хотя бы некоторые проблемы. Устала от того, что всё в этой жизни надо делать самой: устраиваться, добиваться. И никто не позаботится, не поможет… Ещё хочу написать роман и съездить в Париж.

— Слушай, а зачем тебе своя квартира?

— Как — зачем? Чтобы жить.

— Но, Даша, зачем тебе где-то жить, если ты каждую минуту умираешь? — улыбался Вадим в свои чёрные усы. — Ты каждый день с десяток раз попадаешь под машину, сто бутылок валятся тебе на голову и семь маньяков убивают тебя особо изощрёнными способами. Зачем квартира тому, кто падает в лифте или шагает в газовую камеру?

— Ты хочешь сказать, что пока я не научусь владеть собой и жить, не умирая по сто раз каждый день, мои мечты не смогут осуществиться, как бы я к этому не стремилась?

— Возможно, так и есть. По крайней мере, попробуй пересмотреть своё отношение к этой жизни.

Я была озадачена. Вадим работает у нас уже два года, и мы впервые поговорили с ним о чём-то, не имеющем отношения к работе. Не думала, что это может оказаться так интересно. По крайней мере, мне не пришло бы в голову объяснить причину неисполнения моих желаний именно таким образом. Может, они там правы, на Западе, со своими психоаналитиками?

Конечно, где ей заметить какого-то там Вадима и разве можно представить, что у другого человека могут быть необычные увлечения и богатый внутренний мир? Она лучше знала героев своих материалов, нежели коллег, с которыми сталкивалась ежедневно на работе. Дарью всегда считали заносчивой, хотя бы потому, что она со многими не здоровалась. А она просто не замечала никого вокруг, кроме нескольких близких людей, с которыми общалась. Может, это была психологическая защита от внешнего мира, которого она боялась, или нежелание никого подпускать к себе близко? А, может, львиная натура не позволяла, на правах царя зверей, обращать внимание на тех, кто там снуёт под ногами.

Будь Дарья повнимательнее к окружающим, она узнала бы, как много мужчин к ней неравнодушны. Но тогда она заметила бы и то, что многие женщины её ненавидят, и не потому, что она хоть однажды сделала им плохо, а уже за сам факт её существования. И за любовь, которую вызывала у мужчин.

Ни на какое море я в те выходные не выбралась. А когда пришла в понедельник на работу (почему-то на этот раз самая первая), у закрытой двери стояли двое мужчин, которые показались мне сначала ментами. Один из них протянул удостоверение Алексея Горелова и спросил, наш ли он сотрудник.

— Наш. А что такого натворил?

— Дело в том, что Лёша погиб. Мы — его сослуживцы по основному месту работы, и хотели попросить вас увеличить Лешину фотографию на сканере. Завтра похороны.

— Как — погиб? — я была просто не в состоянии так вот сходу воспринять эту трагическую весть. — Что случилось?

— В пятницу вечером поехал с друзьями на рыбалку, а в субботу утром пошёл умываться и пропал. Вчера только нашли тело за семь километров вниз по течению… Избитый весь: то ли течением несло и оббило о коряги, то ли… Тёмное такое дело.

— Да-да, конечно, давайте фотографию. Ребята всё сделают…

Это была и страшная весть и странная. Она не вязалась с логикой вещей. Лёша был моим ровесником, и нелепость этой смерти не укладывалась в голове… Его простоватое лицо смотрело на меня с фотоснимка так спокойно и умиротворённо… Да ещё эта последняя наша беседа! Бесовщина какая-то! Словно нечистый подслушал наш разговор и сыграл злую шутку с одним из его участников.

На моём столе лежал субботний выпуск «Судного дня» с последним Лёшиным рисунком, с этой чертовой «мёртвой петлёй». Я не могла оторвать от неё взгляда… Но теперь-то я уж точно знаю: если и можно каким-то образом предугадать продолжительность жизни человека, то только не по линиям на руках.

На похороны не пошла. Никогда не хожу. Только однажды в жизни хоронила близкого человека — свою маму — и больше не хочу, пусть это расценивается как угодно. Только к тем двенадцати свечам за упокой, что обычно ставлю в церкви, прибавится ещё одна. И с каждым годом умершие мои знакомые и близкие становятся всё моложе. Со смертью не поспоришь.

Но разве не расстаёмся мы с близкими и родными нам людьми и по вполне земным, обыденным причинам?